Теперь стыдно и вспомнить, как Эннеари угораздило принять случайную ошибку за преднамеренное оскорбление – а ведь его еще никто и никогда не оскорблял, тем более нарочно. По первому разу немудрено и голову потерять. Однако урок не прошел даром, Арьен взялся за себя крепко: нельзя давать волю своему норову. А уж будущий король тем более не имеет права себя попускать. Эннеари казалось, что за минувший год он должным самообладанием обзавелся. Зря казалось. Справляться с чувством обиды он уже научился – иначе прибыть к людям долгосрочным послом остерегся бы. А вот справляться с гневом… единственный только раз в жизни он испытывал подобную ярость – когда вместе с Лерметтом гнался за вывертнем. Но ту ярость вовсе не было нужды сдерживать – совсем даже напротив. Зачем обуздывать гнев на врага, если этого врага можно и даже нужно просто-напросто застрелить? А вот если застрелить нельзя… если надо спокойно глядеть ему в глаза и улыбаться… и раскланиваться потом как ни в чем не бывало, и этикет соблюдать… и ни разу, ни единого даже разочка не сорваться… ему ведь разве что помечтать сгоряча дозволительно, как бы славно было раздать риэрнским наглецам полные пригоршни оплеух – поровну, чтобы всем хватило… у людей ведь принято в ответ на оплеухи хвататься за оружие и устраивать поединок? Вот только ни оплеух, ни поединков Эннеари себе позволить как раз и не может, чтоб не подвести Лерметта. Ничего не поделаешь, Арьен – назвался послом, так и не распускай руки. И мысли тоже. Стоит только позволить им одолеть тебя, взять над тобой верх, и рук тебе нипочем будет не удержать. Хотя смерть как поквитаться с мерзавцами хочется. Никому не дозволено так себя вести с женщиной. Только присутствие Шеррин и помогало Эннеари сдержать гнев, но теперь, оставшись наедине с собой, он понимал, что вот-вот готов сорваться.
Эннеари остановился и сделал четыре вдоха – глубоких, медленных. Жаль, право, что сейчас осень, а не зима. Никогда бы не подумал, что после прошлогодних приключений ему доведется помянуть добрым словом холод и снег, а вот поди ж ты! Ледяной зимний воздух отрезвил бы его куда надежнее, чем легкая осенняя прохлада, а если вдобавок и пылающее от гнева лицо снегом обтереть… ладно, хватит сожалеть о том, чего нет. Потому что главное, чего у тебя нет – это времени. Нужно постараться успеть вернуть ожерелье на место прежде, чем пропажа будет обнаружена… потому что если успеть не удастся… нацепить на лицо самое что ни на есть беззаботное выражение и уверить Шеррин, что сумеешь отовраться ты придумал правильно – жаль, что не придумал заодно, как врать станешь. Может, какое-нибудь наитие тебя бы по дороге к Старой Галерее и осенило – но когда гнев неумолимо теснит из головы прочь все и всяческие прочие мысли, рассчитывать на наитие невозможно. Один у тебя выход остался, посол – успеть вовремя. Другого попросту нет.
Вовремя успеть не удалось. Может, получасом бы раньше… может, даже минутой… может, если бы он не торчал посреди парка, словно пень, сжимая кулаки в тщетных попытках овладеть собой… теперь кулаки невольно сжимались снова – потому что подобной безнадежности в голосе Эннеари тоже еще никогда не слыхал.
– Арнет… – Король Аккарф говорил очень тихо, но до Эннеари его слова через открытое окно доносились вполне отчетливо. – Это знак… иначе и быть не может.
От тоскливой безысходности его слов мутилось в голове. Эннеари подобрался к окну поближе: навряд ли сейчас его хоть кто-нибудь заметит.
– Аккарф, нет! – выдохнула высокая, бледная до синевы женщина. – Как ты можешь так говорить… нет, даже думать! На тебе нет никакого греха!
Открытая шкатулка, выложенная изнутри лиловым бархатом, стояла на столике возле самого окна. Очевидно, именно там ее оставили похитители, нагло бросив прямо на виду. Эх, ну почему Эннеари не поспел хоть самую малость раньше! Как бы просто было перемахнуть через подоконник и положить ожерелье в шкатулку… а теперь об этом и помышлять нечего. Только и осталось, что таиться в кустах под окном да слушать, как эти двое предаются отчаянию.
