И можно ль особого такта, предупредительности ожидать от охотников?… Даже безукоризненно светский человек, собираясь на охоту и натянув другие сапоги, другую шапку, уже считает себя вправе ужасающе топать и разговаривать голосом чужим и совершенно неузнаваемым. Мало того: не выйдешь и тут – песней тебя подымут, а очень уж разоспишься – из ружья выпалят под окном разок-другой.
Охота, впрочем, – страсть заразительная; еще не встречался мне человек, не расположенный к этому занятию, коему равно предаются мужчины и женщины, дети и старики.
Заря едва занималась, когда гости, уже одетые, повыходили на галереи – себя показать и глянуть, какая погода.
Самородки понадевали на охоту рубахи с просторными рукавами, жилеты в металлических пуговицах, косматые шапки с журавлиными перьями; светские кавалеры – узкие доломаны и кругловерхие шляпы; один забавник Гергей вырядился по-английски, в куцый красный фрачок, и упрашивал всех встречных-поперечных объяснить собакам, что он – не лиса.
Дамы все были по большей части в охотничьих кунтушах; статным амазонкам особенно шел этот облегающий костюм со шлейфом, который приходилось подхватывать, чтобы шпорами не цепляли кавалеры.
Но кто даже в таком наряде мог соперничать с нашими двумя милыми знакомицами? Флора хотела быть красивой, очень красивой: она ждала Рудольфа. Личико ее изящно обрамляли тугие полукружья кос, легкий стройный стан облекал спенсер из розовой с зеленым отливом тафты и вырезом, отороченным кружевами; длинный подол того же цвета слева подбирала смарагдовая пряжка, приоткрывая узорчатый край белой юбки. Тонкую, двух пядей в обхвате, талию опоясывала белоснежная восточная шаль с золотой мережкой, вышитая пальмовыми листьями на свободно падающих концах. Серебристо-белая шляпка с перьями марабу венчала головку, а пышное кружево на груди придерживали три рубиновые пуговки. Кто и по какому праву смеет считать пуговки на груди? Однако же все, кто ни видел, считали как зачарованные: одна, две, три.
Фанни была одета просто: закрытое черное шелковое платье, оставлявшее обнаженной лишь прекрасную стройную шею; продернутый алой ленточкой узкий кружевной воротник да скромный брильянтовый фермуар. Из-под черного глянца шляпки столь же смоляно-черной волной ниспадали густые длинные локоны, наполовину прикрытые вуалью.
Сколько новой прелести, неведомого очарования придает женщине костюм для верховой езды! Дотоле слегка лишь влюбленный может совсем голову потерять.
Но зазвонил колокольчик. Гостей приглашали на завтрак. Похлебка из квашеной капусты, спиртное и неприхотливая закуска ожидали их в зале; назвался охотником, не к лицу привередничать. Даже очаровательные дамы доставили своим воздыхателям удовольствие, омочив алые губки в ростопчинке и сливянке тридцатилетней выдержки: нынче все дозволено! Нынче нельзя труса праздновать, все бодрятся, и даже пожилые дамы собираются в каретах сопровождать охотников; сама губернаторша едет, хотя знает наперед, что без обмороков не обойдется, слишком ее все будет волновать; с лошади, что ли, упал бы кто поскорее – показать, как красиво умеет она терять сознание.
С лошади никто, однако, не свалился.
Занималось великолепное летнее утро, когда пышная кавалькада выехала с барского двора. Впереди гарцевали дамы, стройные, изящные амазонки в окружении юных кавалеров, которые, горяча коней, выделывали пируэты возле своих избранниц; за ними, все в лентах, поспешали самородки на своих коренастых лошадках и, замыкая процессию, уже в экипажах – дамы и господа в летах. Сам г-н Янош уселся в седло и показал, что не отстанет от других. И едва остановится взор старика на Фанни, лицо его помолодеет на двадцать лет при мысли, что эта красивая женщина – его жена.
Забавник граф Гергей копировал меж тем разных неумелых наездников, сам будучи одним из искуснейших. Как в воскресные дни приказчики верхом по Пратеру катаются: раскорячив ноги, он в точности воспроизводил выражение человека, который балансирует на тонкой досочке над морской пучиной; как прусский крестьянин на лошади ездит: завалится в седле чуть не навзничь, высоко вскинув колени и держа на весу поводья в обеих руках. Изображал и лорда Иксуикса, как бедняга цепляется за седло, когда конь взбрыкнет, и за гриву, ежели вздыбится. Потом дебреценского обывателя, как трусит он верхом впереди своей тележонки, и, наконец, еврея-барышника на ярмарке, который решил было испробовать присмотренную им лошадь, а та возьми и понеси его в табун. Ну и хохоту было, когда Гергей врезался по сему случаю в самую гущу самородков и чуть Мишку Хорхи не вышиб из седла. Ах, чтоб тебя, нехристя!
