И вот, оставив лакея в дилижансе смотреть за вещами, а почтаря-кучера выслав вперед посветить фонарем, он взгромоздился на закорки егерю, плечистому, долговязому парню-чеху, и таким необычным способом добрался до корчмы. Там перед наружной галереей и ссадил его наземь дюжий чех.
Стоит познакомиться, хотя бы бегло, со вновь прибывшим.
Наружность его указывала, что он не из альфельдских помещиков.
Сброшенный им просторный, с коротким воротником плащ а-ля Кирога открыл наряд столь своеобразный, что, появись кто в нем в наше время, не только уличные мальчишки, и мы бы с вами побежали поглазеть.
Быть одетым по такой моде именовалось тогда «? lа calicot».
На голове у приезжего красовался напоминающий жестяную кастрюльку цилиндрик с такими узкими полями, что, приведись снять его, профан пришел бы в полное замешательство.
Из-под этого цилиндрика на обе стороны закручивались завитые кверху кудри, такие пышные да кустистые, что забирались и на поля.
Лицо было бритое. Только усы грозными пиками щетинились в небо, а накрахмаленный галстук до того туго обхватывал шею, бантом подпирая подбородок, что нельзя ее и поворотить.
Талия темно-зеленого фрака приходилась аккурат под мышками; зато фалды болтались ниже колен. Воротничок же был столь высок, что из него приходилось в точнейшем смысле выглядывать. Лацканы – с двойным, даже тройным вырезом; медные фрачные пуговички – с вишневую косточку, но тем шире и безобразно необъятней рукава, и плечи подложены выше некуда.
Палевого жилета из-под пышного жабо почти и не видать.
Довершают все это шаровары ? la cosaque с напуском, а спереди с разрезами, из которых выглядывают сапоги.
По низу жилета – разные гремучие брелочки, финтифлюшки, а на сапогах – шпоры невероятной длины: не остережешься, глаза недолго выколоть.
Так уж повелевала воинственная мода тех времен, даром что войны тогда нигде не было.
Наряд дополняла миниатюрная черепаховая палочка с птичьей головкой из слоновой кости. Смыслящий в хороших манерах обыкновенно совал этот набалдашничек в рот, а если внутри вделана была еще свистулька, то и дул в нее: пределикатнейшее занятие.
Вот как выглядел новоприбывший, и, описав его костюм, мы уже почти дали понятие и о нем самом. Тогдашние щеголи по одежке протягивали и ножки, не только манеры, привычки, но даже характеры свои приспосабливая к требованиям моды.
Золотая молодежь, «jeunesse dor?e» осьмнадцатого века щеголяла огромными узловатыми тростями, и в парижских салонах вошло в привычку не выговаривать буквы «р». Мода эта распространилась до самого Кобленца, и когда элегантные молодые офицеры из лейб-гвардии Людовика XVIII подавали перед строем команду, солдаты ее даже не понимали из-за утрированной грассировки.
В «калькуттские» же времена приказчики перестали понимать своих покупателей, потому что весь высший свет произносил «р» так раскатисто, будто рыча от ярости.
Когда носились шляпы а-ля Минерва, модны стали идеи республиканские, имена римские и древнегреческие; шляпа же а-ля Робинзон и галстук бантиком «a l'oreille de li?vre» предполагали симпатии бонапартистские. Треуголку, в свой черед, сменила «chapeau ? la russe» – русская шапка. Люди оставались прежние, только костюмы, принципы свои да обращение меняли; иногда, правда, еще имена, как один наш соотечественник, который, пройдя с 1790 года по 1820-й через все фазы парижской моды и будучи отроду Вари, сначала стал «Варрусом» на римский манер, потом на французский национальный – «де Варом», в полонофильскую пору заделался «Барским», после даже – Варовым, а домой вернулся под конец «герром фон Вар».
Но не он перед нами.
– Eh, ventrebleu! Eh, sacrebleu! – С таким восклицанием (большему он не научился у Беранже) пнул приезжий дверь, отряхивая мокрый плащ. – Что за страна!.. Эй, огня! Есть тут кто-нибудь?
Заслышав странные эти звуки, явился Петер Буш со свечой в руке. Вдоволь наглядевшись прежде на вломившегося незнакомца и на слугу его, он осведомился:
– Что угодно приказать?
Но ни преувеличенная готовность в голосе, подозрительно не вязавшаяся с обычной его повадкой, ни выражение лица отнюдь не обещали, что самому-то ему угодно будет исполнить услышанное.
– Mille tonnerres! Что, по-другому тут не знают, что ли, только как по-мадьярски? – неправильно, с заметным иностранным акцентом спросил пришелец.
– Нет.
– Плохо. Вы корчмарь, значит?
– Корчмарь. А вы кто? Откуда? Где проживать изволите?
– Землю здесь имею, проживаю в Париже. Куда черти занесли. И дальше бы занесли, да грязь не пустила. Ну, дайте, значит, мне – comment s'appelle cela? Он запнулся, подыскивая слово.
– Что вам дать?
– Comment s'appelle cela? Ну, как это, как зовут?…
– Меня?… Петер Буш.
– Diable! Не вас, а то, что мне нужно.
– А что же вам нужно?
– Ну вот, что телегу везет; четыре ноги, кнутом погонять.
– Лошадь?
– Pas donc; иначе как-то называется.
– Форшпан? Подстава?
– Да-да, подставу! Подставу нужно мне, только сию же минуту.
– Никак невозможно, сударь, лошади все в поле пасутся.
– C'est triste. Тогда здесь останемся. Tant mieux, меня это не женирует, в Египте и Марокко я в премизерабельных лачугах ночевал; это даже забавно! Воображу, будто к бедуинам попал; а это там Нил разлился, а те зверюшки, что в воде квакают, comment s'appelle cela? – лягушки, да, – это нильские аллигаторы; а вся эта непрезентабельная местность, сторона… Какой здесь departement?
– Не апартамент, сударь, а простая корчма это, корчма у плотины.
– Fripon! Я не про эту дамбу спрашиваю, где застрял, а про все; вся эта округа – как она зовется?
– Округа?… Комитат Саболч.
– Саболч?… Саболч. C'est, parce que в сабо здесь, значит, в деревянных башмаках все ходят? Ха-ха-ха! C'est une plaisanterie, удачный вышел каламбур; вы не находите?
– Не знаю; только так уж он прозывается – по имени древнего одного вождя, который мадьяр из Азии вывел.
– Ah, c'est beau! Как мило. Добрые мадьяры еще предков своих помнят, свои департаменты по их именам называют. Как это трогательно!
– А вы-то сами какой страны, какой нации будете, дозвольте узнать?
– Я не из этих краев. Bon Dieux! Жить здесь – вот фатальный жребий. По уши в грязи, с одними аистами…
Петер Буш, решив, видно, что пускай в таком разе и остается с одними аистами, поворотился и пошел к себе на кухню.
– Ну, ну, не уходите же с этой свечой, signore contadino! – крикнул вслед ему иностранец.
– Осмелюсь доложить: благородное мое имя Буш Петер, и другого мне не надобно.
– Ах, ох, ах, monsignore Bouche, вы, значит, дворянского звания; это ничего; вот Иоанн Стюарт даже королевского рода был, а тоже кончил кабатчиком. Ну, раз уж придется здесь оставаться, скажите хотя бы, вино-то у вас хорошее? А дочка как, красивая, hein?
– Вино плохое, служанка – страшна, как смертный грех.
– Страшная! Ah, c'est piquant! Не огорчайтесь, тем лучше. Для джентльмена это разницы не составляет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133