у меня в доме нет никакой одежды, кроме вот этой ветхой, легкой накидки и халата. Я выслушал твою жалобу, узнал о горе таджикской бедноты, теперь я напишу приказ и пошлю его вашему правителю, он и чиновники не будут больше притеснять подданных». И, сказав это, приказал Фарозу: «Нагнись, сын мой!» Фароз нагнулся, халиф положил ему на спину мокрый кирпич, написал пальцем на нем, приложил к написанному свою печать и велел: «Отправляйся, сын мой, отнеси этот кирпич, покажи правителю!»
Фароз вернулся и показал кирпич правителю, тот прочитал повеление халифа, испугался, задрожал, а потом уменьшил сразу подати и налоги. Бедным таджикам стало лете, обрадовались они, возблагодарили халифа в своих молитвах. А когда халиф умер, его место заняли другие халифы, и опять ожесточились у нас правители. Они изломали, а может быть, потеряли кирпич с повелением Умара, погнались за благами, скрутили народ: давай деньги! давай зерно! давай скотину! давай лошадей и других, вьючных животных! давай шерстяное тканье и пестроцветный шелк! давай мех куницы! давай слуг и служанок! давай солому! давай даровых работников! давай серебро и золото! давай фрукты сушеные и свежие! давай все, что имеешь! Если не имеешь, найди и: дай! Разгорелся огонь гнета и притеснения, вспыхнуло пламя. Народ сгорел.
Татарин но частям переводил слова Восэ, светловолосый русский слушал и то в знак согласия, то в удивлении, то с сожалением кивал головой; иногда о чем-то говорил с переводчиком.
Теперь он снова спросил Восэ:
— Раньше, когда эмир Бухары еще не завоевал Страну Гор, как жили подданные? Разве ваши хакимы не брали податей и налогов?
— Брали, конечно,— ответил Восэ,— но ведь по-разному можно брать, господин. Есть у нас такая еда — «большой суп», варят этот суп из головы, ног и потрохов коровы или барана. В те времена если из «большого супа» бедноты уносили голову, то хоть ноги оставались. А теперь эмирские чиновники уносят все варево вместе с котлом, а потом приходят и требуют еще шкуру скотины, из которой сварен был «большой суп». Есть поговорка: «Если ты вор, то будь совестливым вором»,—прежние чиновники были из этих же гор и селений. Они не были столь чужими народу, потому что зависели от него, они были «ворами более совестливыми». А эмирские чиновники — бессовестные воры, они даже никогда не знают, по каким тропинкам проходит совесть.
— Говорят, что Сарихон, прежний эмир Куляба и Бальджуана, был справедливым правителем, это верно?
— Верно. Вы его называете Сарихон — это прозвище, и означает оно — Желтый князь; настоящее его имя Саидбек Валами. Он был богобоязненным человеком, поступал справедливо. В Бальджуане один гадальщик нам предсказал, что Желтый, князь должен вернуться. Бальджуанцы верят, что он обязательно когда-нибудь вернется и отберет у эмира все захваченные мангытами земли и богатства...
Караван противосаранчового отряда достиг селения Джам и остановился на ночлег. Утром, во время завтрака, старший группы подозвал к себе Восэ и хотел нарисовать карандашом его портрет. Но Восэ заупрямился — по мусульманским законам изображать лиц правоверных нельзя.
— Чего ты боишься? — стал уговаривать переводчик.— Это совсем не вредно и не грешно. Ты понравился господину, он называет тебя похожим на богатыря, настоящим горцем. Он хочет нарисовать тебя на память.
Восэ по настоянию переводчика посидел минуту спокойно перед художником, но суеверный страх одолел его, и он встал с места:
— Да паду я жертвой ради тебя, господин, отпусти меня. Я не хочу.
— Все уже, все! — рассмеялся старший группы.
Восэ взглянул на листок в тетради, узнал себя на рисунке и удивился: его лицо, обрамленное чалмою и с широкой черной бородой, было изображено очень точно...
— Говорят, русский много знает дел, одно из них теперь я увидел своими глазами,— засмеялся Восэ.
Завязав узелком свой поясной платок с заложенной в него ассигнацией, Восэ вместе с Юлдашбаем, своим товарищем по поездке из Шахрисябза, отправился в город. Оба они пришли в городскую баню и с большим удовольствием купались в ней часа два. И в Шахрисябзе, и здесь Восэ больше всего понравилась баця. Жаркие каменные сводчатые бани с арочными перекрытиями, с парными отделениями и подземными водохранилищами, какими славились Шахрисябз и особенно Самарканд, нечего было даже и 'сравнивать с примитивными банями Бальджуана и Куляба.
