Множились текстильные и литейные заводы, фабрики, производящие бумагу, джут, глицерин, пиво, цемент, мыло. И все это в таком неудержимом темпе, что само процветание становилось предвестником грядущей катастрофы.
Где-то в 1904 году в доме доктора Куэнки невинные разговоры о литературе и музыке уступили место неутихающим спорам о минусах этого модернизационного процветания и авторитарности режима, насаждавшего его: на зарплату купить можно было все меньше, страна все больше попадала в зависимость от колебаний американской экономики, железная дорога способствовала обогащению самых богатых, владельцы шахт занимались дискриминацией национальной рабочей силы, прогресс порождал хаос, а в политике царили экспромт и произвол.
Воскресными вечерами поэт Риваденейра открывал свой дневник и записывал по памяти, а она у него была отменная, все, что он услышал в доме доктора Куэнки. Он, как никто другой, знал, кто из завсегдатаев этих встреч был самым здравомыслящим, кто – самым хитрым, кто – самым хвастливым, а кто – самым отважным.
В середине 1907 года в его дневнике появилась запись о возмущении и скорби, вызванных известием о массовых убийствах рабочих в Кананее, на медно-добывающей шахте на севере страны. Эту новость принес собравшимся худой, лысеющий мужчина с горящим взглядом и твердым голосом, сын обедневших владельцев обувной фабрики по имени Ахиллес Сердан. Одни встретили ее яростными криками, другие – каменным молчанием.
Вернувшись домой, Риваденейра кратко описал этот случай, пока ждал, чтобы Милагрос Вейтиа наконец легла в постель, которую они делили, когда ночи были скупы к осколкам их судеб. В это воскресенье доктор Октавио Кузнка лучше всех проанализировал сложившуюся ситуацию. «Это общество, – сказал он печально, – о котором пятьдесят лет назад мы мечтали как о республиканском, демократическом, рациональном и равноправном, на деле является нам сейчас авторитарным, неповоротливым, закрытым, им управляет меньшинство в худших колониальных традициях».
В конце этого года инициативной комиссии из угодливых жителей Пуэблы пришла в голову гениальная мысль преподнести подарок губернатору Маурисио Мартинесу, много лет творившему произвол на государственных землях.
Ломая голову, что бы такое подарить человеку, у которого и так все есть, они придумали вручить ему огромный альбом со словами признательности и подписями всех выдающихся жителей города.
Нашлись добровольцы, разыскавшие этих знаменитостей. Нашлись и десятки на все согласных знаменитостей. Может ли владелец чего угодно, пусть даже хорошей репутации, не положить все, что у него есть, к ногам того, кто охраняет его право собственности?
Подписались все. Владельцы латифундий, которые нельзя объехать за один день даже на поезде, владельцы фабрик, на которых рабочие вкалывали по восемнадцать часов в день, владельцы магазинов и доброго имени. Подписался тот, кто мог, и тот, кто не мог.
Доктору Куэнке альбом принесли уже до краев полный восхвалений и подписей именитых горожан. Никто даже не мог усомниться в человеке таких строгих правил и такой щедрой души, потрясающем диагносте, человеке настолько тонком, что ему было совестно брать плату за свой труд, человеке, единственное чудачество которого состояло в том, что он лечил бедных бесплатно.
Диего Саури пришел к доктору Куэнке с Эмилией, когда тот с улыбкой изучал словесные коленопреклонения своих земляков.
– Что вы думаете по этому поводу, друг мой? – спросил его доктор Куэнка.
– Это просто гнусно! – сказал Диего, заглянув в книгу. – Что вы думаете делать?
– Я уже сделал, – очень просто ответил доктор.
Диего взял альбом, пролистал его и нашел запись, сделанную его другом: Я хочу оставить своим детям в наследство только одну вещь: паралич спины перед лицом тирана.
Диего, улыбнувшись, провел рукой по лицу.
– Но, с вашего позволения, я вырежу это. Вы же не хотите серьезных проблем? Думаю, вам не нужно напоминать, кто такой губернатор.
– Нет, – сказал доктор Куэнка. – Но не будем ничего вырезать. Есть удовольствия, в которых нельзя себе отказывать. Правда, доченька? – спросил он у Эмилии.
Через три дня пришел приказ задержать его и посадить на неделю в тюрьму за пьяный скандал в три часа ночи.
– Но вы же никогда не бывали пьяным! – пришел в ярость Диего Саури.
