– и пополам. Василий Константинович до вилки с ножом не дотрагивается вовсе. Только корочку маслом помазал и жует себе, на хозяев стола посматривает и все запоминает: кто как и что ест.
– Господа! – возглашает руководитель японской делегации Мацушима. – Я думаю, что переговоры явят собой образец искренности и взаимного доброжелательства. Я пью за успех, господа!
Шумит тяжелый океан, с ревом разбивается о высокие каменные глыбы, замирает в воздухе снежными, устремленными ввысь валами, а потом с шелестом обрушивается вниз – в самого себя.
Блюхер без ежедневной двухчасовой прогулки не человек. Как бы ни работал, пусть двадцать часов, все равно обязательно пешочком, размеренным шагом десять километров отшагай, хоть помри.
– Мой двоюродный дядька, – объяснял Василий Константинович Петрову, – до восьмидесяти пяти лет жил, а в восемьдесят еще женихался с молодухами. А все почему? Он по вечерам письмоноше помогал, в соседние деревни письма разносил. Пятнадцать километров отмахает, а потом сидит у печи, ноги вытянет и от счастья плачет. Честное слово! Молится и плачет радостно.
Блюхер кладет пистолет в задний карман брюк, надвигает канотье, смотрит на себя в зеркало и отправляется к океану – тут, в Дайрене, до него рукой подать. Он перепрыгивает с валуна на валун, уходя все дальше и дальше – вдоль по пустынному берегу. А за ним – неотрывной тенью два японца в штатском, шпики. Идут, совсем не скрываясь, даже изредка переговариваются друг с другом. Им тяжело идти за Василием Константиновичем, потому что тот в ходьбе быстр. Шпики чуть не бегут за ним, тяжело дышат, потные. А Блюхер идет и посмеивается. Думает: «Это вам, сукины дети, за обед в ресторане! Вы лихо жуете, мы – ходим. А ну – кто кого?!» И Василий Константинович поддает скорости. Один из шпиков, тот, что поменьше ростом, заглядевшись на военного министра, спотыкается, падает и расшибает себе лоб. По щеке течет кровь. Второй шпик на ходу вытирает кровь своему спутнику, но понимает, что дело плохо. Либо надо останавливаться, чтобы по-настоящему помочь товарищу, либо одному бежать следом за русским министром.
– Эй, господина! – кричит он, задыхаясь. – Подожди!
Блюхер идет, будто этот крик к нему не относится. Вокруг валуны, низкие, словно расчесанные огромным гребнем, корейские сосны, и больше ничего. Только океан глухо стонет и грохочет.
– Э, хоросая господина! – снова в отчаянии кричат шпики в спину Василию Константиновичу.
Блюхер останавливается. Смотрит на своих сопровождающих. Они бредут к нему – жалкие, перемазанные кровью, взмокшие.
– Вы кто? – спрашивает Блюхер.
– Васа охрана.
– Шпионы, что ль?
– Сипионы, сипионы, – радостно соглашается тот, что разбил себе лоб. – Немнозко сипиона, немнозко охрана. Твоя ходи, моя топ-топ, за тобой ходи, но твоя быстро ходи, как животное.
– Сейчас пойдем дальсе, – говорит второй шпик, – только остановим кровь.
– До кости разбил? – спрашивает Блюхер.
– Немнозко до кости.
– Иди сюда.
Шпик подходит к Блюхеру, и Василий Константинович начинает осматривать рану.
– Ну-ка, – говорит он второму, – вот мой платок, сбегайте и намочите его водой.
Шпик убегает вниз, к океану.
– Садись, – говорит Блюхер.
– В васем присутствии нельзя.
– Пиджачок сними – мокрый.
Шпик снимает пиджак, под мышками у него – на кожаных ремешках – два кольта.
– Хорошие кольты, – говорит Василий Константинович.
– Немнозечко тязеловаты.
– Покажите-ка...
– А вы меня не застрелите?
– У меня свой есть, чтоб застрелить.
– У вас маленький браунинг, им не застрелить.
– А вы откуда знаете, что у меня браунинг?
– Так мы зе сипионы. Когда из отеля вы выходили, я к вам призался рукой, около портье, помните?
– Нет.
– Вот и хоросо. А я на осцупь все пистолеты знаю. У вас браунинг, английской фирмы.
– Молодец! – искренне восхищается Блюхер.
Польщенный шпик достает из-под мышки кольт и протягивает Василию Константиновичу.
– Вот, – говорит он. – Мозно посмотреть.
Блюхер навскидку целится из пистолета. Высоко над ним, распластав крылья, летит ястреб. Блюхер берет его на мушку. Гремит выстрел. Ястреб, сломав крылья, стремительно падает на камни.
– Господина, вы великий стрелок, – говорит шпик, – только где я теперь достану денег, чтобы купить патрон?
– Сколько он стоит?
– Недорого, но все-таки. Мы, сипионы, бедные люди.
Блюхер достает десятидолларовую бумажку и протягивает ее шпику.
– Господин такой седрый, мы не будем вам месать и станем говорить, что вы осень-осень хоросий министр.
Второй шпик приносит намоченный платок. Блюхер промывает ранку и предлагает:
– Ну что, обратно пойдем?
– А вам хосется есе походить по берегу.
– Хочется.
– Если бы вы позволили нам идти босиком, – просит шпик, – то мы бы не месали вам звуком своих шагов сзади и вам бы казалось, что нас нет.
– Если не оглядываться?
– Мозно и оглядываться. Мы будем лозиться, когда вы оглянетесь.
– Разувайтесь, – соглашается Блюхер, – я тоже босиком пойду.
