Все нервы как будто вышли из строя,
но паралича не было. Тело не реагировало ни на какие раздражения, и только
зрачки слабо сужались при сильном свете. Когда Хоскинс, наш гематолог,
взял анализ крови, я снова стал осматривать тело, но не мог найти ни
единого укола, ранки, царапины, ссадины. С разрешения Рикори я сбрил
волосы с груди, ног, плеч, головы Питерса, но не нашел ничего, что
указывало бы на инъекцию яда. Я сделал промывание желудка, проверил нос и
горло - все было нормально. Тем не менее я взял с них срезы для анализа.
Давление было низким, температура ниже нормальной, но это ничего не
значило. Я ввел дозу морфия. Впечатление было не больше, чем от простой
воды. Я ввел еще дозу морфия, никакого результата. Пульс и дыхание были
прежние. Я сделал все, что мог, и откровенно сказал об этом Рикори,
который с интересом наблюдал за происходящим.
- Я ничего больше не могу сделать, пока не узнаю результатов анализа.
Откровенно говоря, я ничего не понимаю.
- Но доктор Брейл говорил о каком-то яде... - начал Рикори.
- Это только предположение, - торопливо прервал его Брейл, - как и
доктор Лоуэлл, я не знаю ни одного яда, который давал бы такой эффект.
Рикори посмотрел на лицо Питерса и вздрогнул.
- Теперь я должен задать вам несколько вопросов, - начал я. - Болел
ли этот человек? Если да, то кто его лечил? Не жаловался ли он на
что-нибудь? Не замечали ли вы за ним каких-нибудь странностей?
- Отвечаю "нет" на все ваши вопросы. Питерс был со мной всю прошлую
неделю. Он был совершенно здоров. Сегодня вечером мы беседовали с ним в
моей квартире за поздним, но довольно легким обедом. Посреди фразы он
вдруг остановился, полуобернув голову, как бы прислушиваясь, затем
соскользнул на пол. Когда я нагнулся над ним, он был такой, как сейчас.
Это случилось в половине первого. В час мы были у вас.
- Хорошо. Это дает нам хотя бы точное время приступа. Вы можете идти,
мистер Рикори, если не хотите оставаться с больным.
- Доктор Лоуэлл, - сказал он, - если этот человек умрет и вы не
узнаете, что с ним было, я плачу вам обычный гонорар - и госпиталю тоже -
не больше. Но если вы узнаете, хотя бы даже после его смерти, в чем дело,
я заплачу вам сто тысяч для благотворительных целей, какие вы назовете.
Если же вы сделаете это до его смерти и вернете ему здоровье, я плачу эту
сумму вам лично.
Я смотрел на него, не понимая. Затем смысл предложения дошел до меня,
и с трудом сдерживая гнев и раздражение, я ответил:
- Рикори, мы живем с вами в разных мирах, поэтому я отвечаю вам очень
вежливо, хотя мне и трудно сдерживаться. Я сделаю все, что в моих силах,
чтобы помочь ему или выяснить, что с ним. Я сделал бы это и если бы вы
были бедняком. Я заинтересован в нем только как в проблеме, бросающей
вызов мне как врачу. Но в вас и в ваших деньгах - нисколько. Считайте, что
я положительно отказываюсь. Понятно?
Он промолчал.
- Так или иначе, - сказал он наконец, - я больше, чем когда-либо
хочу, чтобы вы лечили его.
- Очень хорошо. Где я могу найти вас, если вы мне понадобитесь?
- Видите ли, я с вашего позволения хотел бы иметь... представителей
что ли в этой комнате, все время. Двух. Если вы захотите видеть меня -
скажете им, и я скоро буду здесь.
Я улыбнулся, но он был серьезен.
- Вы напомнили мне, доктор, что мы живем в разных мирах. Вы
принимаете свои меры, чтобы быть в безопасности в вашем мире, а я стараюсь
уменьшить опасности в своем. И опасаюсь от них, как могу.
Все это выглядело противозаконно, но мне нравился Рикори. Он
чувствовал это и настаивал.
- Мои люди не будут мешать. Они будут охранять вас и ваших
помощников, если то, что я подозреваю - правда. Но они будут в комнате
днем и ночью. Если Питерса переведут, они будут сопровождать его.
- Хорошо, я устрою это, - сказал я.
Я послал санитара, и он вернулся с одним из стражей. Рикори
пошептался с ним, и он вышел. Немного погодя, оба стража вернулись вместе.
За это время я объяснил ситуацию дежурному врачу. Оба стража были хорошо
одеты, вежливы, со сжатыми губами и холодными внимательными глазами. Один
из них взглянул на Питерса.
- Иисусе! - пробормотал он.
