И он пошел на него, уже отделился от стены…
Пока Железняков передергивал затвор, солдат-суздалец, равнодушно стоявший в сторонке, спустил винтовку с рем ня, взял ее в правую руку, неторопливо шагнул вперед, на ходу вытягивая руку с винтовкой, и сунул штык в грудь раненого. Трехгранник легко вошел в тело. Молодой человек снова откинулся к стене и стал заваливаться набок. Солдат подошел к упавшему, внимательно на него поглядел и еще раз воткнул штык. И опять штык вошел в тело, как вошел бы в соломенный тренировочный тюфяк. Вытянув штык, солдат вскинул винтовку на ремень и пошел прочь с тем же своим задумчивым выражением на лице.
8
Когда уходили из этого дома, попали еще в одну переделку со стрельбой. Но на этот раз столкнулись не с контрой.
Группа, производившая обыски в середине квартала, наткнулась в глубине обширного захламленного двора на притон воровской шайки. Воры оказали сопротивление, пытались пробиться к Леонтьевскому переулку, их оттуда отогнали моряки и солдаты оцепления, и они забаррикадировались в одном из флигелей. Флигель был двухэтажный, к нему близко подступали какие-то строения непонятного назначения, с окнами, забитыми досками. Блатные незаметно переходили из флигеля в эти строения и вдруг начинали палить из-за забитых окон. Только Раскольников с отрядом Железнякова вбежали во двор, спеша на помощь осаждавшим флигель, их обстреляли из одного такого строения, похожего на маленький закрытый манеж.
Когда раздались выстрелы, Раскольников и Железняков, бежавшие впереди отряда, залегли за кучей какого-то хлама. Лариса, следовавшая за ними, тоже хотела кинуться туда, но суздалец схватил ее за плечо и потащил в сторону, за угол бревенчатого сарая. Здесь отпустил.
- Не задело?
- Нет.
- Куда ж тебя понесло? Не успела б сховаться.
- Спасибо…
- Вот спас бы тебя Бог. Испугалась?
- Не успела.
- То-то, что не успела.
Солдат высунулся было из-за сарая, и тут же убрался назад: по нему выстрелили, пулька чиркнула по краю стены, вышибла из бревна щепку.
- Вишь, не унимаются.
Сарай был ветхий, без крыши, груда полусгнивших досок навалена сбоку, чуть не доверху.
- Дай мне револьвер, - сказала Лариса, показав на револьвер за поясом солдата.
- Стрелять умеешь?
- Умею.
С револьвером поднялась на груду, глянула поверх стены сарая, увидела круглое окно манежика, стреляли оттуда, и выстрелила по окну. Солдат пристроился рядом и тоже стал палить в ту сторону.
Стрельба продолжалась недолго. Взяли урок штурмом, кого не успели положить во время перестрелки, добивали штыками и прикладами, берегли патроны. Братва разошлась. Не пощадили и девку, взятую еще живой. Она была ранена, лежала пластом, а когда к ней подошли, выстрелила в упор из обреза, вышибла челюсть одному матросу, ее подняли на ноги и прикололи штыком к стене. Потерь же среди матросов и солдат, если не считать раненых, не было.
9
Вернувшись не поздно в свой вагон на Николаевском вокзале, Раскольников тут же лег, наутро опять предстояла облава, где-то в районе Хитрова рынка. Только стал засыпать, его растолкали: из-за спины матроса, поднявшего его, смотрела на него и улыбалась Лариса.
- Снова к вам, - сказала она, когда матрос вышел. - Не прогоните? Кажется, я начинаю привыкать к походной жизни. Я пришла к вам с прошением. Можете зачислить меня в свой отряд? Пока не закончена военная часть переворота, другими делами все равно не смогу заниматься.
- Где вы научились обращаться с оружием?
- Вот вы ругали Гумилева. А он не только декадент. Фронтовик. Кавалерист. Он учил. Возьмете в отряд?
- Один я не могу решить. Завтра поговорю с товарищами. Пока могу предложить напиться чаю. Хотите?
- Не откажусь.
Они долго не ложились в эту ночь. Говорили обо всем - о революции, об искусстве, в чем-то сходясь, в чем-то расходясь. И о миновавшем дне говорили, вспоминали отдельные происшествия этого сумасшедшего дня. Смеялись, вспоминая, как Раскольников с Железняковым под пулями блатных упали на землю за кучей мусора и угодили в канавку, полную куриных перьев, потом с трудом очистились от них, как Ларису затащил за сарай, словно котенка, невозмутимый солдат-суздалец.
Но вот о чем не говорили, старательно избегали касаться этой темы, так это о казни похожего на Раскольникова молодого человека, у которого нашли оружие. Хотя именно об этом больше всего хотели бы поговорить. Оба были потрясены и озадачены. И оба знали, что одинаково переживают случившееся. Но знали в то же время, что не готовы судить об этом. Во всяком случае, теперь. Может быть, когда-нибудь будут в состоянии судить. Но не теперь.