Проводником был Юлдашбай, который и раньше не раз бывал в Самарканде и хорошо знал этот город, поразивший Восэ великолепием своих мечетей и медресе. Оба они после бани зашли в харчевню, наелись досыта, затем перешли в чайную, расположились возле знаменитой мечети Биби-Ханым. Здесь они неторопливо выпили чайника три-четыре зеленого чая, любуясь развалинами величественного здания, его куполом и блестящими изразцами, арками и порталами, напоминавшими Восэ снеговую вершину Чильдухтарон — гору Сорока Девушек, которая виднелась на востоке со двора его дома в селении Дара-и-Мухтор.
Ночью, с разрешения чаевничего, они легли спать тут же, в темном углу, на покрытой большим текинским ковром террасе чайной.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Утром, после завтрака, Юлдашбай пошел в квартал Кош-Хауз проведать какого-то своего знакомого. Восэ прошелся по базарам и торговым рядам. На угольном рынке он встретился с двумя носильщиками из Куляба. Трое земляков направились в чайную, расположенную на берегу большого пруда, посидели, попили чаю, поговорили. Восэ весьма заинтересовался случайно оброненными одним из носильщиков словами: «Я слышал, какой-то кулябец или бальджуанец уже недели две или три как проводит сорокапостье в одной из келий мазара Шах-и- Зинда!»
Быть может, на такое сорокадневное уединение для поста и молитв решился кто-нибудь из знакомых Восэ людей?.. В ответ на расспросы Восэ носильщик рассказал, что накануне он, отнеся одному из самаркандцев купленный возле Шах-и-Зинда уголь, проходил мимо ворот мечети и там случайно разговорился с шейхом мазара, и тот, узнав, что его собеседник кулябец, сказал: «Если ты из Куляба, то почему не справляешься о своем земляке? Бедняга вот уже месяц молится и постится за этими стенами, едва не умирает».
— Я его спросил,—продолжал носильщик,—откуда он, как зовут его. Шейх ответил: «Я не знаю, кто он, и имя его я забыл, но он из Куляба, на чужбине, и нет у него здесь никого из родных и знакомых, чтобы справляться о нем...»
— Ты не разузнал? — спросил Восэ.
— Пока нет. Сегодня сказал об этом Шарифу,— носильщик показал на товарища.— К вечерку мы оба пойдем разведаем.
В жизни не слышал Восэ о том, чтобы житель гор на чужбине сам себя обрекал на подземельное уединение! После полудня втроем отправились на северную окраину Самарканда, где на пологом склоне возвышенности Афра- сиаба, среди обширного кладбища высится купол мавзолея «Царя Живых» — Кусама, сына Аббаса, согласно легенде — двоюродного брата пророка Мухаммеда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Фароз вернулся и показал кирпич правителю, тот прочитал повеление халифа, испугался, задрожал, а потом уменьшил сразу подати и налоги. Бедным таджикам стало лете, обрадовались они, возблагодарили халифа в своих молитвах. А когда халиф умер, его место заняли другие халифы, и опять ожесточились у нас правители. Они изломали, а может быть, потеряли кирпич с повелением Умара, погнались за благами, скрутили народ: давай деньги! давай зерно! давай скотину! давай лошадей и других, вьючных животных! давай шерстяное тканье и пестроцветный шелк! давай мех куницы! давай слуг и служанок! давай солому! давай даровых работников! давай серебро и золото! давай фрукты сушеные и свежие! давай все, что имеешь! Если не имеешь, найди и: дай! Разгорелся огонь гнета и притеснения, вспыхнуло пламя. Народ сгорел.
Татарин но частям переводил слова Восэ, светловолосый русский слушал и то в знак согласия, то в удивлении, то с сожалением кивал головой; иногда о чем-то говорил с переводчиком.
Теперь он снова спросил Восэ:
— Раньше, когда эмир Бухары еще не завоевал Страну Гор, как жили подданные? Разве ваши хакимы не брали податей и налогов?
— Брали, конечно,— ответил Восэ,— но ведь по-разному можно брать, господин. Есть у нас такая еда — «большой суп», варят этот суп из головы, ног и потрохов коровы или барана. В те времена если из «большого супа» бедноты уносили голову, то хоть ноги оставались. А теперь эмирские чиновники уносят все варево вместе с котлом, а потом приходят и требуют еще шкуру скотины, из которой сварен был «большой суп». Есть поговорка: «Если ты вор, то будь совестливым вором»,—прежние чиновники были из этих же гор и селений. Они не были столь чужими народу, потому что зависели от него, они были «ворами более совестливыми». А эмирские чиновники — бессовестные воры, они даже никогда не знают, по каким тропинкам проходит совесть.
— Говорят, что Сарихон, прежний эмир Куляба и Бальджуана, был справедливым правителем, это верно?
