Это преисполнило Краммшу еще пущего доверия. Кому вручена судьба страны, тот уж никак не может быть легкомысленным человеком.
Знали бы наши вельможи, какого высокого мнения о них простой люд! Иные бы таким мнением возгордились, а иные – постарались бы и заслужить.
Госпожа Крамм уведомила Фанни, что неизвестного доброжелателя можно увидеть завтра в сословном собрании, где он в толпе не заметит их, да и займет это всего каких-нибудь несколько минут.
Так попала Фанни на балкон собрания, и Краммша указала ей тайного ее радетеля.
Фанни словно с неба наземь упала. Она думала увидеть совершенно другого человека. Но того нигде не было в зале. Этот же совсем ее не привлекал, скорее напротив: лицо его пугало и настораживало. Она поторопила Краммшу и с обманутым сердцем воротилась домой.
Там она во всем созналась тетке: в мечтах своих, честолюбивых надеждах и разочаровании. Призналась, что любит, по-прежнему любит одного человека, свой идеал, хотя имени его не знает, и просила защитить ее от нее самой, ибо чувствуя, что теряет разум и власть над гобой.
И на другой день, явившись за Фанни, чтобы отвести ее к учителю пения, г-жа Крамм нашла квартиру пустой. Окна-двери распахнуты, мебель вся вывезена. Куда уехала Тереза, не знал никто. Переезжать надумала она ночью, квартирную плату оставила у привратницы, пожитки перетаскали ей посторонние. И никому не сказала, где теперь ее искать.
XII. «Сальдирт» (оплачено)
Куда же скрылась Фанни столь быстро и бесследно вместе с теткой?
Признанья девушки в отчаяние повергли Терезу.
Племянница рассказала без утайки, что любит, душой и сердцем любит свой идеал, который приняла было за покровителя, чья небесная доброта, высокое благородство месяцами грезились ей, на чьи заботы ответила бы она со всем пылом признательной любви, но сейчас – в полном ужасе, ведь тайный опекун ее – не тот, кого она себе вообразила, кого однажды видела и не может позабыть. Такое чувство у нее, будто правильнее было бы нипочем не принимать денег от того человека, теперь же она словно головой выдана, обязана ему и боится, трепещет, на улицу не смеет показаться, как бы не встретиться с ним: лицо его не внушает доверия и сама мысль противна, что он может думать о ней. Да, но шип-то из сердца не вырван! Тот, другой, идеальный образ, хотя больше нет нужды искать благодетеля, не стереть ведь уже из памяти. Знать его она даже по имени не знает, но любить будет по гроб жизни – сгибнет, исчахнет, но не расстанется с мечтой о нем.
Бедный Шандор…
Долголетнее здание Терезиных трудов лежало в развалинах.
И тут, и во храме настигают невинное детское сердце; нет, значит, спасения нигде.
С отчаяния и горя решилась Тереза на шаг, на который не могла ее прежде вынудить самая крайняя бедность: пошла к Болтаи и, рассказав ему все, попросила охранить, защитить девушку, ибо женской опеки уже недостаточно.
Болтаи с радостью предложил свое покровительство. Его широкое лицо ремесленника побагровело от гнева, а мозолистые руки сжались в кулаки. Он даже не пошел днем в мастерскую, чтобы с кем-нибудь ненароком не побраниться. Распорядился только переправить той же ночью Терезины пожитки к нему, в одну из пристроек. Сюда пусть попробуют сунуться!
Шандор узнал обо всем, очень опечалился, но с той поры с удвоенной заботой стал относиться к Фанни. И она ведь любила без взаимности: он – девушку, она – другого; оба были несчастливы.
В семье все знали тайну, хотя избегали говорить о ней. Двое стариков часто совещались друг с другом, и на семейный совет иногда приглашался и Шандор, которому в эти дни пришлось побывать во многих местах, где прежде не доводилось.
Добрые старики все старались разузнать имя неизвестного вельможи. Зачем? Да чтоб обратно отослать потраченные им на Фанни деньги. Такие долги упаси бог задерживать, их надо срочно отдавать – той же монетой, форинт к форинту, крейцер в крейцер, чтоб не оговорили: взято, мол, больше, чем ворочено!
Так-то оно так, но где узнать имя? Фанни сама его не знала, а на улице, хоть умри, заимодавца не будет указывать. Болтаи стал наведываться в кофейни, торговые собрания, смотрел, слушал, не поговаривают ли о девице-горожанке, которая задаток взяла у богатого дворянина под залог своей добродетели. Но ничего такого не говорили. Это, с одной стороны, успокаивало: никто пока еще не знает, беда, значит, не так велика. Но имя, имя?
В конце концов Абеллино сам им помог.
