Муж ее, конечно, теперь не в ладах с нею, потому что недавно взял себе новую жену! Стать мне жертвой ее пристрастий, ведь сказала же она сейчас: «Когда еще раз приду покупать калоши...» Разве это не обещание? Обещание, весьма деловое! Ах, хоть бы скорее пришла!»
...Женщина не заставила себя долго ждать. Спустя два дня она снова появилась в лавке Иномджана. На этот раз ей, оказывается, понадобилось купить сапожки для «маленькой Рафохат» — дочери первой жены своего мужа..
Лютфия благоухала духами. Показывая ей обувь, Иномджан тихо спросил: «Так как же — родственники мы с вами или нет?» Лютфия промолчала. «Мне приходить, сестрица?» — снова прошептал он. Лютфия опять не ответила. Приняв ее молчание за знак согласия, Иномджан, как и в прошлый раз, последовал за ней. На улице, пролегавшей между садами, женщина, так же как и тогда, замедлила шаги и, пропустив мимо себя преследователя, тихонько сказала:
— Завтра, после вечерней молитвы, здесь.
Иномджан возвращался в лавку, забыв от радости свою
тюбетейку в руке. Ему казалось, что в городе нет человека счастливей его. И не было до сих пор в его жизни суток, в какие колесо времени крутилось бы столь невыносимо медленно.
С утра Иномджан отправился в баню, велел цирюльнику тщательно выбрить голову, подправить бороду и усы. Весь день он почти не мог есть, нигде не находил себе места и, едва стало смеркаться, поспешил на свидание.
Увидев выскользнувшую из переулка Лютфию, Иномджан последовал за нею как тень. Лютфия свернула с переулка в узкий проход между двумя стенами — в высохшую канаву, но дну которой пролегала заросшая травою тропинка. Иномждан на повороте остановился, глядя, куда приведет эта тропинка его возлюбленную. Лютфия выбралась из русла канавы, вошла в нависшую над овражком ветхую калитку. За калиткой был маленький дворик былой, пустовавшей теперь лачуги Ризки-холы.
Иномджан быстро последовал за Лютфией, сразу поняв, что .для свидания в городе было б не найти более тайного убежища, чем эта жалкая лачуга, брошенная бывшей служанкой.
В те времена двери бедных людей не запирались на замок,— деревянный запор легко открывался и без ключа. Люфтия вошла в маленькую темную комнату, в нишах которой бегали мыши, а по потолку скользили ящерицы. Комната, однако, оказалась чисто подметенной, на глинобитном возвышении, покрытом чистой войлочной катанкой, лежали мягкие одеяла. Войдя в комнатенку, Иномджан понял, что Лютфия готовилась к этой встрече.
Пылкая, страстная Лютфия, одурманив ласками своего любовника, показалась ему такой нежной и привлекательной, что, без ума от нее, он жаркими поцелуями стал осушать ее слезы, когда она вдруг расплакалась в его объятиях, жалуясь на черную судьбу и на своего мужа- тирана... Ласки сменились горячим шепотом, признаньями, увереньями. Иномджан убеждал Лютфию разойтись с мужем, клялся сразу после развода взять ее в жены, а своей жене немедленно дать развод (он и в самом деле решил так, потому что в общении со своей женой никогда не испытывал ничего похожего на жар только что подаренной ему Лютфией страсти).
...Спустя два дня, когда богатей Иноятулло милостиво явился к своим прежним женам, чтобы справиться, как они изволят жить-поживать, Лютфия, приняв его у себя в комнате, стала рыдать и жаловаться: в чем, дескать, провинилась она, чем хуже она той нищенки, той служанки, почему должна сносить такое постыдное унижение? Мать Хайри, «та ведьма, Ризки, старая колдунья» отравила, отуманила разум Иноятулло, привязала его к размалеванному подолу своей дочери-шайтанихи,— да, да, да. Лютфия нисколько не сомневается в этом!.. Но уж если Иноятулло в самом деле разлюбил Лютфию, остыл к ней, то и она от обиды все свои лучшие чувства убила, не может больше терпеть унижений, этого позорного вдов
ства при живом муже, и говорить не о чем, пусть он даст ей развод!
Вспыльчивый супруг не только не стал утешать Лютфию, но, напротив, наговорил ей грубостей, выругал, а когда Лютфия в ответ непотребно отозвалась о Хайри, впал в такую злобу, что едва не избил жену.
— Ты, сварливая баба, не стоишь даже ногтя на ноге Хайри! — заорал он, нанося этим Лютфии боль худшую, чем от сотни пощечин.