Три приза предназначались для трех лучших гончих. Первый – золотой кубок с надписью, приведенной выше, второй – серебряный охотничий рог, третий – отличная медвежья шкура. Этой последней больше всего, надо полагать, обрадуется победительница!
Доезжачие попарно вывели на сворках участниц состязания; иные прямо в экипажах привезли своих любимиц борзых, из опасения, не лягнул бы какую конь.
Ружей, само собой, ни у кого нет. На парфорсной охоте это не принято.
Проезжая в веселом оживлении длинной аллеей пирамидальных тополей, общество приметило всадника, который скакал навстречу с другого ее конца.
Уже издали все узнали его по посадке, и с быстротой молнии разнеслось: «Ага, приехал-таки!»
Кто это? Да кто же, как не самый лихой наездник и самый дерзкий сердцеед, кому минуты довольно, чтобы прийти, увидеть, победить: Мишка Киш. Троицын король.
Мгновение спустя он уже рядом и спешит принести извинения дамам; по некоторым намекам судя, дела его задержали пресерьезные, всего вероятней, дуэль. Потом перед мужчинами извиняется за опоздание – нетрудно догадаться почему: амуры; по всей вероятности, любовное свидание.
С последней нашей встречи с ним лицо его округлилось, как у всех, кого не томят недуги ни духовные, ни телесные, чей ум ничем всерьез не отягчен, а сердце тем паче.
Перездоровавшись мигом со всей компанией, даже собак окликнув, тому руку пожав, той поцеловав, воротился он к ехавшим рядком двум дамам и, ловко оттеснив окружающих, очутился бок о бок с Фанни, которую тотчас без тени робости принялся величать богиней и ангелом на коне.
На Мишкину беду, Фанни неправильно толковала его речи, почитая их за чистейшую шутку и простосердечным смехом сверх заслуг вознаграждая остроумца.
– Господин Янош, господин Янош, – резко, язвительно окликнула барышня Марион ехавшего близ ее кареты владельца Карпатфальвы, – я бы на вашем месте не очень-то доверяла такому другу дома, который слывет неотразимым.
– Я не ревнив, уважаемая мадмуазель. Этого колесика моему организму как раз и не хватает, снял кто-то, ха-ха-ха!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Охота, впрочем, – страсть заразительная; еще не встречался мне человек, не расположенный к этому занятию, коему равно предаются мужчины и женщины, дети и старики.
Заря едва занималась, когда гости, уже одетые, повыходили на галереи – себя показать и глянуть, какая погода.
Самородки понадевали на охоту рубахи с просторными рукавами, жилеты в металлических пуговицах, косматые шапки с журавлиными перьями; светские кавалеры – узкие доломаны и кругловерхие шляпы; один забавник Гергей вырядился по-английски, в куцый красный фрачок, и упрашивал всех встречных-поперечных объяснить собакам, что он – не лиса.
Дамы все были по большей части в охотничьих кунтушах; статным амазонкам особенно шел этот облегающий костюм со шлейфом, который приходилось подхватывать, чтобы шпорами не цепляли кавалеры.
Но кто даже в таком наряде мог соперничать с нашими двумя милыми знакомицами? Флора хотела быть красивой, очень красивой: она ждала Рудольфа. Личико ее изящно обрамляли тугие полукружья кос, легкий стройный стан облекал спенсер из розовой с зеленым отливом тафты и вырезом, отороченным кружевами; длинный подол того же цвета слева подбирала смарагдовая пряжка, приоткрывая узорчатый край белой юбки. Тонкую, двух пядей в обхвате, талию опоясывала белоснежная восточная шаль с золотой мережкой, вышитая пальмовыми листьями на свободно падающих концах. Серебристо-белая шляпка с перьями марабу венчала головку, а пышное кружево на груди придерживали три рубиновые пуговки. Кто и по какому праву смеет считать пуговки на груди? Однако же все, кто ни видел, считали как зачарованные: одна, две, три.
Фанни была одета просто: закрытое черное шелковое платье, оставлявшее обнаженной лишь прекрасную стройную шею; продернутый алой ленточкой узкий кружевной воротник да скромный брильянтовый фермуар. Из-под черного глянца шляпки столь же смоляно-черной волной ниспадали густые длинные локоны, наполовину прикрытые вуалью.
