Нянька прошла мимо них в поисках какого-нибудь мертвеца, чтобы развлечь ребенка своих хозяев.
Каждый день на улицах валялись новые ничейные трупы убитых ночью просто так, из-за пустяка. Кучер не советовал им выходить, когда стемнеет, потому что в это время мятежники вели себя на улицах совсем разнузданно и были еще более пьяны, чем днем.
Взбешенный болтовней кучера, Даниэль попросил его высадить их у входа в какое-то кафе. Эмилия напомнила, что в таком виде им нигде нельзя появиться, что им срочно нужно в ванну.
– Сначала покой в душе, а потом уж гигиена. Сначала нужно поесть, – сказал Даниэль, уверяя, что никто на них не посмотрит косо, потому что мир уже принадлежит бедным и грязным, а в стране правят солдаты и крестьяне, ехавшие с ними в одном поезде.
Они вышли из коляски, заплатив ее хозяину сумму, показавшуюся им огромной в песо и смешной, когда они перевели ее в доллары.
– За десять долларов сейчас убивают, – сказал им кучер на прощание. – Постарайтесь не очень-то показывать, что они у вас есть, – посоветовал он, вздохнув напоследок.
Они вошли в кафе, уверенные, что тот их обманывает и доллар не может стоить столько песо. У Эмилии еще оставались кое-какие деньги, скопленные ею в Соединенных Штатах, где доктор Хоган не только платил ей от большой любви гонорары врача, но и ежемесячный процент от прибыли с продажи через его аптеку лекарств, изобретенных им за время переписки с Диего Саури. У Даниэля оставались доллары из тех, что Гарднер прислал ему в уплату за опубликованные статьи, но их капитала не хватило бы надолго, тем более чтобы жить на широкую ногу. Их удивило, что счет за яичницу из двух яиц, три булочки, кофе с молоком и чашку шоколада был во много раз больше, чем три года назад.
– Почти как свадебный банкет, – сказала Эмилия, узнав, сколько это будет в долларах.
Тем временем Даниэль разговорился с женщиной с ребенком на руках. Тщедушная, говорившая шепотом, она раскрыла кулак, в котором был зажат самый удивительный бриллиант, который он видел в своей жизни. Она продавала его за сумму всего в шесть раз больше, чем они заплатили за завтрак. И прежде чем Эмилия, возмущенная, что тарелка фасоли стоит два песо, поняла, что к чему, Даниэль положил деньги в руку женщины и спрятал кольцо.
В раздумьях, откроет ли им кто-нибудь дверь дома в районе Рома, они остановились и посмотрели друг на друга. Они были грязные и оборванные, как партизаны, и выглядели соответственно своему положению: как два выживших после конца света, мечтающих о рае на белых простынях и о ваннах-близнецах, которыми Эмилия пользовалась четыре года назад, не думая тогда, что они когда-либо станут ее самым большим желанием. Они полчаса звонили в дверной колокольчик, пока наконец услышали визгливый испуганный голос, спрашивающий, кто там. Эмилия узнала Консуэло, старую деву, ведущую хозяйство в доме, и перед ними открылись врата рая, спрятанного за этой дверью.
Она вошла, прося прощения за их вид – потерпевших кораблекрушение на суше, – но, сказав несколько фраз, поняла, что Консуэло утратила способность удивляться. Дом сохранял свою элегантность и торжественность, и было что-то в обивке мебели и мягком трепете ковров, что делало его более гостеприимным, так же как его изменившуюся хранительницу.
– Если бы вы знали, что тут было, вы бы не приносили извинения за свой вид, – сказала Консуэло. – В конце концов, во что бы вы ни были одеты, вы – воспитанный человек и имеете право находиться среди этих стен, где мы рады принять вас.
Потом она рассказала, что несколько месяцев дом был временно занят одним из генералов Вильи, чей главный штаб размещался в соседней резиденции. Этот человек, скорее грубиян и сквернослов, чем подлец, почувствовал потребность в большем уединении и проводил здесь каждую ночь с ноября по май, когда генерал Вилья оказал всем любезность, отправившись в другое место со своей войной. Консуэло, чтобы сохранить дом, удовлетворяла все капризы этого человека и многочисленных женщин, с которыми он спал. Они съели и выпили все припасы, даже шампанское, но ни одна книга из библиотеки, ни одна тарелка, ни одна рюмка не пропали.
Когда она закончила рассказывать эту историю, уверенная, что ничего хуже эта революция уже не могла им сделать, она перекрестилась и помолилась о душе своего племянника Элиаса, четырнадцатилетнего подростка, ушедшего вслед за генералом.
– Вам сообщили о его смерти? – спросила Эмилия.
– Для меня он умер в тот день, когда ушел из дома, – объяснила Консуэло.
