– На него оставляю престарелого Пала, моего гайдука, и скомороха Выдру и лапайский хутор ему отделяю, купленный мной, пусть живет там да поживает с двумя моими верными слугами. За всеми служащими, что именьями моими управляют, место сохранить, а ежели отпустить придется кого по увечью или непригодности, и тогда жалованья не лишать… Что еще остается из отчуждаемого имущества, то душеприказчик и исполнитель настоящий моей последней воли граф Рудольф Сент-Ирмаи пускай по собственному здравому рассуждению обратит на учреждения, кои могут способствовать возвышению отечества. Желаю – и господа о том молю – земле сей, где прах моих отцов покоится и куда сам я сойду, вечного счастья и процветания, дабы народ, к коему принадлежу высшим произволением, занял трудами более разумных и лучших поколений достойное место среди прочих просвещенных наций и имя «мадьяр» уважаемо стало чужестранцами. Я же, рожденный в глухую пору, ничем боле не пригожусь этой новой, счастливой, благородной и мыслящей эпохе. Я только место могу освободить… А теперь, дух свой препоручая господу, тело же земле, буду спокойно ждать своего часа, уповая с верой на скорое его приближение.
И последние слова были записаны. Стряпчий прочел завещание, и вслед за Яношем Карпати присутствующие подписали его. Затем, скрепленное печатью, оно было в ту же ночь составлено во втором экземпляре, врученном Рудольфу как губернатору.
Карпати между тем попросил святого отца позвать причетника.
Тот вошел и поставил на круглый столик черного дерева золотую чашу с вином и золотую тарелочку с ломтиком хлеба. Это были кровь и тело Христовы, даваемые умирающим при последнем причастии.
Священник подошел к столику с вином и хлебом. Карпати с христианским смирением приблизился к святым дарам, остальные безмолвно стали вокруг.
Священник преломил хлеб:
– Вкуси от тела господня, и благодать его да пребудет с тобой! – И подал чашу: – Кровь его да смоет прегрешения твои!
Янош перекрестился благоговейно после этого простого обряда и обратился спокойно, умиротворенно к святому отцу:
– Вскоре воочию узрю небесную нашу отчизну. И если услышите, что я болен, не молитесь во храме за мое выздоровление, помолитесь лучше за жизнь новую. А теперь к сыну пойдемте.
К сыну! Сколько чувства, трепетного волнения в этом слове.
Все, кто был, последовали за ним и встали вокруг колыбельки; ребенок серьезно, как равный, оглядел молчаливые мужские лица. Отец вынул его из колыбели и взял на руки. Мальчик не спускал с него больших, умных глаз и после каждого нежного поцелуя снова протягивал ему губки.
Потом остальные пошли передавать его с рук на руки; каждого он рассматривал с такой серьезностью, будто знал, что все это люди очень достойные. А у Рудольфа на руках начал прыгать и смеяться, размахивая ручонками и выкрикивая что-то, как обычно дети, развеселясь. Отчего уж, бог весть. Рудольф поцеловал его в лобик.
– Радуется как: будто знает, что отцом ему будешь… Несколько часов спустя все общество село ужинать. И всем бросилось в глаза, что Янош не ест ничего и не пьет.
Он сказал, что хочет воздержаться до завтрашнего дня от обыкновенной пищи после святых даров.
Но старый гайдук, неизменно ему прислуживавший, шепнул Рудольфу, что барин уже со вчерашнего вечера крошки в рот не брал.
ХХХ. А теперь попрощаемся
Все в доме давно улеглись, только Рудольф бодрствовал. В камине уютно потрескивали дрова, и он засиделся далеко за полночь, размышляя о прошлом и будущем. Нескромностью было бы пересказывать, что ему думалось. Бывают тайны, которые лучше в сердце хранить, в самом дальнем уголке.
После полуночи в доме поднялась суета, слуги взад-вперед бегали по коридорам. Рудольф, еще одетый, вышел на галерею и столкнулся со старым Палом.
– Что случилось? – спросил он.
Старый гайдук хотел ответить, но не мог разомкнуть дрожащих губ, скорбно искривленных просившимся наружу рыданием.
Наконец слезы брызнули у него из глаз, и он пробормотал:
– Помер…
– Не может быть! – вскричал Рудольф и бросился в спальню Яноша Карпати.
Набоб лежал с закрытыми глазами, сложив руки на груди. Перед ним – портрет жены, чтобы и последний взгляд упал на нее. Величав был его лик, очистясь со смертью от бренных страстей, – лишь природные, изначальные черты проступили в нем.
Скончался он так тихо, что и верный слуга, спавший в одной с ним комнате, не заметил. Только очень уж глубокая тишина заставила его встрепенуться; бросился к барину, да увидел, что тот мертв.
Набоб и впрямь предугадал свой смертный час. Беспричинная радость, неизъяснимо-приятное чувство, о которых он говорил, и вызывались близостью смерти.
Рудольф тотчас послал за доктором, хотя одного взгляда на это лицо довольно было, чтобы удостовериться: медицина бессильна. Пока врач явился, все уже было кончено, оставалось лишь выставить тело.
Для этого в спальной все было приготовлено: гроб, саван, гербы, факелы. Гроб давно уже не страшил его, как когда-то, на день рождения.
Все совершено было по его воле.
Тело выставили там же, где скончалась жена.
В тот же кунтуш одели, в каком он с ней обручился, и в нем положили в гроб.
Тех же певчих пригласили, что так прочувствованно, так трогательно отпевали его супругу. И те же псалмы прозвучали над его собственным телом.
Весть о его смерти облетела округу, и, как в описанный праздник, снова пестрый люд заполонил карпатфальвский двор. Но лица были теперь у всех опечаленные. Никто его не забыл из прежних знакомцев, все до одного поспешили повидать в последний раз, и все в один голос повторяли: не узнать, как его смерть изменила; даже знавшие его при жизни уже другим.
Гроб до склепа провожала огромная толпа, факелы несли знатнейшие лица страны, и достойнейшие дамы участвовали в шествии.
Обычай требовал, чтобы и единственный наследник, сын, проводил отца в последний путь. Но младенцу было едва полгода, он не мог идти сам, и Флора несла его на руках. И все видевшие ее уверяли, что так заботливо, нежно укрывать, прижимать к себе ребенка могла бы только мать.
Счастливое дитя!
Без страданий довелось ему перенести самый страшный удар, потерю отца с матерью, да взамен еще новых родителей получить.
Слово прощания с добрым старым набобом произнес тот же священник, который так мирно, утешительно говорил и над гробом его супруги. Многие плакали, а всех пуще – он сам, кому других надлежало ободрять. Привел его несколько в себя лишь длинный ряд имен, которые пришлось перечислять. Сколько их благородий, превосходительств и высокопревосходительств, сколько сиятельств, преосвященств и высокопреосвященств прибыли на последний поклон к новопреставленному рабу божию Яношу Карпати!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133