— Верно. Вы его называете Сарихон — это прозвище, и означает оно — Желтый князь; настоящее его имя Саидбек Валами. Он был богобоязненным человеком, поступал справедливо. В Бальджуане один гадальщик нам предсказал, что Желтый, князь должен вернуться. Бальджуанцы верят, что он обязательно когда-нибудь вернется и отберет у эмира все захваченные мангытами земли и богатства...
Караван противосаранчового отряда достиг селения Джам и остановился на ночлег. Утром, во время завтрака, старший группы подозвал к себе Восэ и хотел нарисовать карандашом его портрет. Но Восэ заупрямился — по мусульманским законам изображать лиц правоверных нельзя.
— Чего ты боишься? — стал уговаривать переводчик.— Это совсем не вредно и не грешно. Ты понравился господину, он называет тебя похожим на богатыря, настоящим горцем. Он хочет нарисовать тебя на память.
Восэ по настоянию переводчика посидел минуту спокойно перед художником, но суеверный страх одолел его, и он встал с места:
— Да паду я жертвой ради тебя, господин, отпусти меня. Я не хочу.
— Все уже, все! — рассмеялся старший группы.
Восэ взглянул на листок в тетради, узнал себя на рисунке и удивился: его лицо, обрамленное чалмою и с широкой черной бородой, было изображено очень точно...
— Говорят, русский много знает дел, одно из них теперь я увидел своими глазами,— засмеялся Восэ.
Завязав узелком свой поясной платок с заложенной в него ассигнацией, Восэ вместе с Юлдашбаем, своим товарищем по поездке из Шахрисябза, отправился в город. Оба они пришли в городскую баню и с большим удовольствием купались в ней часа два. И в Шахрисябзе, и здесь Восэ больше всего понравилась баця. Жаркие каменные сводчатые бани с арочными перекрытиями, с парными отделениями и подземными водохранилищами, какими славились Шахрисябз и особенно Самарканд, нечего было даже и 'сравнивать с примитивными банями Бальджуана и Куляба.
Проводником был Юлдашбай, который и раньше не раз бывал в Самарканде и хорошо знал этот город, поразивший Восэ великолепием своих мечетей и медресе. Оба они после бани зашли в харчевню, наелись досыта, затем перешли в чайную, расположились возле знаменитой мечети Биби-Ханым. Здесь они неторопливо выпили чайника три-четыре зеленого чая, любуясь развалинами величественного здания, его куполом и блестящими изразцами, арками и порталами, напоминавшими Восэ снеговую вершину Чильдухтарон — гору Сорока Девушек, которая виднелась на востоке со двора его дома в селении Дара-и-Мухтор.
Ночью, с разрешения чаевничего, они легли спать тут же, в темном углу, на покрытой большим текинским ковром террасе чайной.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Утром, после завтрака, Юлдашбай пошел в квартал Кош-Хауз проведать какого-то своего знакомого. Восэ прошелся по базарам и торговым рядам. На угольном рынке он встретился с двумя носильщиками из Куляба. Трое земляков направились в чайную, расположенную на берегу большого пруда, посидели, попили чаю, поговорили. Восэ весьма заинтересовался случайно оброненными одним из носильщиков словами: «Я слышал, какой-то кулябец или бальджуанец уже недели две или три как проводит сорокапостье в одной из келий мазара Шах-и- Зинда!»
Быть может, на такое сорокадневное уединение для поста и молитв решился кто-нибудь из знакомых Восэ людей?.. В ответ на расспросы Восэ носильщик рассказал, что накануне он, отнеся одному из самаркандцев купленный возле Шах-и-Зинда уголь, проходил мимо ворот мечети и там случайно разговорился с шейхом мазара, и тот, узнав, что его собеседник кулябец, сказал: «Если ты из Куляба, то почему не справляешься о своем земляке? Бедняга вот уже месяц молится и постится за этими стенами, едва не умирает».
— Я его спросил,—продолжал носильщик,—откуда он, как зовут его. Шейх ответил: «Я не знаю, кто он, и имя его я забыл, но он из Куляба, на чужбине, и нет у него здесь никого из родных и знакомых, чтобы справляться о нем...»
— Ты не разузнал? — спросил Восэ.
— Пока нет. Сегодня сказал об этом Шарифу,— носильщик показал на товарища.— К вечерку мы оба пойдем разведаем.
В жизни не слышал Восэ о том, чтобы житель гор на чужбине сам себя обрекал на подземельное уединение! После полудня втроем отправились на северную окраину Самарканда, где на пологом склоне возвышенности Афра- сиаба, среди обширного кладбища высится купол мавзолея «Царя Живых» — Кусама, сына Аббаса, согласно легенде — двоюродного брата пророка Мухаммеда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122