Сколько новой прелести, неведомого очарования придает женщине костюм для верховой езды! Дотоле слегка лишь влюбленный может совсем голову потерять.
Но зазвонил колокольчик. Гостей приглашали на завтрак. Похлебка из квашеной капусты, спиртное и неприхотливая закуска ожидали их в зале; назвался охотником, не к лицу привередничать. Даже очаровательные дамы доставили своим воздыхателям удовольствие, омочив алые губки в ростопчинке и сливянке тридцатилетней выдержки: нынче все дозволено! Нынче нельзя труса праздновать, все бодрятся, и даже пожилые дамы собираются в каретах сопровождать охотников; сама губернаторша едет, хотя знает наперед, что без обмороков не обойдется, слишком ее все будет волновать; с лошади, что ли, упал бы кто поскорее – показать, как красиво умеет она терять сознание.
С лошади никто, однако, не свалился.
Занималось великолепное летнее утро, когда пышная кавалькада выехала с барского двора. Впереди гарцевали дамы, стройные, изящные амазонки в окружении юных кавалеров, которые, горяча коней, выделывали пируэты возле своих избранниц; за ними, все в лентах, поспешали самородки на своих коренастых лошадках и, замыкая процессию, уже в экипажах – дамы и господа в летах. Сам г-н Янош уселся в седло и показал, что не отстанет от других. И едва остановится взор старика на Фанни, лицо его помолодеет на двадцать лет при мысли, что эта красивая женщина – его жена.
Забавник граф Гергей копировал меж тем разных неумелых наездников, сам будучи одним из искуснейших. Как в воскресные дни приказчики верхом по Пратеру катаются: раскорячив ноги, он в точности воспроизводил выражение человека, который балансирует на тонкой досочке над морской пучиной; как прусский крестьянин на лошади ездит: завалится в седле чуть не навзничь, высоко вскинув колени и держа на весу поводья в обеих руках. Изображал и лорда Иксуикса, как бедняга цепляется за седло, когда конь взбрыкнет, и за гриву, ежели вздыбится. Потом дебреценского обывателя, как трусит он верхом впереди своей тележонки, и, наконец, еврея-барышника на ярмарке, который решил было испробовать присмотренную им лошадь, а та возьми и понеси его в табун. Ну и хохоту было, когда Гергей врезался по сему случаю в самую гущу самородков и чуть Мишку Хорхи не вышиб из седла. Ах, чтоб тебя, нехристя!
Три приза предназначались для трех лучших гончих. Первый – золотой кубок с надписью, приведенной выше, второй – серебряный охотничий рог, третий – отличная медвежья шкура. Этой последней больше всего, надо полагать, обрадуется победительница!
Доезжачие попарно вывели на сворках участниц состязания; иные прямо в экипажах привезли своих любимиц борзых, из опасения, не лягнул бы какую конь.
Ружей, само собой, ни у кого нет. На парфорсной охоте это не принято.
Проезжая в веселом оживлении длинной аллеей пирамидальных тополей, общество приметило всадника, который скакал навстречу с другого ее конца.
Уже издали все узнали его по посадке, и с быстротой молнии разнеслось: «Ага, приехал-таки!»
Кто это? Да кто же, как не самый лихой наездник и самый дерзкий сердцеед, кому минуты довольно, чтобы прийти, увидеть, победить: Мишка Киш. Троицын король.
Мгновение спустя он уже рядом и спешит принести извинения дамам; по некоторым намекам судя, дела его задержали пресерьезные, всего вероятней, дуэль. Потом перед мужчинами извиняется за опоздание – нетрудно догадаться почему: амуры; по всей вероятности, любовное свидание.
С последней нашей встречи с ним лицо его округлилось, как у всех, кого не томят недуги ни духовные, ни телесные, чей ум ничем всерьез не отягчен, а сердце тем паче.
Перездоровавшись мигом со всей компанией, даже собак окликнув, тому руку пожав, той поцеловав, воротился он к ехавшим рядком двум дамам и, ловко оттеснив окружающих, очутился бок о бок с Фанни, которую тотчас без тени робости принялся величать богиней и ангелом на коне.
На Мишкину беду, Фанни неправильно толковала его речи, почитая их за чистейшую шутку и простосердечным смехом сверх заслуг вознаграждая остроумца.
– Господин Янош, господин Янош, – резко, язвительно окликнула барышня Марион ехавшего близ ее кареты владельца Карпатфальвы, – я бы на вашем месте не очень-то доверяла такому другу дома, который слывет неотразимым.
– Я не ревнив, уважаемая мадмуазель. Этого колесика моему организму как раз и не хватает, снял кто-то, ха-ха-ха!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133