– Это неплохой аргумент, – сказал доктор Куэнка. – Жалобу подписали трое соседей. Не беспокойтесь, ничего со мной не случится. Вы же видите, как часто попадает в тюрьму Хосе Ольмос-и-Контрерас.
Ольмос был директором газеты «Вое де ла Вердад», и Диего действительно знал, что он садился в тюрьму и выходил из нее так же невозмутимо, как со спиритических сеансов.
И так же вышел из тюрьмы доктор Куэнка восемь дней спустя. У ворот около полуночи его встречали его «воскресные» друзья под предводительством аптекаря Саури, сестер Вейтиа и засыпающей Эмилии.
С тех пор доктор и его друзья были занесены в список неблагонадежных. Ни с того ни с сего два-три друга друзей их друзей захотели посещать воскресные вечеринки, и, поскольку никак нельзя было отказать людям, проявившим такой интерес к искусству, медицине и общению с духами, о которых там так много говорили, эти собрания буквально со следующей недели утратили весь свой политический пафос и удвоили интерес к театру, музыке и другим искусствам, первым и главным из которых было искусство лицемерия.
Они уже не говорили о социальных проблемах и не критиковали правительство, все выглядело безобидно – сплошное пение и декламация, но все, кто должен был что-либо знать, знали это, и все секреты в этом мире заговорщиков хранились ими, как хранятся сокровища.
Даниэль Куэнка, который после окончания школы захотел изучать право, как и его брат Сальвадор, посещал занятия в одном из университетов на юге Соединенных Штатов. Ему не исполнилось еще и двадцати лет, когда он начал ездить по штатам Чиуауа и Сонора, знакомясь с группами либералов, готовыми выступить против диктатуры Порфирио Диаса. Однако по воскресеньям об этом не говорилось ни слова, все лишь интересовались у доктора здоровьем мальчиков и их успехами в учебе.
А в другие дни барабаны, зачехленные по воскресеньям, звали к оружию, и этот клич передавался из уст в уста, из письма в письмо.
Эмилия слышала их бой иногда за спиной, а иногда в своей смышленой и красивой головке девочки-подростка. Ее пятнадцатилетие использовали как повод, чтобы провести в доме Саури первое собрание Антиперевыборного клуба. Такие объединения не только не запрещались, но даже были довольно популярны как безобидное проявление демократизирующей воли правительства. День рождения Эмилии закончился криками:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Где-то в 1904 году в доме доктора Куэнки невинные разговоры о литературе и музыке уступили место неутихающим спорам о минусах этого модернизационного процветания и авторитарности режима, насаждавшего его: на зарплату купить можно было все меньше, страна все больше попадала в зависимость от колебаний американской экономики, железная дорога способствовала обогащению самых богатых, владельцы шахт занимались дискриминацией национальной рабочей силы, прогресс порождал хаос, а в политике царили экспромт и произвол.
Воскресными вечерами поэт Риваденейра открывал свой дневник и записывал по памяти, а она у него была отменная, все, что он услышал в доме доктора Куэнки. Он, как никто другой, знал, кто из завсегдатаев этих встреч был самым здравомыслящим, кто – самым хитрым, кто – самым хвастливым, а кто – самым отважным.
В середине 1907 года в его дневнике появилась запись о возмущении и скорби, вызванных известием о массовых убийствах рабочих в Кананее, на медно-добывающей шахте на севере страны. Эту новость принес собравшимся худой, лысеющий мужчина с горящим взглядом и твердым голосом, сын обедневших владельцев обувной фабрики по имени Ахиллес Сердан. Одни встретили ее яростными криками, другие – каменным молчанием.
Вернувшись домой, Риваденейра кратко описал этот случай, пока ждал, чтобы Милагрос Вейтиа наконец легла в постель, которую они делили, когда ночи были скупы к осколкам их судеб. В это воскресенье доктор Октавио Кузнка лучше всех проанализировал сложившуюся ситуацию. «Это общество, – сказал он печально, – о котором пятьдесят лет назад мы мечтали как о республиканском, демократическом, рациональном и равноправном, на деле является нам сейчас авторитарным, неповоротливым, закрытым, им управляет меньшинство в худших колониальных традициях».
В конце этого года инициативной комиссии из угодливых жителей Пуэблы пришла в голову гениальная мысль преподнести подарок губернатору Маурисио Мартинесу, много лет творившему произвол на государственных землях.
Ломая голову, что бы такое подарить человеку, у которого и так все есть, они придумали вручить ему огромный альбом со словами признательности и подписями всех выдающихся жителей города.
