Я ногой распахиваю дверь, одним махом перескакиваю комнату и приземляюсь на банкетку рядом с пианино, опустив руки ему на плечи, как невесть откуда взявшийся ползучий гад.
– Паучище Борис! – кричу я, а он съеживается и каменеет, его проворные руки замирают на лету, а лицо искажается от огорчения и злости.
– Проваливай, ты, чертова сука! – визжит Кен, отпихиваясь локтями.
– Ты-ы-ы, – шипящим голосом я вещаю ему в ухо, – представляешь собой трагический результат ошибочно истолкованного амниоцентеза. Разве тебе прежде никто не говорил об этом?
– Сун! – В дверном проеме откуда ни возьмись нарисовалась мамочка в костюме для гольфа. В руках полный кувшин свежевыжатого апельсинового сока. Вот дерьмо! – Сун, завтрак!
– Мам, она только что назвала меня амниоцентезом, убери ее от меня подальше, умоляю. Она разрушает мою жизнь.
По коридору в сторону кухни, старательно наступаю на пятки кроссовок Кена, пока он хвостом бежит за мамочкой, которая, поставив кувшин с апельсиновым соком на журнальный столик, теперь листает страницы своего английского карманного словарика в поисках слова «амниоцентез».
– Нет, там пишется М-Н-И, мам, но не бери в голову…
– Сун, что ты делать? Скажи, что ты говорить маленькому братику? – Мама все больше расстраивается, размахивая словарем у меня перед глазами. Вот-вот она перейдет на корейский, а уж этого нельзя допускать ни в коем случае.
– Мам, это новая группа и только, понимаешь?
– Что ты хотеть на завтрак? Яйцо? Оладью?
– Не парься, – говорю я. – У меня встреча с Сук Хи. Мы собираемся смотаться в Торжище.
Со стороны Кена послышалось что-то вроде «неудачницы», но он предусмотрительно отскочил на безопасное расстояние, так что в этот раз отвесить ему увесистую оплеуху мне не удалось.
Выйдя на улицу, я чувствую приступ вины, потому что обычно я милая или по крайней мере по большей части я милая, или, если уж на то пошло, я не всегда веду себя как законченный мерзкий ублюдок, а только изредка. Но тяжесть моей штуковины приятно оттягивает бедро, и к тому же я знаю, что столь дурное настроение объясняется пошаливающими нервишками. Нервишки. Я стану просто паинькой, когда сегодняшний день закончится. Как пить дать. Я проявлю неподдельный интерес к маминому огородничеству и, пожалуй, даже дам Кену один из своих старых дисков с Джорджем Клинтоном, чтобы он мог приобщиться к настоящей культуре. Но все это будет позже. Позже. Не сейчас.
Стою перед жилым комплексом «Башни Кипра», с неприязнью созерцаю моросящий дождь. Груды несделанной домашней работы, заданной в школе, покоятся в моем рюкзаке, скомканные деньги в кармане, я готова скользнуть на ленточный конвейер субботнего дня в Нью-Джерси. Мелькает мысль: «Пожалуйста, не дай мне сегодня облажаться».
Сук Хи стоит на автобусной остановке, дожидаясь меня.
Давайте разберемся с этим раз и навсегда: Сук Хи – настоящая красавица. На самом деле нет смысла даже описывать ее. Она просто красивая, и точка. И вот, когда она стоит под навесом на остановке, держа в руке маленький зонтик из желтого шелка, я в который уже раз чувствую привычный болезненный укол зависти и обиды. Но в то же время мне почему-то хочется стоять рядом с такой девчонкой, словно каким-то образом часть ее красоты передается и мне.
Повернувшись, она замечает меня и окидывает сердитым взглядом, который несказанно красит ее.
– Ты видела репортаж об «Уэкбэк» сегодня утром?
– Нет.
– Ты могла поверить, когда Ксакто разбил Питона в пух и прах?
– Я не смотрела, – повторила я. – Где Кери?
– Было так наигранно. Как будто Питон мог бы когда-нибудь дать ему возможность сделать подобную штуку. А теперь они пытаются подстроить все так, словно Хельга и Ковбойша Джобет дерутся со Жницей, так что скажи мне, Кац, что с ними со всеми стряслось?
– Пожалуй, нам стоит позвонить ей, – задумчиво предложила я.
– Что случилось? – Внезапно Сук Хи уставилась на меня так, точно она только что заметила мое присутствие. – Выглядишь ужасно.
Сук Хи, как мне кажется, даже не подозревает, что она не что иное, как ловушка для мальчиков. Знакомы мы уже с восьмого класса, и с тех пор за ней тянется шлейф из семи ухажеров. Одного из них, двадцатичетырехлетнего биржевого маклера, она встретила в магазине звукозаписей в отделе средневековой музыки. Надо признать, оказался он порядочным кретином, но не раз брал нас с собой в клубы. Помню, у него еще был тридцативосьмилетний приятель, который пытался уговорить меня посидеть у него на коленях.
