Если не согласен — не приходи. Хорошо?
Глядя в землю, Ризо ответил только чуть заметным кивком.
На другой день, после полудня, Ризо явился в дом Восэ.
— Пришел? Молодец! — обрадовался Восэ Указал на желоб с родниковой водой: — Вымой здесь руки, лицо, ноги.
Ризо умылся.
— Иди сюда, садись!
Усадив Ризо на застланное войлочной катанкой глинобитное ложе, Восэ позвал, жену. Аноргуль, а за нею и Гулизор вышли к гостиному домику, остановились в недоумении, глядя на чинно сидевшего рядом с хозяином Ризо, о встрече и о разговоре с которым на горном склоне вблизи Камоли Восэ ничего не сообщал им.
— Ты знаешь этого сироту, жена?
Кто же его не знает? — молвила Аноргуль.
-— С этого дня Ризо станет нашим названым сыном,— непререкаемым тоном объявил Восэ.— Он дал слово, что не выйдет из послушания мне, бросит все свои дурацкие, некрасивые выходки. Не так ли, Ризо?
Юноша стеснительно смотрел в землю и только беззвучно шевельнул губами. Аноргуль и ее дочь в упор изучали лицо Восэ, их взгляды выражали изумление и непонимание. Поняв, что отец не шутит, Гулизор презрительно скривила губы, отвернулась и с кислым лицом направилась к калитке во двор женской половины дома. Было так тихо, что звук резко захлопнутой калитки заставил Аноргуль вздрогнуть. Но Восэ казался довольным; будто не замечая настроения жены и дочери, спокойно приказал Аноргуль:
— Принеси чего-нибудь поесть, чтобы по-матерински добром встретить новую жизнь сына! — И, переиначивая по-своему известную пословицу, добавил: — Говорят, быть мусульманином хорошо на сытый желудок, а я скажу: и названым сыном быть тоже хорошо на сытый желудок. Не так ли, Ризо?
Аноргуль, не произнеся ни слова, ушла. Ризо молчал. Не нарушал молчания и Восэ. Долго ждать не пришлось: Гулизор вынесла две ячменные лепешки и миску с кислым молоком. И беззвучно удалилась.
— Ешь, Ризо, потом поговорим.
Восэ встал, пошел на внутренний двор. На краю террасы жена встретила его вопросом:
— Что затеял ты, отец Хасана?
Восэ, присев на низенькие перильца, рассказал жене обо всем, что накануне произошло в Камоли,—о случае е сыром, о разговоре с Ризо в глинобитной мазанке, под карагачем.
— Но я говорю, он хороший парень. Нарекая его своим сыном, мы делаем богоугодное дело. Ты не обращай внимания на его неряшливый вид и забудь о его глупых выходках. Жена моя дорогая, это ведь все от беспризорности, от одиночества. Я понял главное: душа у парня — честная, если воспитаем его — человека сделаем. И будет он мне хорошим помощником.
— Так. Так! — все еще не сдавалась Аноргуль.— Но ведь время-то какое голодное! Мы и своих-то детей с трудом кормим, а ты на нашу голову приводишь полновесного едока и истрепывателя одежды. Как справлять ему все? Разве хорошо это?
— От Ризо нам не убыток будет, а польза! Он сам найдет себе все и будет есть свой хлеб. Он, жена, человеком будет!
Что еще могла тут возразить Аноргуль? Да и вообще, разве может жена пойти поперек воли мужа? Жена вправе выразить сомнение, но отменить решение мужа никакая жена не может.
По приказу Восэ мать и дочь за два дня сшили для Ризо из грубой домотканки рубаху и штаны. А его грязную изорванную одежду выстирали, испещрили заплатами, так что она могла считаться вполне приличной рабочей одеждой. Местом для жилья юноши Восэ назначил внешний двор, спальное ложе предоставили в гостином домике.
Аноргуль никак не могла привыкнуть к его положению приемного сына и про себя не считала его таким. Не сажала есть в свой семейный круг, а поручала Хасану выносить ему пищу в гостиный домик, утверждая,— в мыслях о Гулизор,— что в дом, где живет взрослая девушка, входить чужому молодому человеку недопустимо: Ризо сам сказал, что ему уже восемнадцать лет... «О чем только, мой муж, ты думаешь?»
А Восэ отвечал жене:
— Ризо — наш названый сын! Значит, Гулизор и он должны быть между собой как сестра и брат, и они оба обязаны к этому привыкнуть.
Эту мысль он внушал и своей дочери и Ризо, но, понимая, что вопрос тут — во всяком случае, на первых порах — щепетильный и тонкий, не стал прекословить жене: пусть парень спит отдельно и ест отдельно. И пусть не входит во двор женской половины дома. Однако, чтобы не обижать Ризо, Восэ стал питаться с ним вместе на внешнем дворе... Он не сомневался, что Ризо не нарушит оказываемого ему доверия.
