Беспокоясь все время о других, об их гнойниках и болезнях, об их возможном излечении или неминуемой смерти, они стали неразлучной парой. Они научились быть рядом каждый день, как детали одних часов. Каждый день все больше людей приходило в кабинет Савальсы за помощью и находило ее у этой пары глупцов, способных поспорить с судьбой даже из-за самых непредвиденных телесных напастей.
Однажды сентябрьским полднем 1912 года Савальса пришел в аптеку и попросил Эмилию и Диего поехать с ним вместе по одному делу. Диего был в курсе этого дела, которое привело его к ним, но решил, что Савальса заслуживает, чтобы его оставили наедине с Эмилией в этот торжественный момент, поэтому он извинился, сославшись на то, что не может оставить без присмотра аптеку, и только вздохнул вслед ни о чем не догадывающейся и заинтригованной Эмилии, которую торопил Антонио.
В начале года хозяева одного загородного дома выставили его на продажу, запросив гораздо меньше его стоимости, потому что бежали из страны, словно от чумы. Савальса, услышав об этом от Хосефы, поспешил сделать выгодную покупку. В течение нескольких месяцев он хранил в секрете, для чего он собирается использовать этот дом. Эмилия замечала, как он исчезает еще до полудня или опаздывает к пятичасовому приему больных, не говоря ни слова.
– У него есть невеста, и он хочет сохранить это в тайне, – сказала Эмилия матери.
– Не может быть, – возразила ей Хосефа. – Именно эти тайны и узнаются быстрее всех остальных.
На деньги, не израсходованные на свадьбу и путешествие в Европу, Савальса оборудовал в этом доме маленькую больницу. И когда она была готова, привел туда Эмилию.
– Это почти все, что у меня есть, и это гораздо больше, чем я мог мечтать, – сказал он ей, прежде чем открыть дверь.
Эмилия Саури обошла дом, и большего энтузиазма не вызвали бы у нее все чудеса Европы. Она ходила из комнаты в комнату, прикидывая, как и куда поставить мебель, открывала и закрывала окна, порадовалась зеленой траве в саду, и, когда она думала, что увидела уже все, сияющий Савальса отвел ее в маленькую операционную с современными аппаратами и инструментами, как в кино.
Савальса добыл это оборудование благодаря протекции американского консула в Пуэбле, краснощекого и улыбчивого старичка, которого он вылечил от диспепсии, как тот полагал, хронической, и который поэтому любил его не меньше, чем свою родину. Посол Соединенных Штатов в Мексике упорно старался уничтожить режим Мадеро и в своем стремлении добиться этого сообщал своему правительству всевозможные небылицы об опасности, которой подвергаются жизнь и имущество американских граждан. Для подтверждении этой версии ему всегда нужны были свежие факты о хищениях, преследовании или разорении соотечественников, в общем, о любых несчастных случаях. Блестящая аппаратура из операционной была заказана им самим, чтобы выдумать и подкрепить бесспорными фактами историю о несчастном несуществующем враче, переправившем в Мексику очень дорогое оборудование и бросившем его там из-за опасения преследований со стороны режима Мадеро и того кошмара, в котором он жил лишь потому, что он иностранец. Когда посол счел свою историю вполне доказанной, он выставил оборудование на продажу, и при посредничестве сметливого консула в Пуэбле Савальса его купил за пятую часть стоимости.
Пока ее друг рассказывал эту запутанную историю, обернувшуюся такой выгодой для него, Эмилия ходила по залу, ощупывая все подряд. Потом, остановившись около Савальсы, обняла его.
– Я подумала, что у тебя невеста, – сказала она.
– И тебя это лишило бы покоя? – спросил Савальса, гладя ее кудри, которые Эмилия подставила прямо ему под нос, что было как бальзам для его души.
– У меня нет на это права, – сказала Эмилия, чувствуя себя защищенной сильными и надежными руками Савальсы. От него пахло табаком и хорошим одеколоном. Рядом с ним она почувствовала себя очень спокойно, и это ощущение было таким новым для нее, что она вдруг запела песню о любви и стала танцевать в ее ритме.
Даниэля не было целый год, и письма от него приходили из самых неожиданных мест. Иногда они были веселые, написанные наскоро, иногда серьезные и грустные. В зависимости от этого менялось и настроение Эмилии, то поднимаясь, то опускаясь по склонам антиправительственного восстания, в которое ввязался Даниэль, не обретя в Мадеро справедливого главу государства, как ожидалось.
