Все общество засмеялось, зная особое к нему пристрастие отца благочинного. Малнаи же вскричал: «Что это? Картошечка? А ну, отведаем сейчас!».
Из-за стола, таким образом, общество встало в хорошем настроении и перешло в другой зал, дабы приступить к совещанию. Недурная, право, мысль: за зеленое сукно да от белой скатерки; так-то оно куда легче слушается и говорится.
Для этой цели распахнута была большая, длинная, с балконом фамильная зала, впервые после инсуррекции представшая очам публики, – с портретами предков по стенам, с размещенным там и сям удивительным старинным оружием, знаменами и прочими победными реликвиями, на которые тотчас и воззрились несколько неотесанных деревенских юнцов, вместо того чтобы на балкон, полный красивых дам, полюбоваться. И было ведь на кого: хотя бы на Карпати и на Сент-Ирмаи, прекраснейших во всей округе, которые в ряду прочих див, посреди всего изящества, блистали, точно алмазы в оправе златой (сказал бы я, будь я турецкий поэт). И как осудишь тут графа Гергея, который, не успел еще никто выступить, предложил принять и утвердить общим голосованием декларацию преданности присутствующим здесь прекрасным дамам – предложение тем более замечательное, что было оно единодушно одобрено собравшимися и прежде статуса и всех его параграфов занесено в протокол.
Лишь после этого перешли к собственному предмету заседания, к борзым, коих персональное и в немалом числе присутствие в зале никем, думается, не будет почтено странным, кто только готов блюсти принцип «nihil de nobis sine nobis» – «ничего о нас без нас». Об их ведь шкуре речь; вполне уместно, значит, им тоже предоставить честь слушать да высказываться.
Нет, полагаю, нужды растолковывать ныне живущему поколению, сколь велики преимущества собрания, на коем присутствуют дамы. Это придает совершенно иной аромат, иной колорит суровым мужским форумам. Пред судом прелестных глазок все стараются блеснуть умом и остроумием, под их взглядом смолкают грубые страсти и отступают наводящие скуку поползновения.
Заседание началось обстоятельным вступительным словом. Речь Яноша Карпати, по праву президента открывшего собрание, произвела огромное впечатление;| особый успех возымели следующие места:
– Есть ли занятие возвышенней и достойней мужчины, нежели псовая охота, преисполняющая благородным самоуважением наши сердца, побуждающая дух к высоким свершениям и новейшие прогрессивные веяния доносящая? («Правильно! Ура!») Господа – милостивые и сиятельные, чиновные, достопочтенные и благородные! Мысль заслуживает того, чтобы подумать над ней. («Слушайте, слушайте!») Есть ли кто средь нас, борзой не имеющий? «Нет, нет, никого!») Найдется ль хоть один мадьярский дом, мало-мальски приличный, где благородные эти животные… (Возглас мадемуазель Марион с балкона: «Персоны!») Благодарю за поправку: где бы эти четвероногие персоны не жили бок о бок со всеми? И вот до сих пор никому не пришло в голову поддержать интересы этого многомиллионного класса, коего представители в одной с нами комнате спят, за одним столом едят и j вместе с нами дружно зевают в скучные минуты. (Тут два присутствующих представителя заинтересованного класса начали ворчать и огрызаться друг на друга, и из-за стола раздался голос графа Гергея: «Просят публику соблюдать тишину, перебивать оратора воспрещается».) Господа – милостивые и сиятельные, чиновные, достопочтенные и благородные! Век наш – век прогресса. Всевозможнейшие общества возникают у нас и за границей; одни охрану младенчества ставят своей задачей, другие – распространение книг, одни оказывают медицинскую помощь, другие разведение овец поощряют, есть и такие, которые шелководство собираются насаждать. Все это одобряю я от души и сам являюсь их членом, не желая лишать скромной своей поддержки ни младенцев, ни ученых, ни овец, ни больных, ни даже червячков тех, что шелк из себя выпускают, хотя и брезгую ими; но спрашиваю в то же самое время вас, и спрашиваю настоятельно: уж коли всем этим отраслям, существам и тварям разумным и неразумным покровительствуют разные общества, какая причина может меня удержать от предложения учредить патронаж над животными, кои одни многочисленнее всех остальных живых тварей в стране, вместе взятых, от младенцев до ученых, от овец до шелковичных червей, ибо числом своим гончие псы, бесспорно, затмят любых младенцев, ученых и прочих, нуждающихся в Венгрии в призрении? Какая причина может удержать?