Вот как? Слушать? Тебе ли это в голову пришло, Арьен? Слушать, вот еще! Делать тебе больше нечего! Думать ты сейчас должен, а не слушать. Думать – и быстро!
– Есть, – с прежней безысходностью произнес Аккарф. – Все это время, с первого дня своего царствования я ждал знака – вправе ли я быть королем. Вправе ли начать новую династию…
– Во всем законам – и людей, и богов – ты вправе! – яростно выкрикнула Арнет.
– Если бы не мой отец… – устало молвил Аккарф. – Когда королем становится сын потомственного приверженца кого-нибудь из богов смерти… не дурное ли это знамение для страны?
– Слушать этого больше не хочу! – воскликнула Арнет и взметнула голову. В ее больших темных глазах вспыхнули слезы.
– А придется, – печально произнес король. – Священное ожерелье ушло из моих рук. Во время моего правления. Яснее знака и придумать нельзя. Потому что грех на мне есть.
– Аккарф… – Арнет коротко рассмеялась – тяжело и горько. – Твоя жизнь безупречна до ужаса. Если кто и чист перед богами, так это ты.
– Нет, – мертвенным голосом произнес король, и Эннеари захолодел, потому что понял: мертвенным этот голос делало не отчаяние, а сознание вины – страшной, непоправимой. – Я не имел права на династию… на детей… но я… Арнет, я все эти годы любил тебя больше жизни, я и сейчас с ума схожу оттого, что ты рядом…
Арнет не сказала в ответ ни слова, не шелохнулась даже – но Эннеари внезапно сделалось страшно.
– Дома я мог отгородиться своим саном… – глухо продолжал Аккарф. – И твоим… и нашими обязанностями… но здесь я вижу тебя каждый день… каждый день, Арнет, от этого рассудок потерять можно!.. я и потерял. Я посмел мечтать о тебе… о том, что мне запретно… теперь я ясно вижу, что запретно… довольно мне было только захотеть – и я наказан. Я принес Окандо беду – теперь с этим спорить не можешь даже ты.
– Могу, – наклонив голову, произнесла Арнет. – И буду. Вот теперь я с кем угодно спорить могу. Даже с тобой. Я найду ожерелье – слышишь? Кто бы его ни взял… где бы оно ни было… найду…
Король только улыбнулся ей в ответ – и столько отчаяния было в этой его улыбке, что Эннеари ничуть не удивился тому, что сделала Арнет. Она рванулась к королю, обхватила его обеими руками и поцеловала – крепко, яростно, словно желая выпить из его уст всю переполняющую его безысходность – потом припала к нему на мгновение, прижав залитое слезами лицо к его груди, оторвалась и поцеловала вновь.
Вот оно, мгновение – и другого не будет! Аккарф стоит сейчас спиной и к окну, и к шкатулке, а Арнет… впрочем, даже если она и увидит, беды в том нет.
Эннеари прицелился и метнул ожерелье в распахнутое окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Эннеари остановился и сделал четыре вдоха – глубоких, медленных. Жаль, право, что сейчас осень, а не зима. Никогда бы не подумал, что после прошлогодних приключений ему доведется помянуть добрым словом холод и снег, а вот поди ж ты! Ледяной зимний воздух отрезвил бы его куда надежнее, чем легкая осенняя прохлада, а если вдобавок и пылающее от гнева лицо снегом обтереть… ладно, хватит сожалеть о том, чего нет. Потому что главное, чего у тебя нет – это времени. Нужно постараться успеть вернуть ожерелье на место прежде, чем пропажа будет обнаружена… потому что если успеть не удастся… нацепить на лицо самое что ни на есть беззаботное выражение и уверить Шеррин, что сумеешь отовраться ты придумал правильно – жаль, что не придумал заодно, как врать станешь. Может, какое-нибудь наитие тебя бы по дороге к Старой Галерее и осенило – но когда гнев неумолимо теснит из головы прочь все и всяческие прочие мысли, рассчитывать на наитие невозможно. Один у тебя выход остался, посол – успеть вовремя. Другого попросту нет.