Шандор каждое воскресенье бывал в церкви, куда ходила Краммша, и там из-за колонны следил, с кем она разговаривает.
На третье воскресенье заявился туда и Абеллино.
Добрая женщина поведала ему удивительную историю: Фанни с теткой внезапно исчезли ночью, даже не сказавшись куда, – не очень-то красиво с их стороны, но у нее такое подозрение, что переехали они к мастеру Болтаи. Скрытничает же Тереза, наверно, потому, что в молодости было у нее что-то с этим мастером, или же Болтаи хочет за своего приемного сына Фанни просватать. Она, во всяком случае, дела с ними иметь больше не желает.
Абеллино до крови закусил губу. Что-то, кажется, пронюхали эти филистеры.
– А кто по профессии этот Болтаи? – спросил он.
– Столяр, – был ответ.
Столяр?… У Абеллино мигом сложился план действий.
– Ну, прощайте, мадам.
Краммша была ему больше не нужна, и он торопливо удалился из храма.
Шандор за ним. Обнаружил-таки искусителя! Быстрым шагом Абеллино дошел до угла. Шандор не отставал. Там искуситель уселся в поджидавший его экипаж. Шандор вскочил на извозчика и нагнал его у ворот Святого Михаила. Здесь важный седок вылез, а карета с грохотом въехала во двор. Рослый привратник в медвежьей дохе стоял у подъезда.
– Кто этот господин, который вошел сейчас? – спросил у него Шандор.
– Его высокородие Абеллино Карпати.
– Благодарю.
Тут же он записал это имя себе в книжку, хотя в том и не было нужды. На годы, десятилетия запало оно ему в душу, врезалось глубокими буквами, как в древесную кору.
Так, значит, Абеллино Карпати зовут его!..
Почему это считается, будто обедающие в полдень не умеют ненавидеть?
Шандор поспешил со своим открытием домой.
И там целый день все такие колючие были, просто не подходи.
Следующий день опять был рабочим. Каждый занялся своим делом. Почтенный мастер наравне с подмастерьями трудился засучив рукава, но тщетно пытался заглушить свои мысли: в шуме и скрежете слышалось ему все то же имя. Прежде он никогда не задумывался, похож ли звук пил и рубанков на человеческую речь, а сейчас все они кругом твердили: «Карпати». Особенно одна-две ручные пилы, которыми обрезали концы после фанеровки, совершенно явственно повторяли при каждом движении: «Карпати, Карпати», так что Болтаи прикрикнул в конце концов на своих молодцов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Знали бы наши вельможи, какого высокого мнения о них простой люд! Иные бы таким мнением возгордились, а иные – постарались бы и заслужить.
Госпожа Крамм уведомила Фанни, что неизвестного доброжелателя можно увидеть завтра в сословном собрании, где он в толпе не заметит их, да и займет это всего каких-нибудь несколько минут.
Так попала Фанни на балкон собрания, и Краммша указала ей тайного ее радетеля.
Фанни словно с неба наземь упала. Она думала увидеть совершенно другого человека. Но того нигде не было в зале. Этот же совсем ее не привлекал, скорее напротив: лицо его пугало и настораживало. Она поторопила Краммшу и с обманутым сердцем воротилась домой.
Там она во всем созналась тетке: в мечтах своих, честолюбивых надеждах и разочаровании. Призналась, что любит, по-прежнему любит одного человека, свой идеал, хотя имени его не знает, и просила защитить ее от нее самой, ибо чувствуя, что теряет разум и власть над гобой.
И на другой день, явившись за Фанни, чтобы отвести ее к учителю пения, г-жа Крамм нашла квартиру пустой. Окна-двери распахнуты, мебель вся вывезена. Куда уехала Тереза, не знал никто. Переезжать надумала она ночью, квартирную плату оставила у привратницы, пожитки перетаскали ей посторонние. И никому не сказала, где теперь ее искать.
XII. «Сальдирт» (оплачено)
Куда же скрылась Фанни столь быстро и бесследно вместе с теткой?
Признанья девушки в отчаяние повергли Терезу.
Племянница рассказала без утайки, что любит, душой и сердцем любит свой идеал, который приняла было за покровителя, чья небесная доброта, высокое благородство месяцами грезились ей, на чьи заботы ответила бы она со всем пылом признательной любви, но сейчас – в полном ужасе, ведь тайный опекун ее – не тот, кого она себе вообразила, кого однажды видела и не может позабыть. Такое чувство у нее, будто правильнее было бы нипочем не принимать денег от того человека, теперь же она словно головой выдана, обязана ему и боится, трепещет, на улицу не смеет показаться, как бы не встретиться с ним: лицо его не внушает доверия и сама мысль противна, что он может думать о ней. Да, но шип-то из сердца не вырван! Тот, другой, идеальный образ, хотя больше нет нужды искать благодетеля, не стереть ведь уже из памяти. Знать его она даже по имени не знает, но любить будет по гроб жизни – сгибнет, исчахнет, но не расстанется с мечтой о нем.