А Ризо — быстрый, легкий, расторопный — старался быть полезным в доме во всем, сделать больше, чем даже могли ожидать от него принявшие его в свою семью люди. Охотно ухаживал за конем, с усердием заботился о воде и дровах, работал в саду, предупреждая любые просьбы...
Но, боже мой, какие пересуды пошли по всему селению! Соседи никак не могли угомониться: «Ты, Восэ, всегда был человеком рассудительным, но что с тобой произошло теперь? Взять к себе в дом этого шаталу по горным склонам!..» Одни из почтенных соседей напоминали Восэ старинное мудрое изречение: «Рожденный волком, хотя бы вырос с людьми, в конце концов опять станет волком!» Другие, не менее солидные, предупреждали: «Смотри, Восэ, этот злокозненный прислоняла еще украдет у тебя коня, раскаешься, да не сыщешь нигде его!» Третьи, выслушав, как Восэ хвалит Ризо, объясняя, что названый сын послушен, исполнителен, ко всякому делу способен, смеялись: «Наивен ты, простодушен ты, друг Восэ! Неужели не понимаешь, что этот хитрый лукавец хочет втереться к тебе в доверие?..»
Соседки Аноргуль нашептывали ей на ухо всякие небылицы: «Вот пойди скажи своему простофиле мужу — пусть скорее одумается: ведь у вас же есть дочь!»
Как ни отбрасывал от себя Восэ все эти наветы и предостережения, как ни надоели они ему, а все же яд сомнения понемножечку да потихонечку начал отравлять его. Угнетенный раздумьями, Восэ решил одним разом испытать Ризо: либо навсегда увериться и уверить всех окружающих в том, что Ризо честен и чист душой, либо... ну что ж, без риска в жизни не обойдешься.
Далеко от Дара-и-Мухтора, в горах соседнего с Бальджуаном бекства Каратегин, за многоводной и бурной рекой Хингоу, есть селение Нориндж. В нем живет старый, поседевший в трудах человек Бобо-Шариф, брат матери Восэ, его родной дядя. В начале весны старик приезжал в Бальджуан к старинной гробнице святого ходжи Бальджуана, поклониться праху его. По пути старик заезжал к своему племяннику, в Дара-и-Мухтор, ночевал у него и, по доброте сердечной, видя, как трудно живется Восэ с его семьей, сказал: «Если будешь нуждаться, приезжай! Я тебе дам в долг четверть меры пшеницы или ячменя. Вернешь, когда тебе бог поможет».
Об этом своем дяде вспомнил Восэ и однажды вечером, сидя в саду под платаном вдвоем с Ризо, заговорил с ним так:
— Сын мой! У меня к тебе важное дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Глядя в землю, Ризо ответил только чуть заметным кивком.
На другой день, после полудня, Ризо явился в дом Восэ.
— Пришел? Молодец! — обрадовался Восэ Указал на желоб с родниковой водой: — Вымой здесь руки, лицо, ноги.
Ризо умылся.
— Иди сюда, садись!
Усадив Ризо на застланное войлочной катанкой глинобитное ложе, Восэ позвал, жену. Аноргуль, а за нею и Гулизор вышли к гостиному домику, остановились в недоумении, глядя на чинно сидевшего рядом с хозяином Ризо, о встрече и о разговоре с которым на горном склоне вблизи Камоли Восэ ничего не сообщал им.
— Ты знаешь этого сироту, жена?
Кто же его не знает? — молвила Аноргуль.
-— С этого дня Ризо станет нашим названым сыном,— непререкаемым тоном объявил Восэ.— Он дал слово, что не выйдет из послушания мне, бросит все свои дурацкие, некрасивые выходки. Не так ли, Ризо?
Юноша стеснительно смотрел в землю и только беззвучно шевельнул губами. Аноргуль и ее дочь в упор изучали лицо Восэ, их взгляды выражали изумление и непонимание. Поняв, что отец не шутит, Гулизор презрительно скривила губы, отвернулась и с кислым лицом направилась к калитке во двор женской половины дома. Было так тихо, что звук резко захлопнутой калитки заставил Аноргуль вздрогнуть. Но Восэ казался довольным; будто не замечая настроения жены и дочери, спокойно приказал Аноргуль:
— Принеси чего-нибудь поесть, чтобы по-матерински добром встретить новую жизнь сына! — И, переиначивая по-своему известную пословицу, добавил: — Говорят, быть мусульманином хорошо на сытый желудок, а я скажу: и названым сыном быть тоже хорошо на сытый желудок. Не так ли, Ризо?
Аноргуль, не произнеся ни слова, ушла. Ризо молчал. Не нарушал молчания и Восэ. Долго ждать не пришлось: Гулизор вынесла две ячменные лепешки и миску с кислым молоком. И беззвучно удалилась.
— Ешь, Ризо, потом поговорим.
Восэ встал, пошел на внутренний двор. На краю террасы жена встретила его вопросом:
— Что затеял ты, отец Хасана?
Восэ, присев на низенькие перильца, рассказал жене обо всем, что накануне произошло в Камоли,—о случае е сыром, о разговоре с Ризо в глинобитной мазанке, под карагачем.