Комната была угловой, с двумя окнами: одно на бульвар, другое - на
боковую улицу. Дверь вела в залу. Ванная была темная, без окон. Рикори и
его телохранители детально осмотрели комнату. Рикори потушил свет, все
трое подошли к окнам и внимательно осмотрели улицу напротив госпиталя, где
располагалась церковь.
- Эту сторону наблюдать, - сказал Рикори и указал на церковь. - Можно
включить свет.
Он подошел к двери, потом вернулся.
- У меня много врагов, доктор, а Питерс был моей правой рукой. Если
один из этих врагов убил его, он сделал это, чтобы ослабить меня. Я смотрю
на Питерса и впервые в жизни я, Рикори, боюсь. Я не хочу быть следующим,
не хочу смотреть в ад!
Я недовольно заворчал.
Он снова подошел к двери и снова остановился.
- Есть еще одна вещь, доктор. Если кто-нибудь позвонит по телефону и
спросит о здоровье Питерса, пусть подойдут мои люди. Если кто-нибудь
придет и будет спрашивать, впустите его, но если их будет несколько,
впустите только одного. Если кто-нибудь будет уверять, что он его
родственник, пусть его расспросят мои люди.
Он сжал мою руку и вышел. На пороге его ждала другая пара
телохранителей. Они пошли - один впереди, другой сзади него. Я заметил,
что выходя, Рикори энергично перекрестился.
Я закрыл двери и вернулся в комнату. Я посмотрел на Питерса и... если
бы я был религиозен, я бы тоже перекрестился. Выражение лица Питерса
переменилось. Ужас исчез. Он по-прежнему смотрел как бы сквозь меня и
внутри себя, но с выражением какого-то злого ожидания, такого злого, что я
невольно оглянулся. В комнате никого не было. Один из парней Рикори сидел
у окна в тени, наблюдая за парапетом церковной крыши, другой неподвижно
сидел у дверей.
Брейл и сестра Уолтерс стояли по другую сторону кровати. Их глаза не
могли оторваться от лица Питерса. Затем Брейл повернул голову и осмотрел
комнату, как это сделал только что я.
Вдруг глаза Питерса стали сознательными, они увидели нас, увидели
комнату. Они заблестели какой-то необычайной радостью. Радостью не
маниакальной, а дьявольской. Это был взгляд дьявола, надолго исключенного
из любимого ада и возвращенного туда. Затем это выражение исчезло и
вернулось прежнее - ужаса и страха. Я невольно с облегчением вздохнул, как
будто из комнаты исчез кто-то злобный. Сестра дрожала. Брейл спросил
напряженно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
но паралича не было. Тело не реагировало ни на какие раздражения, и только
зрачки слабо сужались при сильном свете. Когда Хоскинс, наш гематолог,
взял анализ крови, я снова стал осматривать тело, но не мог найти ни
единого укола, ранки, царапины, ссадины. С разрешения Рикори я сбрил
волосы с груди, ног, плеч, головы Питерса, но не нашел ничего, что
указывало бы на инъекцию яда. Я сделал промывание желудка, проверил нос и
горло - все было нормально. Тем не менее я взял с них срезы для анализа.
Давление было низким, температура ниже нормальной, но это ничего не
значило. Я ввел дозу морфия. Впечатление было не больше, чем от простой
воды. Я ввел еще дозу морфия, никакого результата. Пульс и дыхание были
прежние. Я сделал все, что мог, и откровенно сказал об этом Рикори,
который с интересом наблюдал за происходящим.
- Я ничего больше не могу сделать, пока не узнаю результатов анализа.
Откровенно говоря, я ничего не понимаю.
- Но доктор Брейл говорил о каком-то яде... - начал Рикори.
- Это только предположение, - торопливо прервал его Брейл, - как и
доктор Лоуэлл, я не знаю ни одного яда, который давал бы такой эффект.
Рикори посмотрел на лицо Питерса и вздрогнул.
- Теперь я должен задать вам несколько вопросов, - начал я. - Болел
ли этот человек? Если да, то кто его лечил? Не жаловался ли он на
что-нибудь? Не замечали ли вы за ним каких-нибудь странностей?
- Отвечаю "нет" на все ваши вопросы. Питерс был со мной всю прошлую
неделю. Он был совершенно здоров. Сегодня вечером мы беседовали с ним в
моей квартире за поздним, но довольно легким обедом. Посреди фразы он
вдруг остановился, полуобернув голову, как бы прислушиваясь, затем
соскользнул на пол. Когда я нагнулся над ним, он был такой, как сейчас.
Это случилось в половине первого. В час мы были у вас.
- Хорошо. Это дает нам хотя бы точное время приступа. Вы можете идти,
мистер Рикори, если не хотите оставаться с больным.
- Доктор Лоуэлл, - сказал он, - если этот человек умрет и вы не
узнаете, что с ним было, я плачу вам обычный гонорар - и госпиталю тоже -
не больше. Но если вы узнаете, хотя бы даже после его смерти, в чем дело,
я заплачу вам сто тысяч для благотворительных целей, какие вы назовете.