Нашлись добровольцы, разыскавшие этих знаменитостей. Нашлись и десятки на все согласных знаменитостей. Может ли владелец чего угодно, пусть даже хорошей репутации, не положить все, что у него есть, к ногам того, кто охраняет его право собственности?
Подписались все. Владельцы латифундий, которые нельзя объехать за один день даже на поезде, владельцы фабрик, на которых рабочие вкалывали по восемнадцать часов в день, владельцы магазинов и доброго имени. Подписался тот, кто мог, и тот, кто не мог.
Доктору Куэнке альбом принесли уже до краев полный восхвалений и подписей именитых горожан. Никто даже не мог усомниться в человеке таких строгих правил и такой щедрой души, потрясающем диагносте, человеке настолько тонком, что ему было совестно брать плату за свой труд, человеке, единственное чудачество которого состояло в том, что он лечил бедных бесплатно.
Диего Саури пришел к доктору Куэнке с Эмилией, когда тот с улыбкой изучал словесные коленопреклонения своих земляков.
– Что вы думаете по этому поводу, друг мой? – спросил его доктор Куэнка.
– Это просто гнусно! – сказал Диего, заглянув в книгу. – Что вы думаете делать?
– Я уже сделал, – очень просто ответил доктор.
Диего взял альбом, пролистал его и нашел запись, сделанную его другом: Я хочу оставить своим детям в наследство только одну вещь: паралич спины перед лицом тирана.
Диего, улыбнувшись, провел рукой по лицу.
– Но, с вашего позволения, я вырежу это. Вы же не хотите серьезных проблем? Думаю, вам не нужно напоминать, кто такой губернатор.
– Нет, – сказал доктор Куэнка. – Но не будем ничего вырезать. Есть удовольствия, в которых нельзя себе отказывать. Правда, доченька? – спросил он у Эмилии.
Через три дня пришел приказ задержать его и посадить на неделю в тюрьму за пьяный скандал в три часа ночи.
– Но вы же никогда не бывали пьяным! – пришел в ярость Диего Саури.
– Это неплохой аргумент, – сказал доктор Куэнка. – Жалобу подписали трое соседей. Не беспокойтесь, ничего со мной не случится. Вы же видите, как часто попадает в тюрьму Хосе Ольмос-и-Контрерас.
Ольмос был директором газеты «Вое де ла Вердад», и Диего действительно знал, что он садился в тюрьму и выходил из нее так же невозмутимо, как со спиритических сеансов.
И так же вышел из тюрьмы доктор Куэнка восемь дней спустя. У ворот около полуночи его встречали его «воскресные» друзья под предводительством аптекаря Саури, сестер Вейтиа и засыпающей Эмилии.
С тех пор доктор и его друзья были занесены в список неблагонадежных. Ни с того ни с сего два-три друга друзей их друзей захотели посещать воскресные вечеринки, и, поскольку никак нельзя было отказать людям, проявившим такой интерес к искусству, медицине и общению с духами, о которых там так много говорили, эти собрания буквально со следующей недели утратили весь свой политический пафос и удвоили интерес к театру, музыке и другим искусствам, первым и главным из которых было искусство лицемерия.
Они уже не говорили о социальных проблемах и не критиковали правительство, все выглядело безобидно – сплошное пение и декламация, но все, кто должен был что-либо знать, знали это, и все секреты в этом мире заговорщиков хранились ими, как хранятся сокровища.
Даниэль Куэнка, который после окончания школы захотел изучать право, как и его брат Сальвадор, посещал занятия в одном из университетов на юге Соединенных Штатов. Ему не исполнилось еще и двадцати лет, когда он начал ездить по штатам Чиуауа и Сонора, знакомясь с группами либералов, готовыми выступить против диктатуры Порфирио Диаса. Однако по воскресеньям об этом не говорилось ни слова, все лишь интересовались у доктора здоровьем мальчиков и их успехами в учебе.
А в другие дни барабаны, зачехленные по воскресеньям, звали к оружию, и этот клич передавался из уст в уста, из письма в письмо.
Эмилия слышала их бой иногда за спиной, а иногда в своей смышленой и красивой головке девочки-подростка. Ее пятнадцатилетие использовали как повод, чтобы провести в доме Саури первое собрание Антиперевыборного клуба. Такие объединения не только не запрещались, но даже были довольно популярны как безобидное проявление демократизирующей воли правительства. День рождения Эмилии закончился криками:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84