– У меня сын от другой женщины, и я старше тебя на двадцать лет, – ответил доктор Куэнка.
– Я знаю, – сказала она. – Поэтому и тороплю тебя.
Дверь в дом доктора Куэнки была огромной, из резного дерева, с большим железным дверным молотком, гул которого разносился по саду и коридору, пока не доходил до кухни, где кто-нибудь прерывал свои хлопоты и бежал открывать. Дверь держали закрытой, как и во всех домах Пуэблы, словно хотели отгородиться от окружающего мира. Но можно сказать, что она была всегда открыта, как во всех домах жарких земель: любой, постучавший в эту дверь, имел право войти, найти себе местечко среди деревьев сада, в гостиной около пианино или на кухне перед тарелкой рисового супа.
По дому бегали дети, там каждую неделю собирались взрослые, которым совсем не мешали детские крики. Это было идеальное место для детей раннего, разрушительного возраста и взрослых, вступивших в возраст умных разговоров. Поэтому и еще потому, что эта атмосфера была им очень близка, Саури провели там много прекрасных воскресных дней.
Когда Саури впервые повели в гости свою дочь Эмилию, ей было три месяца и она могла только улыбаться и дрыгать ножками, когда приходила в состояние, которое ее отец называл безудержным наслаждением жизнью. У Хосефы в то воскресенье было такое выражение лица, словно она держит на руках какое-то чудо. Ее муж шел впереди и нес корзинку, обшитую кисеей, и бил ею по ногам тех, с кем здоровался. Возглавлял процессию Сальвадор, первенец семьи Куэнка-Эспарса, одиннадцатилетний мальчик, живой и разговорчивый, он старался заменить Хуану умершую мать и любил отца за себя и за нее. Позади шел, все время пытаясь выяснить, что же это так бережно несет Хосефа, младший сын доктора Даниэль, с глазами цвета зеленого кофе, смотревшими так же насмешливо, как Мария Эспарса. Выполняя ее последнюю волю, доктор Куэнка назвал его Даниэлем и поручил его заботам Милагрос Вейтиа. Мария Эспарса любила Милагрос как подругу, с которой многое объединяет и от которой нет никаких секретов. Поэтому, чувствуя приближение конца, она повторяла как заведенная: «Отдай ребенка Милагрос».
Доктор Куэнка поклялся ей в этом, и, пока ребенок был маленьким, о нем заботилась Милагрос. Но когда он подрос, ему не нужно было менять пеленки и он мог самостоятельно донести ложку до рта, доктор захотел забрать его и воспитать из него мужчину в той же строгости, в какой он воспитывал Сальвадора.
Милагрос тайком проплакала несколько месяцев, ругая его в душе каждый день и придумывая всевозможные предлоги, чтобы оттянуть этот момент.
Из бесед со своей покойной подругой она узнала так много о докторе Куэнке, что с самого начала понимала, что ничего не добьется, открыто выражая свое неудовольствие. Кроме того, она слишком чтила память об усопших, не хотела тревожить их души, поэтому не апеллировала к последней воле Марии, чтобы не ссорить их с мужем через столько лет. Она вернула мальчика, когда ему исполнилось три года, и не захотела даже выслушать слова благодарности его отца.
– Я могу быть его тетей? – спросила она, отпустив руку малыша.
– Это будет честь для нас, – ответил Куэнка, возвращая ей тем самым право влиять на его судьбу.
Пользуясь этим правом и оставаясь для мальчика последним прибежищем, Милагрос больше его баловала, чем воспитывала. В этот день она попросила его быть очень осторожным, потому что в корзиночке была маленькая девочка. В ответ Даниэль дернул за кончик свертка, который несла Хосефа, и улыбнулся Милагрос самой обворожительной улыбкой, какую она видела за всю свою жизнь на губах мужчины.
Хосефа в это время с порога гостиной искала глазами мужа и обнаружила его в центре с корзинкой в руках и политической речью на устах. Она позвала его издалека. Не тронувшись с места, Диего Саури сделал ей жест, чтобы она вошла в гостиную, но Хосефа осталась на пороге, прикидывая, нужно ли ей туда, в эту дымную сутолоку. А в это время младший Куэнка снова дернул за покрывало и открыл взорам окружающих малышку, хотела того или не хотела ее ошеломленная мать.
Поэт Риваденейра, с лицом изящного зверя, выражающим разочарование жизнью, безумно влюбленный в Милагрос Вейтиа, подошел посмотреть на сокровище семейства Саури и обнаружил, что девочка похожа на свою тетю. Он в конце концов понял, почему Милагрос не хотела выходить за него или кого-нибудь еще, но даже если бы он этого не понял, то принял бы это как нечто фатальное, против чего нельзя восстать и от чего нельзя убежать. Поэтому он и не пытался искать другой любви.
Милагрос взяла девочку из оберегающих рук сестры и, подняв ее вверх, пошла с ней по комнате. В ней все было пропитано миром мужчин. Те немногие женщины, которые участвовали в их разговоре, могли это делать потому, что сами захотели походить на них образом мыслей и заблуждениями, и это был для них не самый лучший способ, но единственно возможный, ведь они понимали, что в мир мужчин можно войти, только став похожими на них, все остальное порождает недоверие.
Хосефа Саури, например, при всем умении общаться с мужем наедине, не считала себя допущенной в мир мужчин. Однако это ее совсем не беспокоило, ее представителем в этом мире была ее неутомимая сестра, неуловимая, как ветер, которая предпочла замужеству сомнительную привилегию жить как мужчины.
Мне повезло, что она моя сестра, подумала Хосефа в то воскресенье, когда смотрела, как Милагрос обходит гостиную с ее дочерью на руках, как будто та была куклой, с которой все могут поиграть.
Одежек на ней становилось все меньше, шум в зале все сильнее, когда вдруг все буквально содрогнулось. Это, дернув Милагрос за юбку, растрепанный и яростный, Даниэль Куэнка заорал с такой силой, требуя причитающейся ему доли внимания, что взрослые на мгновение онемели, а игрушка Саури расплакалась.
Доктору Куэнке стало стыдно, он подошел к Даниэлю и, глядя на него с красноречивым укором, потребовал попросить прощения, сухо и таким тоном, как будто сам приносил извинения за то, что у него такой сын.
– Доктор, ему нет еще пяти лет, – напомнила Милагрос Вейтиа, смягчая укор анисом своего дыхания. Потом свободной рукой взяла за руку мальчика, и они обратились в бегство через импровизированную брешь, открывшуюся в толпе мужчин, обремененных книгами, сигарами, французским рапе и научными предрассудками.
– Посмотрите на Милагрос, у нее в каждой руке по ребенку, – воскликнул поэт Риваденейра и, вспомнив игру, где выражают свои чувства, используя чужие стихи, спросил у нее, когда она проходила мимо:
– Что ты думаешь, Лусеро, о глубине моего несчастья?
– Не имея мужества, думаю, что позавидовал бы вашему, – ответила ему Милагрос на ходу.
Еще два шага, и она подошла к двери, где ждала ее Хосефа, качая головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84