— Но я говорю, он хороший парень. Нарекая его своим сыном, мы делаем богоугодное дело. Ты не обращай внимания на его неряшливый вид и забудь о его глупых выходках. Жена моя дорогая, это ведь все от беспризорности, от одиночества. Я понял главное: душа у парня — честная, если воспитаем его — человека сделаем. И будет он мне хорошим помощником.
— Так. Так! — все еще не сдавалась Аноргуль.— Но ведь время-то какое голодное! Мы и своих-то детей с трудом кормим, а ты на нашу голову приводишь полновесного едока и истрепывателя одежды. Как справлять ему все? Разве хорошо это?
— От Ризо нам не убыток будет, а польза! Он сам найдет себе все и будет есть свой хлеб. Он, жена, человеком будет!
Что еще могла тут возразить Аноргуль? Да и вообще, разве может жена пойти поперек воли мужа? Жена вправе выразить сомнение, но отменить решение мужа никакая жена не может.
По приказу Восэ мать и дочь за два дня сшили для Ризо из грубой домотканки рубаху и штаны. А его грязную изорванную одежду выстирали, испещрили заплатами, так что она могла считаться вполне приличной рабочей одеждой. Местом для жилья юноши Восэ назначил внешний двор, спальное ложе предоставили в гостином домике.
Аноргуль никак не могла привыкнуть к его положению приемного сына и про себя не считала его таким. Не сажала есть в свой семейный круг, а поручала Хасану выносить ему пищу в гостиный домик, утверждая,— в мыслях о Гулизор,— что в дом, где живет взрослая девушка, входить чужому молодому человеку недопустимо: Ризо сам сказал, что ему уже восемнадцать лет... «О чем только, мой муж, ты думаешь?»
А Восэ отвечал жене:
— Ризо — наш названый сын! Значит, Гулизор и он должны быть между собой как сестра и брат, и они оба обязаны к этому привыкнуть.
Эту мысль он внушал и своей дочери и Ризо, но, понимая, что вопрос тут — во всяком случае, на первых порах — щепетильный и тонкий, не стал прекословить жене: пусть парень спит отдельно и ест отдельно. И пусть не входит во двор женской половины дома. Однако, чтобы не обижать Ризо, Восэ стал питаться с ним вместе на внешнем дворе... Он не сомневался, что Ризо не нарушит оказываемого ему доверия.
А Ризо — быстрый, легкий, расторопный — старался быть полезным в доме во всем, сделать больше, чем даже могли ожидать от него принявшие его в свою семью люди. Охотно ухаживал за конем, с усердием заботился о воде и дровах, работал в саду, предупреждая любые просьбы...
Но, боже мой, какие пересуды пошли по всему селению! Соседи никак не могли угомониться: «Ты, Восэ, всегда был человеком рассудительным, но что с тобой произошло теперь? Взять к себе в дом этого шаталу по горным склонам!..» Одни из почтенных соседей напоминали Восэ старинное мудрое изречение: «Рожденный волком, хотя бы вырос с людьми, в конце концов опять станет волком!» Другие, не менее солидные, предупреждали: «Смотри, Восэ, этот злокозненный прислоняла еще украдет у тебя коня, раскаешься, да не сыщешь нигде его!» Третьи, выслушав, как Восэ хвалит Ризо, объясняя, что названый сын послушен, исполнителен, ко всякому делу способен, смеялись: «Наивен ты, простодушен ты, друг Восэ! Неужели не понимаешь, что этот хитрый лукавец хочет втереться к тебе в доверие?..»
Соседки Аноргуль нашептывали ей на ухо всякие небылицы: «Вот пойди скажи своему простофиле мужу — пусть скорее одумается: ведь у вас же есть дочь!»
Как ни отбрасывал от себя Восэ все эти наветы и предостережения, как ни надоели они ему, а все же яд сомнения понемножечку да потихонечку начал отравлять его. Угнетенный раздумьями, Восэ решил одним разом испытать Ризо: либо навсегда увериться и уверить всех окружающих в том, что Ризо честен и чист душой, либо... ну что ж, без риска в жизни не обойдешься.
Далеко от Дара-и-Мухтора, в горах соседнего с Бальджуаном бекства Каратегин, за многоводной и бурной рекой Хингоу, есть селение Нориндж. В нем живет старый, поседевший в трудах человек Бобо-Шариф, брат матери Восэ, его родной дядя. В начале весны старик приезжал в Бальджуан к старинной гробнице святого ходжи Бальджуана, поклониться праху его. По пути старик заезжал к своему племяннику, в Дара-и-Мухтор, ночевал у него и, по доброте сердечной, видя, как трудно живется Восэ с его семьей, сказал: «Если будешь нуждаться, приезжай! Я тебе дам в долг четверть меры пшеницы или ячменя. Вернешь, когда тебе бог поможет».
Об этом своем дяде вспомнил Восэ и однажды вечером, сидя в саду под платаном вдвоем с Ризо, заговорил с ним так:
— Сын мой! У меня к тебе важное дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122