И поскольку никто не мог указать такой причины, набоб продолжал:
– Я думаю, господа, не надо напоминать, да у вас и у самих сердце есть, оно вам подскажет, как велика преданность и верность вышеназванных животных, превосходящая всякое воображение. В самом деле, слыхал разве кто, чтобы борзая бросила, обманула или обокрала своего хозяина? Ведом разве борзым ужасающий грех предательства – затаила ли хоть одна когда-нибудь что бы то ни было против хозяина, точно кошка злопамятная? Психологически разве не доказано именно обратное: как бы сурово ни учил я свою собаку, попробуй в эту минуту чужой напасть на меня, она, визжа еще от ударов хлыста, на него все-таки бросится, а не на законного своего хозяина! А кто с таким житейским случаем не сталкивался: продаст хозяин борзую, но она, как ни холь ее новый владелец, хоть в молоке купай, не приживается – убегает к старому, пускай даже за сотню миль! С кем из нас такой трогательной истории не бывало? Зал ответил разноголосым шумом: все стали припоминать подобные случаи, каждый видел или слышал про завезенную за сотни миль собаку, которая возвратилась домой. Но всех побил Лёринц Берки, чью борзую увезли в Хорватию в мешке, а она через Драву, Дунай, Тису и все три Кёреша ухитрилась спустя полгода добраться обратно до Пюшпекладаня.
– В заключение да позволено мне будет, государи мои, привести тот случай, когда хозяин борзой умирает, – и что же делает верный пес? Теряет аппетит, интерес ко всему, идет на могилу, ложится там, не ест, не пьет и на седьмой день… – Тут стал он тереть лоб в затруднении, как сказать: не подыхает же? не околевает? – А на седьмой день следует за ним в лучший мир.
Многие засмеялись.
– Господа, я не шутки ради говорю, это все мой грустный опыт. Когда я, смертельно больной, покинутый дворней и приятелями, лежал один, как обреченная жертва, которой еще при жизни прислан гроб, лишь несколько верных друзей меня не оставили – да мои борзые. Собрались под дверьми комнаты, где я лежал, и скреблись, плакали, скулили там, а удастся какой ко мне проскользнуть, забьется под кровать, и никакими силами не вытуришь ее оттуда; остальные же воют и воют во дворе весь день напролет.
– Остановитесь, сударь! – крикнула с балкона барышня Марион.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Из-за стола, таким образом, общество встало в хорошем настроении и перешло в другой зал, дабы приступить к совещанию. Недурная, право, мысль: за зеленое сукно да от белой скатерки; так-то оно куда легче слушается и говорится.
Для этой цели распахнута была большая, длинная, с балконом фамильная зала, впервые после инсуррекции представшая очам публики, – с портретами предков по стенам, с размещенным там и сям удивительным старинным оружием, знаменами и прочими победными реликвиями, на которые тотчас и воззрились несколько неотесанных деревенских юнцов, вместо того чтобы на балкон, полный красивых дам, полюбоваться. И было ведь на кого: хотя бы на Карпати и на Сент-Ирмаи, прекраснейших во всей округе, которые в ряду прочих див, посреди всего изящества, блистали, точно алмазы в оправе златой (сказал бы я, будь я турецкий поэт). И как осудишь тут графа Гергея, который, не успел еще никто выступить, предложил принять и утвердить общим голосованием декларацию преданности присутствующим здесь прекрасным дамам – предложение тем более замечательное, что было оно единодушно одобрено собравшимися и прежде статуса и всех его параграфов занесено в протокол.
Лишь после этого перешли к собственному предмету заседания, к борзым, коих персональное и в немалом числе присутствие в зале никем, думается, не будет почтено странным, кто только готов блюсти принцип «nihil de nobis sine nobis» – «ничего о нас без нас». Об их ведь шкуре речь; вполне уместно, значит, им тоже предоставить честь слушать да высказываться.
Нет, полагаю, нужды растолковывать ныне живущему поколению, сколь велики преимущества собрания, на коем присутствуют дамы. Это придает совершенно иной аромат, иной колорит суровым мужским форумам. Пред судом прелестных глазок все стараются блеснуть умом и остроумием, под их взглядом смолкают грубые страсти и отступают наводящие скуку поползновения.
