Она тоже была ему небезразлична.
Симпатичных женщин среди полицейских было не много, и поэтому с первого дня обучения ее начали преследовать мужчины (а один раз даже женщина). Однако все они выглядели так, что она не уступила бы им и за весь чай «Уормвуд-Скрабз». Обычно ей удавалось сохранять дистанцию, избегая прямого выяснения отношений, иногда приходилось прибегать к откровенному разговору, и лишь однажды она была вынуждена дать ногой в промежность. Очень редко она ощущала в своей душе какой-то отклик.
Именно так было с Сорвином. Он ни на чем не настаивал, по крайней мере, не слишком сильно. Она знала, что всем мужчинам присуща настойчивость в отношениях, а у нее это всегда вызывало протест. Ей не нравилось, когда ею манипулировали, подгоняли ее и заставляли делать что-то вопреки ее воле.
Сорвин делал все правильно, и хотя он тоже играл с ней, почему-то это не вызывало у нее возражений.
Он доел остатки своего блюда и откинулся на спинку кресла.
– Замечательно, – промолвил он.
– Да, – откликнулась Фетр.
– Что-нибудь еще?
– Нет, спасибо.
К ним подошел официант, и Сорвин попросил у него счет, после чего снова повернулся к Фетр, которая сидела, уставившись на скатерть.
– Ну же, не грусти, – промолвил он. – Наши дела не так уж плохи.
И в его голосе прозвучало что-то, что заставило ее улыбнуться.
– Так-то лучше, – заметил Сорвин.
– Прости. Я действительно устала.
– Тогда я отвезу тебя домой, – простодушно ответил он, вовсе не намекая при этом, что чего-то от нее ожидает. И Фетр почувствовала, что благодарна ему за это. Ей понравилось заниматься с ним любовью и хотелось повторить это, но сейчас она действительно изнемогала от усталости.
У Сорвина тоже остались самые приятные воспоминания об их последней ночи, и ему не терпелось освежить их. Но он уже слишком хорошо знал Фетр и поэтому был вынужден приберечь свои плотские желания для другого случая.
Знакомство с Хьюго Хикманом произвело на Айзенменгера двойственное впечатление. С одной стороны, он был привлекателен, раскован, общителен и, судя по всему, достаточно открыт, но вместе с тем в нем было нечто такое, что вызывало у Айзенменгера неприязнь. Чувство это было неопределенным, оно то возникало, то исчезало, рождая ощущение дискомфорта. В конце концов он решил, что Хьюго просто слишком идеален и, более того, сам знает об этом. Айзенменгеру ничего не оставалось, как заподозрить, что его неприязнь к Хьюго объясняется обыкновенной завистью, а поскольку ему вовсе не хотелось быть завистником, он постарался подавить в себе это чувство.
Однако полностью избавиться от него Айзенменгеру так и не удалось.
Когда их представили друг другу, Хьюго широко улыбнулся и с должной долей скромности крепко пожал Айзенменгеру руку.
– Как я понял, вы – патологоанатом. Потрясающе интересная дисциплина. Папа всегда воспитывал во мне уважение к патологам, правда, па? Как ты говорил: «Всегда поддерживай с патологами добрые отношения, потому что именно они подчищают все твои промахи и могут как спасти тебя, так и погубить».
– Да, что-то вроде того, – снисходительно улыбнулся Тристан, предлагая Айзенменгеру шампанского.
– Думаю, вряд ли вы с Тристаном допускаете промахи.
Хьюго загадочно улыбнулся.
– По крайней мере, мы никогда не рассказываем о них патологам.
Айзенменгер не успел выразить свое удивление, как Хьюго рассмеялся и сделал большой глоток шампанского.
– Так, значит, это вы похитили нашу прекрасную Елену. Счастливчик! – Он подмигнул, сделал еще глоток и повернулся к отцу: – Неплохо. А еще такого же не найдется?
Тристан принялся открывать вторую бутылку.
– Она неплохо устроилась, – продолжил Хьюго. Было неясно, что он имеет в виду – карьеру Елены или ее выбор партнера. – Хотя мы так давно не виделись.
– Да, за это время много чего произошло.
– Да. – Хьюго понимающе взглянул на него. – Действительно.
– Насколько я понял, вы были очень близки.
– Между нами были почти родственные отношения, – с отсутствующим видом откликнулся Хьюго, наблюдая за тем, как Тристан наливает шампанское для Терезы и шерри для Элеоноры.
Джон задумался.
– Впрочем, в этом нет ничего удивительного, – промолвил он.
Айзенменгер никогда не отличался дипломатичностью.
– Прошу прощения? – повернулся к нему Хьюго.
– Я имею в виду, неудивительно, что такая крепкая детская дружба не выдержала испытания временем.
– Так сложились обстоятельства, – осторожно ответил Хьюго.
– Да?
– Джереми поступил в университет, я – в медицинскую школу, и это не способствовало поддержанию близких отношений. А потом разразился весь этот ужас. – Он покачал головой. Его тон становился все увереннее по мере продолжения речи. – Сложись жизнь иначе, мы по-прежнему были бы вместе и наслаждались обществом друг друга.
Однако Айзенменгер с присущим ему цинизмом усомнился в этом.
– Но жизнь не происходит сама по себе; обстоятельства создаются людьми, которые также вольны изменить их.
– Вы говорите об убийстве родителей Елены и самоубийстве Джереми? – Хьюго выжал из себя кислую улыбку. – Боюсь, я не столь значительное лицо, чтобы влиять на подобные события.
Однако поверить в то, что Хьюго Хикман считает себя незначительным лицом, было трудно.
В этот момент в комнату, поддерживая Элеонору, вошла Елена. Они о чем-то тихо беседовали. Айзенменгер заметил, как Хьюго внимательно проследил за Еленой, усаживающей старую леди в кресло. Затем Хьюго повернулся к Айзенменгеру, вероятно почувствовав на себе его взгляд, и повторил:
– Как я уже сказал, вам повезло.
Тристан уже поднес бокал с шерри своей матери, когда в комнату вошли Тереза и Доминик с закусками. Хьюго поспешил навстречу матери, с преувеличенной учтивостью забрал у нее поднос и, поставив его в центр восьмиугольного стола, повернулся к Доминик. Айзенменгер заметил, как она окаменела, когда он забирал у нее поднос, а на лице ее появилось настороженное выражение. Она не сводила взгляда с его лица, а Хьюго лишь широко улыбался. Потом Тереза забрала у него поднос, и Хьюго, как показалось Айзенменгеру, лукаво подмигнул Доминик, перед тем как отвернуться.
И только тогда Айзенменгер понял, что ее лицо выражало не настороженность, а ненависть.
Часть 4
Почтальон зашел к миссис Глисон рано утром, так как ее дом находился в пяти минутах ходьбы от здания почты. Поэтому она, оскорбленная до глубины души, уже в половине девятого звонила в полицейский участок. Трубку снял Орам, поскольку ни Сорвина, ни Фетр на месте еще не было, и на него-то она и излила все свое негодование.
– Он недействительный! – заявила она без каких-либо предварительных объяснений, и, так как Орам не знал не только с кем он говорит, но и что именно оказалось недействительным, его ответ ей не понравился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94