на ее бедре оказалось известное купцам всех галактик клеймо, а ее прелестную, стройную, длинную шейку охватил запирающийся ошейник.
— Дайте мне имя, господин! — умоляла она.
— Ты еще не заслужила имени, — ответил он, повернулся и ушел.
Она хотела броситься за ним, но не могла сделать ни шага, не могла следовать за господином — ее надежно держала цепь.
Затем ее ударили палкой, и она упала…
Она лежала на тонком, узком, набитом соломой тюфяке, покрытом мешковиной и брошенном прямо на пол. Она поплотнее завернулась в короткое одеяло и не услышала, как повернулся ключ в замке.
— Заклеймите меня, — шептала она, — наденьте на меня ошейник.
Внезапно под одеялом она коснулась левого бедра — на нем стояло клеймо. Она подняла пальцы к горлу и ощупала цепь, ведущую к тяжелому ошейнику — она не помнила, когда его успели надеть поверх легкого, домашнего. Цепь от ошейника тянулась к кольцу, ввинченному в стену.
И вновь ее потянуло к золоченым занавесям.
— Побейте меня, — шептала она в полусне.
— Ты хочешь, чтобы тебя побили? — неожиданно спросил чей-то незнакомый голос.
— Нет-нет! — быстро вскрикнула она, вспомнив о прошлых наказаниях. — Нет, пожалуйста, не бейте меня! — молила она, сжавшись и натягивая на себя одеяло. Рубцы от старых побоев заныли все разом. — Я сделаю все, что вам угодно, — испуганно пообещала она. — Только, пожалуйста, не бейте меня!
Откуда-то донесся смех. Смех мужчины.
— Пожалуйста, дайте мне имя, — взмолилась она.
— У тебя же есть домашнее имя, — ответил голос. — Ты — Флора.
Она почувствовала, как с нее стащили одеяло; ее поставили на ноги и подняли голову за подбородок. Открыв глаза, она увидела стражника с плетью в руке. Через приоткрытую дверцу клетки виднелась тусклая лампа, висящая в коридоре.
— Пойдем, Флора, — сказал стражник. — Уже утро.
Да, вспомнила девушка, я и вправду уже здесь. И мне не нужно просить о наказании — меня уже били однажды, для острастки. Я жажду служить им. Я сделаю все, чтобы угодить им. У меня есть клеймо — крошечная роза рабства высоко на бедре, почти у талии. Я ношу ошейник — домашний кожаный ошейник под тяжелым, за который меня приковывают к стене.
Она опустилась на колени рядом с тюфяком и пригнула голову к полу, выражая покорность. Стражник нагнулся, и она почувствовала, как поворачивается ключ в замке тяжелого ошейника и его убирают вместе с цепью. Стражник встал. Она поцеловала его ноги — искренне и нежно, как ее учили.
— Ты готова к урокам, Флора? — спросил он.
— Да, господин.
— Выпрямись.
Она выпрямила тело, приняв одну из поз, которой ее научили.
— Ты молодец, Флора, — похвалил стражник. — Трудно поверить, что ты уроженка Тереннии.
Она молчала, не зная, позволено ли ей говорить.
— Ты изумительно красива. Иногда женщины с таких планет, как Теренния, когда они смиряются, становятся самыми лучшими, женственными, мягкими, усердными, покорными, смирными и чувственными, самыми неудержимыми в страсти, беспомощными, бесстыдными и прекрасными. Однако все это зависит прежде всего от самой женщины.
Он коснулся плетью ее щеки, и она слегка придвинула щеку поближе, взглянув на стражника.
— Ты понимаешь, что теперь Теренния для тебя навсегда осталась в прошлом — понимаешь, девочка?
— Да, господин.
Он рассматривал ее.
— Ты достаточно красива, чтобы можно было продать тебя в самую знатную семью на планете удовольствий. И по мере учебы ты станешь еще более красивой, беспомощной и желанной, — продолжал он. — Ты еще не знаешь, сучка, презренная, робкая и наивная, стоящая на коленях передо мной, какой беспомощной ты станешь, как будешь зависеть от милосердия мужчин и от своих желаний. Ты не мужчина.
— Нет, господин.
— Что от тебя можно требовать?
— Все.
— Чего можно ожидать от тебя?
— Всего, — ответила она.
— Ты будешь пылкой, преданной и верной? — спросил он.
— Да.
— И ты должна быть покорной.
— Да.
— Какова твоя покорность?
— Она немедленная и полная.
— На что ты надеешься?
— Что мне удастся угодить.
— Каковы твои намерения?
— Постоянно и изо всех сил угождать.
— Каким ограничениям ты подчиняешься?
— Для меня не существует различий или ограничений.
— Никаких?
— Совершенно никаких.
— И ты будешь угождать всецело и полностью?
— Да, господин.
Он вновь оглядел ее.