Даниэль вернулся в штат Морелос, к югу от Пуэблы, и был назначен связным между крестьянами с юга и повстанцами с севера. Он ездил, писал прокламации, помогал в разработке планов и голодал как никогда. На какое-то время мятежники с севера заставили дрожать всю страну, они сумели взять Чиуауа и часть Соноры, прежде чем правительство сообразило, что нее, собственно, происходит. Даниэль сопровождал их в качестве журналиста, отсылая заметки в газеты Чикаго и Техаса. Он остался с ними и когда они начали терпеть поражения со стороны ополчения, реорганизованного доставшимся в наследство от диктатуры Диаса генералом, которого Мадеро назначил командующим кампанией против севера. Его звали Викториано Уэрта. Пока повстанцам не пришлось вступить в бой с этой новой армией в Рельяно, Даниэль занимался только интеллектуальным трудом и выступал в роли адвоката. Но в тот день даже дети взяли в руки оружие. И с тех пор восставшие отступали, пока не осталось другого выхода, как просить убежища в Техасе.
Открыв сыну двери своего дома в Сан-Антонио, доктор Куэнка, все еще не утративший своей горделивой осанки, но почти слепой и настолько больной, что оставалось удивляться, как выдерживало его измученное сердце, не мог поверить, что все его воспитательные усилия привели лишь к тому, что его сын превратился в полную развалину.
– И какое заблуждение ты оставил за плечами на этот раз? – спросил он его.
Потерпевший кораблекрушение и то, пожалуй, выглядел бы лучше, нежели этот мешок с костями, в который превратился Дакиэль. От него несло смесью пороха и ада, лицо было в струпьях, рубашка разодрана на правом плече, огромные штаны с дырой на одной из брючин, ботинки с оторванными подметками и жалкая попытка улыбки на лице.
Помывшись и поев, он проспал три дня и три ночи. Проснулся он во вторник около шести вечера под внимательным взглядом доктора Куэнки. Его старческие черты хранили гармонию, это состояние было присуще ему всю жизнь. Даниэль потер руками глаза, словно для того, чтобы вернее запечатлеть в них этот образ.
– Жаль, что я не пошел в тебя, – сказал он отцу.
Всю следующую неделю они говорили дни и ночи напролет, ели что попало и когда попало, спали подолгу в неурочные часы и наконец пришли к соглашению; Даниэль все это время только и делал, что тратил свои силы и мужество на то, чтобы ограничить власть человека, который ее не имел, сражался на стороне его самых слабых врагов против тех, кто выступал от его имени, но они-то как раз и выступят против него раньше, чем все думают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Однажды сентябрьским полднем 1912 года Савальса пришел в аптеку и попросил Эмилию и Диего поехать с ним вместе по одному делу. Диего был в курсе этого дела, которое привело его к ним, но решил, что Савальса заслуживает, чтобы его оставили наедине с Эмилией в этот торжественный момент, поэтому он извинился, сославшись на то, что не может оставить без присмотра аптеку, и только вздохнул вслед ни о чем не догадывающейся и заинтригованной Эмилии, которую торопил Антонио.
В начале года хозяева одного загородного дома выставили его на продажу, запросив гораздо меньше его стоимости, потому что бежали из страны, словно от чумы. Савальса, услышав об этом от Хосефы, поспешил сделать выгодную покупку. В течение нескольких месяцев он хранил в секрете, для чего он собирается использовать этот дом. Эмилия замечала, как он исчезает еще до полудня или опаздывает к пятичасовому приему больных, не говоря ни слова.
– У него есть невеста, и он хочет сохранить это в тайне, – сказала Эмилия матери.
– Не может быть, – возразила ей Хосефа. – Именно эти тайны и узнаются быстрее всех остальных.
На деньги, не израсходованные на свадьбу и путешествие в Европу, Савальса оборудовал в этом доме маленькую больницу. И когда она была готова, привел туда Эмилию.
– Это почти все, что у меня есть, и это гораздо больше, чем я мог мечтать, – сказал он ей, прежде чем открыть дверь.
Эмилия Саури обошла дом, и большего энтузиазма не вызвали бы у нее все чудеса Европы. Она ходила из комнаты в комнату, прикидывая, как и куда поставить мебель, открывала и закрывала окна, порадовалась зеленой траве в саду, и, когда она думала, что увидела уже все, сияющий Савальса отвел ее в маленькую операционную с современными аппаратами и инструментами, как в кино.