Вовремя успеть не удалось. Может, получасом бы раньше… может, даже минутой… может, если бы он не торчал посреди парка, словно пень, сжимая кулаки в тщетных попытках овладеть собой… теперь кулаки невольно сжимались снова – потому что подобной безнадежности в голосе Эннеари тоже еще никогда не слыхал.
– Арнет… – Король Аккарф говорил очень тихо, но до Эннеари его слова через открытое окно доносились вполне отчетливо. – Это знак… иначе и быть не может.
От тоскливой безысходности его слов мутилось в голове. Эннеари подобрался к окну поближе: навряд ли сейчас его хоть кто-нибудь заметит.
– Аккарф, нет! – выдохнула высокая, бледная до синевы женщина. – Как ты можешь так говорить… нет, даже думать! На тебе нет никакого греха!
Открытая шкатулка, выложенная изнутри лиловым бархатом, стояла на столике возле самого окна. Очевидно, именно там ее оставили похитители, нагло бросив прямо на виду. Эх, ну почему Эннеари не поспел хоть самую малость раньше! Как бы просто было перемахнуть через подоконник и положить ожерелье в шкатулку… а теперь об этом и помышлять нечего. Только и осталось, что таиться в кустах под окном да слушать, как эти двое предаются отчаянию.
Вот как? Слушать? Тебе ли это в голову пришло, Арьен? Слушать, вот еще! Делать тебе больше нечего! Думать ты сейчас должен, а не слушать. Думать – и быстро!
– Есть, – с прежней безысходностью произнес Аккарф. – Все это время, с первого дня своего царствования я ждал знака – вправе ли я быть королем. Вправе ли начать новую династию…
– Во всем законам – и людей, и богов – ты вправе! – яростно выкрикнула Арнет.
– Если бы не мой отец… – устало молвил Аккарф. – Когда королем становится сын потомственного приверженца кого-нибудь из богов смерти… не дурное ли это знамение для страны?
– Слушать этого больше не хочу! – воскликнула Арнет и взметнула голову. В ее больших темных глазах вспыхнули слезы.
– А придется, – печально произнес король. – Священное ожерелье ушло из моих рук. Во время моего правления. Яснее знака и придумать нельзя. Потому что грех на мне есть.
– Аккарф… – Арнет коротко рассмеялась – тяжело и горько. – Твоя жизнь безупречна до ужаса. Если кто и чист перед богами, так это ты.
– Нет, – мертвенным голосом произнес король, и Эннеари захолодел, потому что понял: мертвенным этот голос делало не отчаяние, а сознание вины – страшной, непоправимой. – Я не имел права на династию… на детей… но я… Арнет, я все эти годы любил тебя больше жизни, я и сейчас с ума схожу оттого, что ты рядом…
Арнет не сказала в ответ ни слова, не шелохнулась даже – но Эннеари внезапно сделалось страшно.
– Дома я мог отгородиться своим саном… – глухо продолжал Аккарф. – И твоим… и нашими обязанностями… но здесь я вижу тебя каждый день… каждый день, Арнет, от этого рассудок потерять можно!.. я и потерял. Я посмел мечтать о тебе… о том, что мне запретно… теперь я ясно вижу, что запретно… довольно мне было только захотеть – и я наказан. Я принес Окандо беду – теперь с этим спорить не можешь даже ты.
– Могу, – наклонив голову, произнесла Арнет. – И буду. Вот теперь я с кем угодно спорить могу. Даже с тобой. Я найду ожерелье – слышишь? Кто бы его ни взял… где бы оно ни было… найду…
Король только улыбнулся ей в ответ – и столько отчаяния было в этой его улыбке, что Эннеари ничуть не удивился тому, что сделала Арнет. Она рванулась к королю, обхватила его обеими руками и поцеловала – крепко, яростно, словно желая выпить из его уст всю переполняющую его безысходность – потом припала к нему на мгновение, прижав залитое слезами лицо к его груди, оторвалась и поцеловала вновь.
Вот оно, мгновение – и другого не будет! Аккарф стоит сейчас спиной и к окну, и к шкатулке, а Арнет… впрочем, даже если она и увидит, беды в том нет.
Эннеари прицелился и метнул ожерелье в распахнутое окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119