Бедный Шандор…
Долголетнее здание Терезиных трудов лежало в развалинах.
И тут, и во храме настигают невинное детское сердце; нет, значит, спасения нигде.
С отчаяния и горя решилась Тереза на шаг, на который не могла ее прежде вынудить самая крайняя бедность: пошла к Болтаи и, рассказав ему все, попросила охранить, защитить девушку, ибо женской опеки уже недостаточно.
Болтаи с радостью предложил свое покровительство. Его широкое лицо ремесленника побагровело от гнева, а мозолистые руки сжались в кулаки. Он даже не пошел днем в мастерскую, чтобы с кем-нибудь ненароком не побраниться. Распорядился только переправить той же ночью Терезины пожитки к нему, в одну из пристроек. Сюда пусть попробуют сунуться!
Шандор узнал обо всем, очень опечалился, но с той поры с удвоенной заботой стал относиться к Фанни. И она ведь любила без взаимности: он – девушку, она – другого; оба были несчастливы.
В семье все знали тайну, хотя избегали говорить о ней. Двое стариков часто совещались друг с другом, и на семейный совет иногда приглашался и Шандор, которому в эти дни пришлось побывать во многих местах, где прежде не доводилось.
Добрые старики все старались разузнать имя неизвестного вельможи. Зачем? Да чтоб обратно отослать потраченные им на Фанни деньги. Такие долги упаси бог задерживать, их надо срочно отдавать – той же монетой, форинт к форинту, крейцер в крейцер, чтоб не оговорили: взято, мол, больше, чем ворочено!
Так-то оно так, но где узнать имя? Фанни сама его не знала, а на улице, хоть умри, заимодавца не будет указывать. Болтаи стал наведываться в кофейни, торговые собрания, смотрел, слушал, не поговаривают ли о девице-горожанке, которая задаток взяла у богатого дворянина под залог своей добродетели. Но ничего такого не говорили. Это, с одной стороны, успокаивало: никто пока еще не знает, беда, значит, не так велика. Но имя, имя?
В конце концов Абеллино сам им помог.
Шандор каждое воскресенье бывал в церкви, куда ходила Краммша, и там из-за колонны следил, с кем она разговаривает.
На третье воскресенье заявился туда и Абеллино.
Добрая женщина поведала ему удивительную историю: Фанни с теткой внезапно исчезли ночью, даже не сказавшись куда, – не очень-то красиво с их стороны, но у нее такое подозрение, что переехали они к мастеру Болтаи. Скрытничает же Тереза, наверно, потому, что в молодости было у нее что-то с этим мастером, или же Болтаи хочет за своего приемного сына Фанни просватать. Она, во всяком случае, дела с ними иметь больше не желает.
Абеллино до крови закусил губу. Что-то, кажется, пронюхали эти филистеры.
– А кто по профессии этот Болтаи? – спросил он.
– Столяр, – был ответ.
Столяр?… У Абеллино мигом сложился план действий.
– Ну, прощайте, мадам.
Краммша была ему больше не нужна, и он торопливо удалился из храма.
Шандор за ним. Обнаружил-таки искусителя! Быстрым шагом Абеллино дошел до угла. Шандор не отставал. Там искуситель уселся в поджидавший его экипаж. Шандор вскочил на извозчика и нагнал его у ворот Святого Михаила. Здесь важный седок вылез, а карета с грохотом въехала во двор. Рослый привратник в медвежьей дохе стоял у подъезда.
– Кто этот господин, который вошел сейчас? – спросил у него Шандор.
– Его высокородие Абеллино Карпати.
– Благодарю.
Тут же он записал это имя себе в книжку, хотя в том и не было нужды. На годы, десятилетия запало оно ему в душу, врезалось глубокими буквами, как в древесную кору.
Так, значит, Абеллино Карпати зовут его!..
Почему это считается, будто обедающие в полдень не умеют ненавидеть?
Шандор поспешил со своим открытием домой.
И там целый день все такие колючие были, просто не подходи.
Следующий день опять был рабочим. Каждый занялся своим делом. Почтенный мастер наравне с подмастерьями трудился засучив рукава, но тщетно пытался заглушить свои мысли: в шуме и скрежете слышалось ему все то же имя. Прежде он никогда не задумывался, похож ли звук пил и рубанков на человеческую речь, а сейчас все они кругом твердили: «Карпати». Особенно одна-две ручные пилы, которыми обрезали концы после фанеровки, совершенно явственно повторяли при каждом движении: «Карпати, Карпати», так что Болтаи прикрикнул в конце концов на своих молодцов:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133