Савальса добыл это оборудование благодаря протекции американского консула в Пуэбле, краснощекого и улыбчивого старичка, которого он вылечил от диспепсии, как тот полагал, хронической, и который поэтому любил его не меньше, чем свою родину. Посол Соединенных Штатов в Мексике упорно старался уничтожить режим Мадеро и в своем стремлении добиться этого сообщал своему правительству всевозможные небылицы об опасности, которой подвергаются жизнь и имущество американских граждан. Для подтверждении этой версии ему всегда нужны были свежие факты о хищениях, преследовании или разорении соотечественников, в общем, о любых несчастных случаях. Блестящая аппаратура из операционной была заказана им самим, чтобы выдумать и подкрепить бесспорными фактами историю о несчастном несуществующем враче, переправившем в Мексику очень дорогое оборудование и бросившем его там из-за опасения преследований со стороны режима Мадеро и того кошмара, в котором он жил лишь потому, что он иностранец. Когда посол счел свою историю вполне доказанной, он выставил оборудование на продажу, и при посредничестве сметливого консула в Пуэбле Савальса его купил за пятую часть стоимости.
Пока ее друг рассказывал эту запутанную историю, обернувшуюся такой выгодой для него, Эмилия ходила по залу, ощупывая все подряд. Потом, остановившись около Савальсы, обняла его.
– Я подумала, что у тебя невеста, – сказала она.
– И тебя это лишило бы покоя? – спросил Савальса, гладя ее кудри, которые Эмилия подставила прямо ему под нос, что было как бальзам для его души.
– У меня нет на это права, – сказала Эмилия, чувствуя себя защищенной сильными и надежными руками Савальсы. От него пахло табаком и хорошим одеколоном. Рядом с ним она почувствовала себя очень спокойно, и это ощущение было таким новым для нее, что она вдруг запела песню о любви и стала танцевать в ее ритме.
Даниэля не было целый год, и письма от него приходили из самых неожиданных мест. Иногда они были веселые, написанные наскоро, иногда серьезные и грустные. В зависимости от этого менялось и настроение Эмилии, то поднимаясь, то опускаясь по склонам антиправительственного восстания, в которое ввязался Даниэль, не обретя в Мадеро справедливого главу государства, как ожидалось.
Даниэль вернулся в штат Морелос, к югу от Пуэблы, и был назначен связным между крестьянами с юга и повстанцами с севера. Он ездил, писал прокламации, помогал в разработке планов и голодал как никогда. На какое-то время мятежники с севера заставили дрожать всю страну, они сумели взять Чиуауа и часть Соноры, прежде чем правительство сообразило, что нее, собственно, происходит. Даниэль сопровождал их в качестве журналиста, отсылая заметки в газеты Чикаго и Техаса. Он остался с ними и когда они начали терпеть поражения со стороны ополчения, реорганизованного доставшимся в наследство от диктатуры Диаса генералом, которого Мадеро назначил командующим кампанией против севера. Его звали Викториано Уэрта. Пока повстанцам не пришлось вступить в бой с этой новой армией в Рельяно, Даниэль занимался только интеллектуальным трудом и выступал в роли адвоката. Но в тот день даже дети взяли в руки оружие. И с тех пор восставшие отступали, пока не осталось другого выхода, как просить убежища в Техасе.
Открыв сыну двери своего дома в Сан-Антонио, доктор Куэнка, все еще не утративший своей горделивой осанки, но почти слепой и настолько больной, что оставалось удивляться, как выдерживало его измученное сердце, не мог поверить, что все его воспитательные усилия привели лишь к тому, что его сын превратился в полную развалину.
– И какое заблуждение ты оставил за плечами на этот раз? – спросил он его.
Потерпевший кораблекрушение и то, пожалуй, выглядел бы лучше, нежели этот мешок с костями, в который превратился Дакиэль. От него несло смесью пороха и ада, лицо было в струпьях, рубашка разодрана на правом плече, огромные штаны с дырой на одной из брючин, ботинки с оторванными подметками и жалкая попытка улыбки на лице.
Помывшись и поев, он проспал три дня и три ночи. Проснулся он во вторник около шести вечера под внимательным взглядом доктора Куэнки. Его старческие черты хранили гармонию, это состояние было присуще ему всю жизнь. Даниэль потер руками глаза, словно для того, чтобы вернее запечатлеть в них этот образ.
– Жаль, что я не пошел в тебя, – сказал он отцу.
Всю следующую неделю они говорили дни и ночи напролет, ели что попало и когда попало, спали подолгу в неурочные часы и наконец пришли к соглашению; Даниэль все это время только и делал, что тратил свои силы и мужество на то, чтобы ограничить власть человека, который ее не имел, сражался на стороне его самых слабых врагов против тех, кто выступал от его имени, но они-то как раз и выступят против него раньше, чем все думают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84