– Мой контингент – извращенцы и стариканы, – сказала я, вспомнив о том происшествии. Сук Хи всегда знает, что творится у меня в голове. И сегодня она, как обычно, попала прямо в точку.
– Сколько раз я должна просить у тебя прощения за тот случай? – Сук Хи достала телефон и неодобрительно уставилась на него. – По-моему, тридцать восемь лет – просто мерзость. Люди должны отказываться от секса по достижении определенного возраста. Вот, например, мою бабушку лишили водительских прав, потому что ее стало подводить зрение.
Ладно, как бы там ни было, в тот раз я задрала повыше юбку и показала свою пушку, после чего кавалера и след простыл.
Сук Хи в это время нажимает кнопку быстрого вызова.
– Кери? – Она наклоняется ко мне и теребит в руках пряди моих волос, слушая, что ей говорит по телефону Кери. – Куда ты пропала? Котенок и Щеночек тревожатся.
– Я вовсе не тревожусь, – огрызнулась я и столь свирепо вонзилась зубами в торчащую заусеницу, что потекла кровь.
СХ стала болтать с Кери о результатах матча. Я же в ту минуту размышляла о том, что Сук Хи сказала вчера. Мы стояли в обеденный перерыв на стоянке, я курила, тряслась от холода, и тогда у меня возникла та самая мысль. Мистер Бердсли показал нам фильм про Холокост, и там были кадры с бульдозерами, утрамбовывающими трупы. Я развернулась к Кери – она тоже наполовину еврейка, но в отличие от меня не курит, а только составляет мне компанию – и сказала:
– Где находились их девчонки, когда все это происходило? И она ответила:
– Их заставили смириться с поражением, они и пикнуть не могли, потому что у них были дети. – И стала рассказывать об этом, а Сук Хи тихим голосом добавляет:
– Они смотрели.
В ту минуту я не слишком много значения придала ее словам, но сейчас почему-то они не выходили у меня из головы.
– Ик! – Сук Хи произнесла в трубку мобильного телефона. – Думаю, я заболеваю.
Я сказала:
– Почему они ничего не сделали?
Я подумала о тех женщинах, которые видели каждую войну и штопали фронтовые носки своих мужей или что они там еще обычно делали, но, конечно же, Сук Хи не поняла, о чем это я говорю, так что она только прикрыла рукой трубку и произнесла:
– Полагаю, тебе больше подошла бы «Черная жемчужина».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
– Паучище Борис! – кричу я, а он съеживается и каменеет, его проворные руки замирают на лету, а лицо искажается от огорчения и злости.
– Проваливай, ты, чертова сука! – визжит Кен, отпихиваясь локтями.
– Ты-ы-ы, – шипящим голосом я вещаю ему в ухо, – представляешь собой трагический результат ошибочно истолкованного амниоцентеза. Разве тебе прежде никто не говорил об этом?
– Сун! – В дверном проеме откуда ни возьмись нарисовалась мамочка в костюме для гольфа. В руках полный кувшин свежевыжатого апельсинового сока. Вот дерьмо! – Сун, завтрак!
– Мам, она только что назвала меня амниоцентезом, убери ее от меня подальше, умоляю. Она разрушает мою жизнь.
По коридору в сторону кухни, старательно наступаю на пятки кроссовок Кена, пока он хвостом бежит за мамочкой, которая, поставив кувшин с апельсиновым соком на журнальный столик, теперь листает страницы своего английского карманного словарика в поисках слова «амниоцентез».
– Нет, там пишется М-Н-И, мам, но не бери в голову…
– Сун, что ты делать? Скажи, что ты говорить маленькому братику? – Мама все больше расстраивается, размахивая словарем у меня перед глазами. Вот-вот она перейдет на корейский, а уж этого нельзя допускать ни в коем случае.
– Мам, это новая группа и только, понимаешь?
– Что ты хотеть на завтрак? Яйцо? Оладью?
– Не парься, – говорю я. – У меня встреча с Сук Хи. Мы собираемся смотаться в Торжище.
Со стороны Кена послышалось что-то вроде «неудачницы», но он предусмотрительно отскочил на безопасное расстояние, так что в этот раз отвесить ему увесистую оплеуху мне не удалось.
Выйдя на улицу, я чувствую приступ вины, потому что обычно я милая или по крайней мере по большей части я милая, или, если уж на то пошло, я не всегда веду себя как законченный мерзкий ублюдок, а только изредка. Но тяжесть моей штуковины приятно оттягивает бедро, и к тому же я знаю, что столь дурное настроение объясняется пошаливающими нервишками. Нервишки. Я стану просто паинькой, когда сегодняшний день закончится. Как пить дать. Я проявлю неподдельный интерес к маминому огородничеству и, пожалуй, даже дам Кену один из своих старых дисков с Джорджем Клинтоном, чтобы он мог приобщиться к настоящей культуре. Но все это будет позже. Позже. Не сейчас.