Заседание началось обстоятельным вступительным словом. Речь Яноша Карпати, по праву президента открывшего собрание, произвела огромное впечатление;| особый успех возымели следующие места:
– Есть ли занятие возвышенней и достойней мужчины, нежели псовая охота, преисполняющая благородным самоуважением наши сердца, побуждающая дух к высоким свершениям и новейшие прогрессивные веяния доносящая? («Правильно! Ура!») Господа – милостивые и сиятельные, чиновные, достопочтенные и благородные! Мысль заслуживает того, чтобы подумать над ней. («Слушайте, слушайте!») Есть ли кто средь нас, борзой не имеющий? «Нет, нет, никого!») Найдется ль хоть один мадьярский дом, мало-мальски приличный, где благородные эти животные… (Возглас мадемуазель Марион с балкона: «Персоны!») Благодарю за поправку: где бы эти четвероногие персоны не жили бок о бок со всеми? И вот до сих пор никому не пришло в голову поддержать интересы этого многомиллионного класса, коего представители в одной с нами комнате спят, за одним столом едят и j вместе с нами дружно зевают в скучные минуты. (Тут два присутствующих представителя заинтересованного класса начали ворчать и огрызаться друг на друга, и из-за стола раздался голос графа Гергея: «Просят публику соблюдать тишину, перебивать оратора воспрещается».) Господа – милостивые и сиятельные, чиновные, достопочтенные и благородные! Век наш – век прогресса. Всевозможнейшие общества возникают у нас и за границей; одни охрану младенчества ставят своей задачей, другие – распространение книг, одни оказывают медицинскую помощь, другие разведение овец поощряют, есть и такие, которые шелководство собираются насаждать. Все это одобряю я от души и сам являюсь их членом, не желая лишать скромной своей поддержки ни младенцев, ни ученых, ни овец, ни больных, ни даже червячков тех, что шелк из себя выпускают, хотя и брезгую ими; но спрашиваю в то же самое время вас, и спрашиваю настоятельно: уж коли всем этим отраслям, существам и тварям разумным и неразумным покровительствуют разные общества, какая причина может меня удержать от предложения учредить патронаж над животными, кои одни многочисленнее всех остальных живых тварей в стране, вместе взятых, от младенцев до ученых, от овец до шелковичных червей, ибо числом своим гончие псы, бесспорно, затмят любых младенцев, ученых и прочих, нуждающихся в Венгрии в призрении? Какая причина может удержать?
И поскольку никто не мог указать такой причины, набоб продолжал:
– Я думаю, господа, не надо напоминать, да у вас и у самих сердце есть, оно вам подскажет, как велика преданность и верность вышеназванных животных, превосходящая всякое воображение. В самом деле, слыхал разве кто, чтобы борзая бросила, обманула или обокрала своего хозяина? Ведом разве борзым ужасающий грех предательства – затаила ли хоть одна когда-нибудь что бы то ни было против хозяина, точно кошка злопамятная? Психологически разве не доказано именно обратное: как бы сурово ни учил я свою собаку, попробуй в эту минуту чужой напасть на меня, она, визжа еще от ударов хлыста, на него все-таки бросится, а не на законного своего хозяина! А кто с таким житейским случаем не сталкивался: продаст хозяин борзую, но она, как ни холь ее новый владелец, хоть в молоке купай, не приживается – убегает к старому, пускай даже за сотню миль! С кем из нас такой трогательной истории не бывало? Зал ответил разноголосым шумом: все стали припоминать подобные случаи, каждый видел или слышал про завезенную за сотни миль собаку, которая возвратилась домой. Но всех побил Лёринц Берки, чью борзую увезли в Хорватию в мешке, а она через Драву, Дунай, Тису и все три Кёреша ухитрилась спустя полгода добраться обратно до Пюшпекладаня.
– В заключение да позволено мне будет, государи мои, привести тот случай, когда хозяин борзой умирает, – и что же делает верный пес? Теряет аппетит, интерес ко всему, идет на могилу, ложится там, не ест, не пьет и на седьмой день… – Тут стал он тереть лоб в затруднении, как сказать: не подыхает же? не околевает? – А на седьмой день следует за ним в лучший мир.
Многие засмеялись.
– Господа, я не шутки ради говорю, это все мой грустный опыт. Когда я, смертельно больной, покинутый дворней и приятелями, лежал один, как обреченная жертва, которой еще при жизни прислан гроб, лишь несколько верных друзей меня не оставили – да мои борзые. Собрались под дверьми комнаты, где я лежал, и скреблись, плакали, скулили там, а удастся какой ко мне проскользнуть, забьется под кровать, и никакими силами не вытуришь ее оттуда; остальные же воют и воют во дворе весь день напролет.
– Остановитесь, сударь! – крикнула с балкона барышня Марион.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133