Он на минуту вышел из купе, чтобы подогреть на "буржуйке" остывший чайник, а когда вернулся, обнаружил перемены. Она перетащила его постель тощий тюфячок и пару матросских шинелей, которыми он укрывался - с верхней полки на нижнюю и застлала ложе двумя голубыми простынями, которые везла с собой и от которых исходил кружащий голову апельсинный аромат ее духов. Она переоделась, сняла светлое дорожное платье и надела яркий, в косые красные и голубые полосы, халат, и волосы расшпилила, распустила, и смотрела на него пытливо и весело. Свободным жестом показав на постель, сказала с улыбкой:
- Кушать подано.
Дальнейшее произошло как бы помимо его воли. Он поставил чайник на пол у двери, закрыл дверь и запер на щеколду, страшно волнуясь, шагнул к ней, осторожно взял ее за плечи. Она стояла неподвижно, улыбалась и без всякого стеснения смотрела ему прямо в глаза, и это еще больше сводило его с ума, сердце готово было выпрыгнуть наружу, и, чувствуя, что еще немного и он упадет в обморок, он нагнулся и поцеловал ее в губы.
Глава пятая
ЛАРИСА
1
Из Москвы в Питер они вернулись мужем и женой.
Революция - не лучшее время для любви. В Питере они виделись урывками. Она жила у себя дома, он - у себя, то есть иногда ночевал у матери на Симбирской улице, недалеко от Финляндского вокзала, когда ночь заставала в Петрограде. О том, чтобы устроить жизнь по-семейному, как у всех нормальных людей, им и в голову не приходило подумать, до того ли? Подумают когда-нибудь, когда наладится жизнь в республике. А пока хорошо было и то, что иногда удавалось провести вместе день, два, а то вовсе лишь мельком увидеться, коснуться друг друга ладонями, губами, прижаться друг к другу, радостно убедиться в том, что не приснились им те безумные страшные и счастливые московские дни, когда они не расставались ни на минуту. Когда-нибудь будут вместе. Мысль об этом бодрила и волновала. Жизнь, в сущности, только начиналась - все было впереди. Будущее манило.
Так, по крайней мере, понимал их отношения он. Так ли понимала их она, в этом он вовсе не был уверен. Он надеялся, что так, хотел бы, чтобы было так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Пока Железняков передергивал затвор, солдат-суздалец, равнодушно стоявший в сторонке, спустил винтовку с рем ня, взял ее в правую руку, неторопливо шагнул вперед, на ходу вытягивая руку с винтовкой, и сунул штык в грудь раненого. Трехгранник легко вошел в тело. Молодой человек снова откинулся к стене и стал заваливаться набок. Солдат подошел к упавшему, внимательно на него поглядел и еще раз воткнул штык. И опять штык вошел в тело, как вошел бы в соломенный тренировочный тюфяк. Вытянув штык, солдат вскинул винтовку на ремень и пошел прочь с тем же своим задумчивым выражением на лице.
8
Когда уходили из этого дома, попали еще в одну переделку со стрельбой. Но на этот раз столкнулись не с контрой.
Группа, производившая обыски в середине квартала, наткнулась в глубине обширного захламленного двора на притон воровской шайки. Воры оказали сопротивление, пытались пробиться к Леонтьевскому переулку, их оттуда отогнали моряки и солдаты оцепления, и они забаррикадировались в одном из флигелей. Флигель был двухэтажный, к нему близко подступали какие-то строения непонятного назначения, с окнами, забитыми досками. Блатные незаметно переходили из флигеля в эти строения и вдруг начинали палить из-за забитых окон. Только Раскольников с отрядом Железнякова вбежали во двор, спеша на помощь осаждавшим флигель, их обстреляли из одного такого строения, похожего на маленький закрытый манеж.
Когда раздались выстрелы, Раскольников и Железняков, бежавшие впереди отряда, залегли за кучей какого-то хлама. Лариса, следовавшая за ними, тоже хотела кинуться туда, но суздалец схватил ее за плечо и потащил в сторону, за угол бревенчатого сарая. Здесь отпустил.
- Не задело?
- Нет.
- Куда ж тебя понесло? Не успела б сховаться.
- Спасибо…
- Вот спас бы тебя Бог. Испугалась?
- Не успела.
- То-то, что не успела.
Солдат высунулся было из-за сарая, и тут же убрался назад: по нему выстрелили, пулька чиркнула по краю стены, вышибла из бревна щепку.
- Вишь, не унимаются.
Сарай был ветхий, без крыши, груда полусгнивших досок навалена сбоку, чуть не доверху.
- Дай мне револьвер, - сказала Лариса, показав на револьвер за поясом солдата.