– Наверное, у него были на это свои причины, – сказал Даниэль ледяным тоном.
– Его глупая идея, что все мы равны, – ответила ему Консуэло. – Нагреть вам ванну?
Даниэль посчитал нужным отложить спор о равенстве. Возможность принять ванну оказалась для него на тот момент такой же ценной, как любое из самых чистых революционных устремлений.
Ничего нет лучше горячей воды, подумала Эмилия, погружаясь в прозрачность первой ванны. Даниэль последовал за ней, чтобы отмыть почти месячную грязь. Ванна была таких размеров, что они свободно помещались вдвоем. Они намылили друг друга, обнялись в воде и играли, пока не сморщились подушечки пальцев, а у Эмилии не появилось два красных пятна, как два уголька, на лице. Тогда, устав барахтаться в супе из собственной грязи, они перебрались в соседнюю ванну, чтобы ополоснуться.
– Какой ты превосходный зверь, – сказала Эмилия Даниэлю, когда он встал в полный рост над нею, еще не решавшейся вылезти из воды. Снизу, пока она еще медлила, она пришла в восторг от вида его яичек, она погладила его ноги, поцеловала худое колено, привстала, чтобы, играя, просунуть голову в арку его бедер. – Ты крыша моего дома, – сказала она ему.
Даниэль нагнулся, чтобы поцеловать ее, и вытащил ее из воды.
– Что за глупости ты говоришь, – сказал он, повязав себе на талию полотенце, и ушел искать неизвестно что.
Эмилия плескалась в чистой воде и ждала, когда Даниэль к ней присоединится, перестав ходить туда-сюда по комнате.
– Что ты ищешь? – спросила она, играя своей темной прядью, отражавшей множество огней.
– Не знаю, – сказал Даниэль, опускаясь наконец в прозрачную воду, где она уже засыпала. Ему хотелось обхватить ее талию пальцами обеих рук коснуться языком ее пупка в центре плоского живота. Но сначала он нашел ее губы, а под ними – ее язык, остроумный и памятливый, в неизменном ладу с ее глазами.
Я давно уже не дарил тебе ни одного камня, – сказал он, оторвавшись от ее рта.
Эмилия почувствовала, как золотой холодок коснулся ее зубов, попала кончиком языка в полый круг и сжала губы. Две слезы, как две загадки, пробежали по ее вымытым щекам. Даниэль положил ей в рот кольцо, купленное этим утром.
– Не плачь, ты заставляешь меня нервничать, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Каждый день на улицах валялись новые ничейные трупы убитых ночью просто так, из-за пустяка. Кучер не советовал им выходить, когда стемнеет, потому что в это время мятежники вели себя на улицах совсем разнузданно и были еще более пьяны, чем днем.
Взбешенный болтовней кучера, Даниэль попросил его высадить их у входа в какое-то кафе. Эмилия напомнила, что в таком виде им нигде нельзя появиться, что им срочно нужно в ванну.
– Сначала покой в душе, а потом уж гигиена. Сначала нужно поесть, – сказал Даниэль, уверяя, что никто на них не посмотрит косо, потому что мир уже принадлежит бедным и грязным, а в стране правят солдаты и крестьяне, ехавшие с ними в одном поезде.
Они вышли из коляски, заплатив ее хозяину сумму, показавшуюся им огромной в песо и смешной, когда они перевели ее в доллары.
– За десять долларов сейчас убивают, – сказал им кучер на прощание. – Постарайтесь не очень-то показывать, что они у вас есть, – посоветовал он, вздохнув напоследок.
Они вошли в кафе, уверенные, что тот их обманывает и доллар не может стоить столько песо. У Эмилии еще оставались кое-какие деньги, скопленные ею в Соединенных Штатах, где доктор Хоган не только платил ей от большой любви гонорары врача, но и ежемесячный процент от прибыли с продажи через его аптеку лекарств, изобретенных им за время переписки с Диего Саури. У Даниэля оставались доллары из тех, что Гарднер прислал ему в уплату за опубликованные статьи, но их капитала не хватило бы надолго, тем более чтобы жить на широкую ногу. Их удивило, что счет за яичницу из двух яиц, три булочки, кофе с молоком и чашку шоколада был во много раз больше, чем три года назад.
– Почти как свадебный банкет, – сказала Эмилия, узнав, сколько это будет в долларах.
Тем временем Даниэль разговорился с женщиной с ребенком на руках. Тщедушная, говорившая шепотом, она раскрыла кулак, в котором был зажат самый удивительный бриллиант, который он видел в своей жизни. Она продавала его за сумму всего в шесть раз больше, чем они заплатили за завтрак. И прежде чем Эмилия, возмущенная, что тарелка фасоли стоит два песо, поняла, что к чему, Даниэль положил деньги в руку женщины и спрятал кольцо.