— Со временем, Флора, — сказал он, — ты, такая женственная и мягкая, податливая и беспомощно чувственная, станешь достойной жалости, станешь сном наслаждения для мужчины, конечно, оставаясь ничтожной сукой, презренной и жалкой, но такой, за которую не жаль отдать целую планету.
Она не ответила — не знала, позволено ли ей это.
— Выходи из клетки следом за мной, — приказал он.
Он вышел, а она последовала за ним на четвереньках, ибо не получила позволения встать. В зале она ждала, стоя на четвереньках в шеренге других девушек, которых вывели из клеток раньше нее. Потом, когда все рабыни были в сборе, они последовали за стражником по дому знатока — опустив головы, не получив разрешения поднять их, рабыни шли мимо клеток по коридору, одному из нескольких в доме, направляясь в уборные и умывальные, потом в столовую, где их кормили объедками, а потом в учебные комнаты.
Она стремилась научиться всему, что ей только позволяли.
Она не верила, что уже научилась всем тем вещам, о которых раньше даже не мечтала.
Ее учили также мелким хозяйственным делам — тем самым, о которых прежде она и понятия не имела, но теперь подходившим ей. Этим ей давали понять, кто она такая, а также всем тем, кто был подобен ей, оказался в том же положении со своими изящными, хрупкими ручками.
Кроме того, она стала ощущать в себе нарастающую чувственность и желание.
Она уже подозревала, чего могут желать от нее мужчины, догадывалась о том, насколько она зависит от их милости.
Она надеялась, что над ней сжалятся и будут к ней добры — хотя бы потому, что она так беспомощна, ничтожна, отчаянно чувственна, и всего лишь рабыня.
Глава 7
— Неплохой шатер, — заметил Отто.
— Может, нам придется умереть в нем, — отозвался Юлиан.
В шатре толпились приближенные Ортога. Среди этой аристократии находились представители разных племен, народов и культур. Здесь же стояли писцы для составления документов, фиксации событий и подписывания бумаг. В центре шатра было свободное место. На этом пятачке на грязном, усыпанным тростником земляном полу со скрещенными на груди руками стоял Отто. Позади него, слева, держался Юлиан, более заметный со стороны, чем он мог бы того пожелать. Он намеревался держаться в толпе, но был вытолкнут вперед после того, как Хендрикс с презрением указал на него стражникам. Хендрикс считал не лишним, чтобы ничтожный спутник Отто, босоногий оборванец, гражданин Империи, без свиты, знаков отличия и прав — словом, всего лишь презренный раб — оказался на виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Дайте мне имя, господин! — умоляла она.
— Ты еще не заслужила имени, — ответил он, повернулся и ушел.
Она хотела броситься за ним, но не могла сделать ни шага, не могла следовать за господином — ее надежно держала цепь.
Затем ее ударили палкой, и она упала…
Она лежала на тонком, узком, набитом соломой тюфяке, покрытом мешковиной и брошенном прямо на пол. Она поплотнее завернулась в короткое одеяло и не услышала, как повернулся ключ в замке.
— Заклеймите меня, — шептала она, — наденьте на меня ошейник.
Внезапно под одеялом она коснулась левого бедра — на нем стояло клеймо. Она подняла пальцы к горлу и ощупала цепь, ведущую к тяжелому ошейнику — она не помнила, когда его успели надеть поверх легкого, домашнего. Цепь от ошейника тянулась к кольцу, ввинченному в стену.
И вновь ее потянуло к золоченым занавесям.
— Побейте меня, — шептала она в полусне.
— Ты хочешь, чтобы тебя побили? — неожиданно спросил чей-то незнакомый голос.
— Нет-нет! — быстро вскрикнула она, вспомнив о прошлых наказаниях. — Нет, пожалуйста, не бейте меня! — молила она, сжавшись и натягивая на себя одеяло. Рубцы от старых побоев заныли все разом. — Я сделаю все, что вам угодно, — испуганно пообещала она. — Только, пожалуйста, не бейте меня!
Откуда-то донесся смех. Смех мужчины.
— Пожалуйста, дайте мне имя, — взмолилась она.
— У тебя же есть домашнее имя, — ответил голос. — Ты — Флора.
Она почувствовала, как с нее стащили одеяло; ее поставили на ноги и подняли голову за подбородок. Открыв глаза, она увидела стражника с плетью в руке. Через приоткрытую дверцу клетки виднелась тусклая лампа, висящая в коридоре.
— Пойдем, Флора, — сказал стражник. — Уже утро.
Да, вспомнила девушка, я и вправду уже здесь. И мне не нужно просить о наказании — меня уже били однажды, для острастки. Я жажду служить им. Я сделаю все, чтобы угодить им. У меня есть клеймо — крошечная роза рабства высоко на бедре, почти у талии. Я ношу ошейник — домашний кожаный ошейник под тяжелым, за который меня приковывают к стене.