Если же вы сделаете это до его смерти и вернете ему здоровье, я плачу эту
сумму вам лично.
Я смотрел на него, не понимая. Затем смысл предложения дошел до меня,
и с трудом сдерживая гнев и раздражение, я ответил:
- Рикори, мы живем с вами в разных мирах, поэтому я отвечаю вам очень
вежливо, хотя мне и трудно сдерживаться. Я сделаю все, что в моих силах,
чтобы помочь ему или выяснить, что с ним. Я сделал бы это и если бы вы
были бедняком. Я заинтересован в нем только как в проблеме, бросающей
вызов мне как врачу. Но в вас и в ваших деньгах - нисколько. Считайте, что
я положительно отказываюсь. Понятно?
Он промолчал.
- Так или иначе, - сказал он наконец, - я больше, чем когда-либо
хочу, чтобы вы лечили его.
- Очень хорошо. Где я могу найти вас, если вы мне понадобитесь?
- Видите ли, я с вашего позволения хотел бы иметь... представителей
что ли в этой комнате, все время. Двух. Если вы захотите видеть меня -
скажете им, и я скоро буду здесь.
Я улыбнулся, но он был серьезен.
- Вы напомнили мне, доктор, что мы живем в разных мирах. Вы
принимаете свои меры, чтобы быть в безопасности в вашем мире, а я стараюсь
уменьшить опасности в своем. И опасаюсь от них, как могу.
Все это выглядело противозаконно, но мне нравился Рикори. Он
чувствовал это и настаивал.
- Мои люди не будут мешать. Они будут охранять вас и ваших
помощников, если то, что я подозреваю - правда. Но они будут в комнате
днем и ночью. Если Питерса переведут, они будут сопровождать его.
- Хорошо, я устрою это, - сказал я.
Я послал санитара, и он вернулся с одним из стражей. Рикори
пошептался с ним, и он вышел. Немного погодя, оба стража вернулись вместе.
За это время я объяснил ситуацию дежурному врачу. Оба стража были хорошо
одеты, вежливы, со сжатыми губами и холодными внимательными глазами. Один
из них взглянул на Питерса.
- Иисусе! - пробормотал он.
Комната была угловой, с двумя окнами: одно на бульвар, другое - на
боковую улицу. Дверь вела в залу. Ванная была темная, без окон. Рикори и
его телохранители детально осмотрели комнату. Рикори потушил свет, все
трое подошли к окнам и внимательно осмотрели улицу напротив госпиталя, где
располагалась церковь.
- Эту сторону наблюдать, - сказал Рикори и указал на церковь. - Можно
включить свет.
Он подошел к двери, потом вернулся.
- У меня много врагов, доктор, а Питерс был моей правой рукой. Если
один из этих врагов убил его, он сделал это, чтобы ослабить меня. Я смотрю
на Питерса и впервые в жизни я, Рикори, боюсь. Я не хочу быть следующим,
не хочу смотреть в ад!
Я недовольно заворчал.
Он снова подошел к двери и снова остановился.
- Есть еще одна вещь, доктор. Если кто-нибудь позвонит по телефону и
спросит о здоровье Питерса, пусть подойдут мои люди. Если кто-нибудь
придет и будет спрашивать, впустите его, но если их будет несколько,
впустите только одного. Если кто-нибудь будет уверять, что он его
родственник, пусть его расспросят мои люди.
Он сжал мою руку и вышел. На пороге его ждала другая пара
телохранителей. Они пошли - один впереди, другой сзади него. Я заметил,
что выходя, Рикори энергично перекрестился.
Я закрыл двери и вернулся в комнату. Я посмотрел на Питерса и... если
бы я был религиозен, я бы тоже перекрестился. Выражение лица Питерса
переменилось. Ужас исчез. Он по-прежнему смотрел как бы сквозь меня и
внутри себя, но с выражением какого-то злого ожидания, такого злого, что я
невольно оглянулся. В комнате никого не было. Один из парней Рикори сидел
у окна в тени, наблюдая за парапетом церковной крыши, другой неподвижно
сидел у дверей.
Брейл и сестра Уолтерс стояли по другую сторону кровати. Их глаза не
могли оторваться от лица Питерса. Затем Брейл повернул голову и осмотрел
комнату, как это сделал только что я.
Вдруг глаза Питерса стали сознательными, они увидели нас, увидели
комнату. Они заблестели какой-то необычайной радостью. Радостью не
маниакальной, а дьявольской. Это был взгляд дьявола, надолго исключенного
из любимого ада и возвращенного туда. Затем это выражение исчезло и
вернулось прежнее - ужаса и страха. Я невольно с облегчением вздохнул, как
будто из комнаты исчез кто-то злобный. Сестра дрожала. Брейл спросил
напряженно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38