Насладившись зрелищем мучений оскорбленной и униженной красавицы, тиран успокоился и сказал:
На что жалуешься? Еды у тебя хватает, в одежде и домашних вещах у тебя тоже недостатка нет, женой богатого человека числишься — чего еще надо? Не будь неблагодарной, не то ослепнешь! Вот так и будешь жить! Захочу — приду к тебе, не захочу — не приду. Я не собираюсь разводиться!..
И, не дав себе труда глянуть на Лютфию, решительно вышел из комнаты.
С этого дня дом мужа стал для Лютфии тюрьмой, пища казалась отравой, одежда, подаренная когда-то мужем,— сотканной из колючек иссохшей акации. Все прежние чувства к мужу соединились в одно: жаждущее мщения чувство ненависти.
И женщина стала искать выход этому завладевшему ею чувству. Дни и ночи, дни и ночи Лютфия проводила в жестоких раздумьях, и мысль ее остановилась на странном, нескладном, неразговорчивом, туповатом человеке — Амиркуле, который вот уже семь лет как работал у Иноятулло при доме. Этому тупому детине шел тридцать пятый год от роду, а он все еще был холост. Его старенькая мать, жившая с ним в каком-то селении вблизи Термеза, когда-то отправила его на поденщину, в надежде, что он, вскоре заработав в больших городах денег, вернется и при ее жизни женится. Но .старушка не дождалась сына, умерла, унеся с собой мечту о невестке и внуках.
За семь лет работы в доме Иноятулло Амиркул не приобрел возможности даже обзавестись новым халатом, но, по его словам, не потерял надежды на бога и на мир. В квартале было немало таких, как он, батраков и слуг, но Амиркул ни с кем не водил близкого знакомства, не завел себе среди них ни одного приятеля или друга.
Только один-единственный Назир, пришедший с гор Бальджуана, которого Иноятулло нанял привратником и прислужником по вновь купленному дому, стал его другом. По распоряжению хозяина, Назир приходил иногда в сад, расположенный за крепостью, и работал там вместе с Амиркулом, дивясь силе этого мужика, чья кирка, по поговорке, поднимает сто мер земли.
Поскольку пришелец с гор был знающим человеком и опытным садоводом, Амиркул многому научился у него. Они любили поговорить и во время работы и после нее, в час еды и отдыха. Конечно, говорил больше Назир, но случалось, наслушавшись горьких рассказов о приключениях видавшего виды друга, почтительный к нему Амиркул и сам считал необходимым ответить какой-нибудь заезженной побасенкой или нескладным рассказом.
Этого самого Амиркула Лютфия и избрала орудием своей мести.
Прежде женщина тщательно скрывала от него лицо,— «хоть и дешевый батрак, а как-никак мужчина!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
...Женщина не заставила себя долго ждать. Спустя два дня она снова появилась в лавке Иномджана. На этот раз ей, оказывается, понадобилось купить сапожки для «маленькой Рафохат» — дочери первой жены своего мужа..
Лютфия благоухала духами. Показывая ей обувь, Иномджан тихо спросил: «Так как же — родственники мы с вами или нет?» Лютфия промолчала. «Мне приходить, сестрица?» — снова прошептал он. Лютфия опять не ответила. Приняв ее молчание за знак согласия, Иномджан, как и в прошлый раз, последовал за ней. На улице, пролегавшей между садами, женщина, так же как и тогда, замедлила шаги и, пропустив мимо себя преследователя, тихонько сказала:
— Завтра, после вечерней молитвы, здесь.
Иномджан возвращался в лавку, забыв от радости свою
тюбетейку в руке. Ему казалось, что в городе нет человека счастливей его. И не было до сих пор в его жизни суток, в какие колесо времени крутилось бы столь невыносимо медленно.
С утра Иномджан отправился в баню, велел цирюльнику тщательно выбрить голову, подправить бороду и усы. Весь день он почти не мог есть, нигде не находил себе места и, едва стало смеркаться, поспешил на свидание.
Увидев выскользнувшую из переулка Лютфию, Иномджан последовал за нею как тень. Лютфия свернула с переулка в узкий проход между двумя стенами — в высохшую канаву, но дну которой пролегала заросшая травою тропинка. Иномждан на повороте остановился, глядя, куда приведет эта тропинка его возлюбленную. Лютфия выбралась из русла канавы, вошла в нависшую над овражком ветхую калитку. За калиткой был маленький дворик былой, пустовавшей теперь лачуги Ризки-холы.
Иномджан быстро последовал за Лютфией, сразу поняв, что .для свидания в городе было б не найти более тайного убежища, чем эта жалкая лачуга, брошенная бывшей служанкой.
В те времена двери бедных людей не запирались на замок,— деревянный запор легко открывался и без ключа. Люфтия вошла в маленькую темную комнату, в нишах которой бегали мыши, а по потолку скользили ящерицы. Комната, однако, оказалась чисто подметенной, на глинобитном возвышении, покрытом чистой войлочной катанкой, лежали мягкие одеяла. Войдя в комнатенку, Иномджан понял, что Лютфия готовилась к этой встрече.