Она опустилась на колени рядом с тюфяком и пригнула голову к полу, выражая покорность. Стражник нагнулся, и она почувствовала, как поворачивается ключ в замке тяжелого ошейника и его убирают вместе с цепью. Стражник встал. Она поцеловала его ноги — искренне и нежно, как ее учили.
— Ты готова к урокам, Флора? — спросил он.
— Да, господин.
— Выпрямись.
Она выпрямила тело, приняв одну из поз, которой ее научили.
— Ты молодец, Флора, — похвалил стражник. — Трудно поверить, что ты уроженка Тереннии.
Она молчала, не зная, позволено ли ей говорить.
— Ты изумительно красива. Иногда женщины с таких планет, как Теренния, когда они смиряются, становятся самыми лучшими, женственными, мягкими, усердными, покорными, смирными и чувственными, самыми неудержимыми в страсти, беспомощными, бесстыдными и прекрасными. Однако все это зависит прежде всего от самой женщины.
Он коснулся плетью ее щеки, и она слегка придвинула щеку поближе, взглянув на стражника.
— Ты понимаешь, что теперь Теренния для тебя навсегда осталась в прошлом — понимаешь, девочка?
— Да, господин.
Он рассматривал ее.
— Ты достаточно красива, чтобы можно было продать тебя в самую знатную семью на планете удовольствий. И по мере учебы ты станешь еще более красивой, беспомощной и желанной, — продолжал он. — Ты еще не знаешь, сучка, презренная, робкая и наивная, стоящая на коленях передо мной, какой беспомощной ты станешь, как будешь зависеть от милосердия мужчин и от своих желаний. Ты не мужчина.
— Нет, господин.
— Что от тебя можно требовать?
— Все.
— Чего можно ожидать от тебя?
— Всего, — ответила она.
— Ты будешь пылкой, преданной и верной? — спросил он.
— Да.
— И ты должна быть покорной.
— Да.
— Какова твоя покорность?
— Она немедленная и полная.
— На что ты надеешься?
— Что мне удастся угодить.
— Каковы твои намерения?
— Постоянно и изо всех сил угождать.
— Каким ограничениям ты подчиняешься?
— Для меня не существует различий или ограничений.
— Никаких?
— Совершенно никаких.
— И ты будешь угождать всецело и полностью?
— Да, господин.
Он вновь оглядел ее.
— Со временем, Флора, — сказал он, — ты, такая женственная и мягкая, податливая и беспомощно чувственная, станешь достойной жалости, станешь сном наслаждения для мужчины, конечно, оставаясь ничтожной сукой, презренной и жалкой, но такой, за которую не жаль отдать целую планету.
Она не ответила — не знала, позволено ли ей это.
— Выходи из клетки следом за мной, — приказал он.
Он вышел, а она последовала за ним на четвереньках, ибо не получила позволения встать. В зале она ждала, стоя на четвереньках в шеренге других девушек, которых вывели из клеток раньше нее. Потом, когда все рабыни были в сборе, они последовали за стражником по дому знатока — опустив головы, не получив разрешения поднять их, рабыни шли мимо клеток по коридору, одному из нескольких в доме, направляясь в уборные и умывальные, потом в столовую, где их кормили объедками, а потом в учебные комнаты.
Она стремилась научиться всему, что ей только позволяли.
Она не верила, что уже научилась всем тем вещам, о которых раньше даже не мечтала.
Ее учили также мелким хозяйственным делам — тем самым, о которых прежде она и понятия не имела, но теперь подходившим ей. Этим ей давали понять, кто она такая, а также всем тем, кто был подобен ей, оказался в том же положении со своими изящными, хрупкими ручками.
Кроме того, она стала ощущать в себе нарастающую чувственность и желание.
Она уже подозревала, чего могут желать от нее мужчины, догадывалась о том, насколько она зависит от их милости.
Она надеялась, что над ней сжалятся и будут к ней добры — хотя бы потому, что она так беспомощна, ничтожна, отчаянно чувственна, и всего лишь рабыня.
Глава 7
— Неплохой шатер, — заметил Отто.
— Может, нам придется умереть в нем, — отозвался Юлиан.
В шатре толпились приближенные Ортога. Среди этой аристократии находились представители разных племен, народов и культур. Здесь же стояли писцы для составления документов, фиксации событий и подписывания бумаг. В центре шатра было свободное место. На этом пятачке на грязном, усыпанным тростником земляном полу со скрещенными на груди руками стоял Отто. Позади него, слева, держался Юлиан, более заметный со стороны, чем он мог бы того пожелать. Он намеревался держаться в толпе, но был вытолкнут вперед после того, как Хендрикс с презрением указал на него стражникам. Хендрикс считал не лишним, чтобы ничтожный спутник Отто, босоногий оборванец, гражданин Империи, без свиты, знаков отличия и прав — словом, всего лишь презренный раб — оказался на виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76