В раздумьях, откроет ли им кто-нибудь дверь дома в районе Рома, они остановились и посмотрели друг на друга. Они были грязные и оборванные, как партизаны, и выглядели соответственно своему положению: как два выживших после конца света, мечтающих о рае на белых простынях и о ваннах-близнецах, которыми Эмилия пользовалась четыре года назад, не думая тогда, что они когда-либо станут ее самым большим желанием. Они полчаса звонили в дверной колокольчик, пока наконец услышали визгливый испуганный голос, спрашивающий, кто там. Эмилия узнала Консуэло, старую деву, ведущую хозяйство в доме, и перед ними открылись врата рая, спрятанного за этой дверью.
Она вошла, прося прощения за их вид – потерпевших кораблекрушение на суше, – но, сказав несколько фраз, поняла, что Консуэло утратила способность удивляться. Дом сохранял свою элегантность и торжественность, и было что-то в обивке мебели и мягком трепете ковров, что делало его более гостеприимным, так же как его изменившуюся хранительницу.
– Если бы вы знали, что тут было, вы бы не приносили извинения за свой вид, – сказала Консуэло. – В конце концов, во что бы вы ни были одеты, вы – воспитанный человек и имеете право находиться среди этих стен, где мы рады принять вас.
Потом она рассказала, что несколько месяцев дом был временно занят одним из генералов Вильи, чей главный штаб размещался в соседней резиденции. Этот человек, скорее грубиян и сквернослов, чем подлец, почувствовал потребность в большем уединении и проводил здесь каждую ночь с ноября по май, когда генерал Вилья оказал всем любезность, отправившись в другое место со своей войной. Консуэло, чтобы сохранить дом, удовлетворяла все капризы этого человека и многочисленных женщин, с которыми он спал. Они съели и выпили все припасы, даже шампанское, но ни одна книга из библиотеки, ни одна тарелка, ни одна рюмка не пропали.
Когда она закончила рассказывать эту историю, уверенная, что ничего хуже эта революция уже не могла им сделать, она перекрестилась и помолилась о душе своего племянника Элиаса, четырнадцатилетнего подростка, ушедшего вслед за генералом.
– Вам сообщили о его смерти? – спросила Эмилия.
– Для меня он умер в тот день, когда ушел из дома, – объяснила Консуэло.
– Наверное, у него были на это свои причины, – сказал Даниэль ледяным тоном.
– Его глупая идея, что все мы равны, – ответила ему Консуэло. – Нагреть вам ванну?
Даниэль посчитал нужным отложить спор о равенстве. Возможность принять ванну оказалась для него на тот момент такой же ценной, как любое из самых чистых революционных устремлений.
Ничего нет лучше горячей воды, подумала Эмилия, погружаясь в прозрачность первой ванны. Даниэль последовал за ней, чтобы отмыть почти месячную грязь. Ванна была таких размеров, что они свободно помещались вдвоем. Они намылили друг друга, обнялись в воде и играли, пока не сморщились подушечки пальцев, а у Эмилии не появилось два красных пятна, как два уголька, на лице. Тогда, устав барахтаться в супе из собственной грязи, они перебрались в соседнюю ванну, чтобы ополоснуться.
– Какой ты превосходный зверь, – сказала Эмилия Даниэлю, когда он встал в полный рост над нею, еще не решавшейся вылезти из воды. Снизу, пока она еще медлила, она пришла в восторг от вида его яичек, она погладила его ноги, поцеловала худое колено, привстала, чтобы, играя, просунуть голову в арку его бедер. – Ты крыша моего дома, – сказала она ему.
Даниэль нагнулся, чтобы поцеловать ее, и вытащил ее из воды.
– Что за глупости ты говоришь, – сказал он, повязав себе на талию полотенце, и ушел искать неизвестно что.
Эмилия плескалась в чистой воде и ждала, когда Даниэль к ней присоединится, перестав ходить туда-сюда по комнате.
– Что ты ищешь? – спросила она, играя своей темной прядью, отражавшей множество огней.
– Не знаю, – сказал Даниэль, опускаясь наконец в прозрачную воду, где она уже засыпала. Ему хотелось обхватить ее талию пальцами обеих рук коснуться языком ее пупка в центре плоского живота. Но сначала он нашел ее губы, а под ними – ее язык, остроумный и памятливый, в неизменном ладу с ее глазами.
Я давно уже не дарил тебе ни одного камня, – сказал он, оторвавшись от ее рта.
Эмилия почувствовала, как золотой холодок коснулся ее зубов, попала кончиком языка в полый круг и сжала губы. Две слезы, как две загадки, пробежали по ее вымытым щекам. Даниэль положил ей в рот кольцо, купленное этим утром.
– Не плачь, ты заставляешь меня нервничать, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84