Пылкая, страстная Лютфия, одурманив ласками своего любовника, показалась ему такой нежной и привлекательной, что, без ума от нее, он жаркими поцелуями стал осушать ее слезы, когда она вдруг расплакалась в его объятиях, жалуясь на черную судьбу и на своего мужа- тирана... Ласки сменились горячим шепотом, признаньями, увереньями. Иномджан убеждал Лютфию разойтись с мужем, клялся сразу после развода взять ее в жены, а своей жене немедленно дать развод (он и в самом деле решил так, потому что в общении со своей женой никогда не испытывал ничего похожего на жар только что подаренной ему Лютфией страсти).
...Спустя два дня, когда богатей Иноятулло милостиво явился к своим прежним женам, чтобы справиться, как они изволят жить-поживать, Лютфия, приняв его у себя в комнате, стала рыдать и жаловаться: в чем, дескать, провинилась она, чем хуже она той нищенки, той служанки, почему должна сносить такое постыдное унижение? Мать Хайри, «та ведьма, Ризки, старая колдунья» отравила, отуманила разум Иноятулло, привязала его к размалеванному подолу своей дочери-шайтанихи,— да, да, да. Лютфия нисколько не сомневается в этом!.. Но уж если Иноятулло в самом деле разлюбил Лютфию, остыл к ней, то и она от обиды все свои лучшие чувства убила, не может больше терпеть унижений, этого позорного вдов
ства при живом муже, и говорить не о чем, пусть он даст ей развод!
Вспыльчивый супруг не только не стал утешать Лютфию, но, напротив, наговорил ей грубостей, выругал, а когда Лютфия в ответ непотребно отозвалась о Хайри, впал в такую злобу, что едва не избил жену.
— Ты, сварливая баба, не стоишь даже ногтя на ноге Хайри! — заорал он, нанося этим Лютфии боль худшую, чем от сотни пощечин.
Насладившись зрелищем мучений оскорбленной и униженной красавицы, тиран успокоился и сказал:
На что жалуешься? Еды у тебя хватает, в одежде и домашних вещах у тебя тоже недостатка нет, женой богатого человека числишься — чего еще надо? Не будь неблагодарной, не то ослепнешь! Вот так и будешь жить! Захочу — приду к тебе, не захочу — не приду. Я не собираюсь разводиться!..
И, не дав себе труда глянуть на Лютфию, решительно вышел из комнаты.
С этого дня дом мужа стал для Лютфии тюрьмой, пища казалась отравой, одежда, подаренная когда-то мужем,— сотканной из колючек иссохшей акации. Все прежние чувства к мужу соединились в одно: жаждущее мщения чувство ненависти.
И женщина стала искать выход этому завладевшему ею чувству. Дни и ночи, дни и ночи Лютфия проводила в жестоких раздумьях, и мысль ее остановилась на странном, нескладном, неразговорчивом, туповатом человеке — Амиркуле, который вот уже семь лет как работал у Иноятулло при доме. Этому тупому детине шел тридцать пятый год от роду, а он все еще был холост. Его старенькая мать, жившая с ним в каком-то селении вблизи Термеза, когда-то отправила его на поденщину, в надежде, что он, вскоре заработав в больших городах денег, вернется и при ее жизни женится. Но .старушка не дождалась сына, умерла, унеся с собой мечту о невестке и внуках.
За семь лет работы в доме Иноятулло Амиркул не приобрел возможности даже обзавестись новым халатом, но, по его словам, не потерял надежды на бога и на мир. В квартале было немало таких, как он, батраков и слуг, но Амиркул ни с кем не водил близкого знакомства, не завел себе среди них ни одного приятеля или друга.
Только один-единственный Назир, пришедший с гор Бальджуана, которого Иноятулло нанял привратником и прислужником по вновь купленному дому, стал его другом. По распоряжению хозяина, Назир приходил иногда в сад, расположенный за крепостью, и работал там вместе с Амиркулом, дивясь силе этого мужика, чья кирка, по поговорке, поднимает сто мер земли.
Поскольку пришелец с гор был знающим человеком и опытным садоводом, Амиркул многому научился у него. Они любили поговорить и во время работы и после нее, в час еды и отдыха. Конечно, говорил больше Назир, но случалось, наслушавшись горьких рассказов о приключениях видавшего виды друга, почтительный к нему Амиркул и сам считал необходимым ответить какой-нибудь заезженной побасенкой или нескладным рассказом.
Этого самого Амиркула Лютфия и избрала орудием своей мести.
Прежде женщина тщательно скрывала от него лицо,— «хоть и дешевый батрак, а как-никак мужчина!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122