- Стрелять умеешь?
- Умею.
С револьвером поднялась на груду, глянула поверх стены сарая, увидела круглое окно манежика, стреляли оттуда, и выстрелила по окну. Солдат пристроился рядом и тоже стал палить в ту сторону.
Стрельба продолжалась недолго. Взяли урок штурмом, кого не успели положить во время перестрелки, добивали штыками и прикладами, берегли патроны. Братва разошлась. Не пощадили и девку, взятую еще живой. Она была ранена, лежала пластом, а когда к ней подошли, выстрелила в упор из обреза, вышибла челюсть одному матросу, ее подняли на ноги и прикололи штыком к стене. Потерь же среди матросов и солдат, если не считать раненых, не было.
9
Вернувшись не поздно в свой вагон на Николаевском вокзале, Раскольников тут же лег, наутро опять предстояла облава, где-то в районе Хитрова рынка. Только стал засыпать, его растолкали: из-за спины матроса, поднявшего его, смотрела на него и улыбалась Лариса.
- Снова к вам, - сказала она, когда матрос вышел. - Не прогоните? Кажется, я начинаю привыкать к походной жизни. Я пришла к вам с прошением. Можете зачислить меня в свой отряд? Пока не закончена военная часть переворота, другими делами все равно не смогу заниматься.
- Где вы научились обращаться с оружием?
- Вот вы ругали Гумилева. А он не только декадент. Фронтовик. Кавалерист. Он учил. Возьмете в отряд?
- Один я не могу решить. Завтра поговорю с товарищами. Пока могу предложить напиться чаю. Хотите?
- Не откажусь.
Они долго не ложились в эту ночь. Говорили обо всем - о революции, об искусстве, в чем-то сходясь, в чем-то расходясь. И о миновавшем дне говорили, вспоминали отдельные происшествия этого сумасшедшего дня. Смеялись, вспоминая, как Раскольников с Железняковым под пулями блатных упали на землю за кучей мусора и угодили в канавку, полную куриных перьев, потом с трудом очистились от них, как Ларису затащил за сарай, словно котенка, невозмутимый солдат-суздалец.
Но вот о чем не говорили, старательно избегали касаться этой темы, так это о казни похожего на Раскольникова молодого человека, у которого нашли оружие. Хотя именно об этом больше всего хотели бы поговорить. Оба были потрясены и озадачены. И оба знали, что одинаково переживают случившееся. Но знали в то же время, что не готовы судить об этом. Во всяком случае, теперь. Может быть, когда-нибудь будут в состоянии судить. Но не теперь.
Он на минуту вышел из купе, чтобы подогреть на "буржуйке" остывший чайник, а когда вернулся, обнаружил перемены. Она перетащила его постель тощий тюфячок и пару матросских шинелей, которыми он укрывался - с верхней полки на нижнюю и застлала ложе двумя голубыми простынями, которые везла с собой и от которых исходил кружащий голову апельсинный аромат ее духов. Она переоделась, сняла светлое дорожное платье и надела яркий, в косые красные и голубые полосы, халат, и волосы расшпилила, распустила, и смотрела на него пытливо и весело. Свободным жестом показав на постель, сказала с улыбкой:
- Кушать подано.
Дальнейшее произошло как бы помимо его воли. Он поставил чайник на пол у двери, закрыл дверь и запер на щеколду, страшно волнуясь, шагнул к ней, осторожно взял ее за плечи. Она стояла неподвижно, улыбалась и без всякого стеснения смотрела ему прямо в глаза, и это еще больше сводило его с ума, сердце готово было выпрыгнуть наружу, и, чувствуя, что еще немного и он упадет в обморок, он нагнулся и поцеловал ее в губы.
Глава пятая
ЛАРИСА
1
Из Москвы в Питер они вернулись мужем и женой.
Революция - не лучшее время для любви. В Питере они виделись урывками. Она жила у себя дома, он - у себя, то есть иногда ночевал у матери на Симбирской улице, недалеко от Финляндского вокзала, когда ночь заставала в Петрограде. О том, чтобы устроить жизнь по-семейному, как у всех нормальных людей, им и в голову не приходило подумать, до того ли? Подумают когда-нибудь, когда наладится жизнь в республике. А пока хорошо было и то, что иногда удавалось провести вместе день, два, а то вовсе лишь мельком увидеться, коснуться друг друга ладонями, губами, прижаться друг к другу, радостно убедиться в том, что не приснились им те безумные страшные и счастливые московские дни, когда они не расставались ни на минуту. Когда-нибудь будут вместе. Мысль об этом бодрила и волновала. Жизнь, в сущности, только начиналась - все было впереди. Будущее манило.
Так, по крайней мере, понимал их отношения он. Так ли понимала их она, в этом он вовсе не был уверен. Он надеялся, что так, хотел бы, чтобы было так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108