Стою перед жилым комплексом «Башни Кипра», с неприязнью созерцаю моросящий дождь. Груды несделанной домашней работы, заданной в школе, покоятся в моем рюкзаке, скомканные деньги в кармане, я готова скользнуть на ленточный конвейер субботнего дня в Нью-Джерси. Мелькает мысль: «Пожалуйста, не дай мне сегодня облажаться».
Сук Хи стоит на автобусной остановке, дожидаясь меня.
Давайте разберемся с этим раз и навсегда: Сук Хи – настоящая красавица. На самом деле нет смысла даже описывать ее. Она просто красивая, и точка. И вот, когда она стоит под навесом на остановке, держа в руке маленький зонтик из желтого шелка, я в который уже раз чувствую привычный болезненный укол зависти и обиды. Но в то же время мне почему-то хочется стоять рядом с такой девчонкой, словно каким-то образом часть ее красоты передается и мне.
Повернувшись, она замечает меня и окидывает сердитым взглядом, который несказанно красит ее.
– Ты видела репортаж об «Уэкбэк» сегодня утром?
– Нет.
– Ты могла поверить, когда Ксакто разбил Питона в пух и прах?
– Я не смотрела, – повторила я. – Где Кери?
– Было так наигранно. Как будто Питон мог бы когда-нибудь дать ему возможность сделать подобную штуку. А теперь они пытаются подстроить все так, словно Хельга и Ковбойша Джобет дерутся со Жницей, так что скажи мне, Кац, что с ними со всеми стряслось?
– Пожалуй, нам стоит позвонить ей, – задумчиво предложила я.
– Что случилось? – Внезапно Сук Хи уставилась на меня так, точно она только что заметила мое присутствие. – Выглядишь ужасно.
Сук Хи, как мне кажется, даже не подозревает, что она не что иное, как ловушка для мальчиков. Знакомы мы уже с восьмого класса, и с тех пор за ней тянется шлейф из семи ухажеров. Одного из них, двадцатичетырехлетнего биржевого маклера, она встретила в магазине звукозаписей в отделе средневековой музыки. Надо признать, оказался он порядочным кретином, но не раз брал нас с собой в клубы. Помню, у него еще был тридцативосьмилетний приятель, который пытался уговорить меня посидеть у него на коленях.
– Мой контингент – извращенцы и стариканы, – сказала я, вспомнив о том происшествии. Сук Хи всегда знает, что творится у меня в голове. И сегодня она, как обычно, попала прямо в точку.
– Сколько раз я должна просить у тебя прощения за тот случай? – Сук Хи достала телефон и неодобрительно уставилась на него. – По-моему, тридцать восемь лет – просто мерзость. Люди должны отказываться от секса по достижении определенного возраста. Вот, например, мою бабушку лишили водительских прав, потому что ее стало подводить зрение.
Ладно, как бы там ни было, в тот раз я задрала повыше юбку и показала свою пушку, после чего кавалера и след простыл.
Сук Хи в это время нажимает кнопку быстрого вызова.
– Кери? – Она наклоняется ко мне и теребит в руках пряди моих волос, слушая, что ей говорит по телефону Кери. – Куда ты пропала? Котенок и Щеночек тревожатся.
– Я вовсе не тревожусь, – огрызнулась я и столь свирепо вонзилась зубами в торчащую заусеницу, что потекла кровь.
СХ стала болтать с Кери о результатах матча. Я же в ту минуту размышляла о том, что Сук Хи сказала вчера. Мы стояли в обеденный перерыв на стоянке, я курила, тряслась от холода, и тогда у меня возникла та самая мысль. Мистер Бердсли показал нам фильм про Холокост, и там были кадры с бульдозерами, утрамбовывающими трупы. Я развернулась к Кери – она тоже наполовину еврейка, но в отличие от меня не курит, а только составляет мне компанию – и сказала:
– Где находились их девчонки, когда все это происходило? И она ответила:
– Их заставили смириться с поражением, они и пикнуть не могли, потому что у них были дети. – И стала рассказывать об этом, а Сук Хи тихим голосом добавляет:
– Они смотрели.
В ту минуту я не слишком много значения придала ее словам, но сейчас почему-то они не выходили у меня из головы.
– Ик! – Сук Хи произнесла в трубку мобильного телефона. – Думаю, я заболеваю.
Я сказала:
– Почему они ничего не сделали?
Я подумала о тех женщинах, которые видели каждую войну и штопали фронтовые носки своих мужей или что они там еще обычно делали, но, конечно же, Сук Хи не поняла, о чем это я говорю, так что она только прикрыла рукой трубку и произнесла:
– Полагаю, тебе больше подошла бы «Черная жемчужина».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112