Идет министр босиком, подвернув брюки, песню поет, руками в такт размахивает, а ветер с океана свистит – свежий, великолепный ветер, навстречу ему идти всей грудью – нет большей радости.
ЗАЛ «ЯМАТО-ОТЕЛЯ». УТРО
– Следовательно, – заканчивает Петров, – мы вновь выдвигаем только одно требование: незамедлительная эвакуация японских оккупационных войск из Приморья. Это справедливое требование, и мы уверены в том, что оно будет удовлетворено.
Глава японской делегации, протирая очки, говорит:
– Перед тем как мы выдвинем наши окончательные требования, нам бы хотелось урегулировать вопрос о японских солдатах, жертвах последних лет, похороненных на территории Дальнего Востока. Нам кажется, что следовало бы найти удобную для вас форму не только решить вопрос о материальных компенсациях, но и о моральных. В данном случае мы имеем в виду официальное соболезнование – словом, частности мы готовы обсудить вместе с вами, если вы согласитесь, а вы не можете не согласиться с нашим изначальным предложением, потому что оно законно и отвечает всем нормам человеческой морали.
Блюхер сжимает кулаки и начинает вертеть головой – первый признак гнева.
– На войне как на войне, – говорит он. – Не мы пришли на вашу территорию, а вы явились на нашу. Вас никто сюда не звал. Следовательно, ни о какой компенсации, ни материальной, ни тем более моральной, не может быть и речи. Мы приехали к вам, движимые лишь одним желанием: вести переговоры. Мы отвергаем диктат как метод.
Блюхер садится на свое место, по-прежнему покашливая от волнения. Молодые секретари японской делегации склоняются над головами советников, сидящих за стульями главы делегации и его заместителей. Глава делегации – генерал Мацушима – обменивается тихими, улыбчивыми фразами с заместителем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Господа! – возглашает руководитель японской делегации Мацушима. – Я думаю, что переговоры явят собой образец искренности и взаимного доброжелательства. Я пью за успех, господа!
Шумит тяжелый океан, с ревом разбивается о высокие каменные глыбы, замирает в воздухе снежными, устремленными ввысь валами, а потом с шелестом обрушивается вниз – в самого себя.
Блюхер без ежедневной двухчасовой прогулки не человек. Как бы ни работал, пусть двадцать часов, все равно обязательно пешочком, размеренным шагом десять километров отшагай, хоть помри.
– Мой двоюродный дядька, – объяснял Василий Константинович Петрову, – до восьмидесяти пяти лет жил, а в восемьдесят еще женихался с молодухами. А все почему? Он по вечерам письмоноше помогал, в соседние деревни письма разносил. Пятнадцать километров отмахает, а потом сидит у печи, ноги вытянет и от счастья плачет. Честное слово! Молится и плачет радостно.
Блюхер кладет пистолет в задний карман брюк, надвигает канотье, смотрит на себя в зеркало и отправляется к океану – тут, в Дайрене, до него рукой подать. Он перепрыгивает с валуна на валун, уходя все дальше и дальше – вдоль по пустынному берегу. А за ним – неотрывной тенью два японца в штатском, шпики. Идут, совсем не скрываясь, даже изредка переговариваются друг с другом. Им тяжело идти за Василием Константиновичем, потому что тот в ходьбе быстр. Шпики чуть не бегут за ним, тяжело дышат, потные. А Блюхер идет и посмеивается. Думает: «Это вам, сукины дети, за обед в ресторане! Вы лихо жуете, мы – ходим. А ну – кто кого?!» И Василий Константинович поддает скорости. Один из шпиков, тот, что поменьше ростом, заглядевшись на военного министра, спотыкается, падает и расшибает себе лоб. По щеке течет кровь. Второй шпик на ходу вытирает кровь своему спутнику, но понимает, что дело плохо. Либо надо останавливаться, чтобы по-настоящему помочь товарищу, либо одному бежать следом за русским министром.
– Эй, господина! – кричит он, задыхаясь. – Подожди!
Блюхер идет, будто этот крик к нему не относится. Вокруг валуны, низкие, словно расчесанные огромным гребнем, корейские сосны, и больше ничего. Только океан глухо стонет и грохочет.
– Э, хоросая господина! – снова в отчаянии кричат шпики в спину Василию Константиновичу.
Блюхер останавливается. Смотрит на своих сопровождающих. Они бредут к нему – жалкие, перемазанные кровью, взмокшие.
– Вы кто? – спрашивает Блюхер.
– Васа охрана.
– Шпионы, что ль?
– Сипионы, сипионы, – радостно соглашается тот, что разбил себе лоб. – Немнозко сипиона, немнозко охрана. Твоя ходи, моя топ-топ, за тобой ходи, но твоя быстро ходи, как животное.
– Сейчас пойдем дальсе, – говорит второй шпик, – только остановим кровь.
– До кости разбил? – спрашивает Блюхер.
– Немнозко до кости.
– Иди сюда.
Шпик подходит к Блюхеру, и Василий Константинович начинает осматривать рану.
– Ну-ка, – говорит он второму, – вот мой платок, сбегайте и намочите его водой.
Шпик убегает вниз, к океану.
– Садись, – говорит Блюхер.
– В васем присутствии нельзя.
– Пиджачок сними – мокрый.
Шпик снимает пиджак, под мышками у него – на кожаных ремешках – два кольта.
– Хорошие кольты, – говорит Василий Константинович.
– Немнозечко тязеловаты.
– Покажите-ка...
– А вы меня не застрелите?
– У меня свой есть, чтоб застрелить.
– У вас маленький браунинг, им не застрелить.
– А вы откуда знаете, что у меня браунинг?
– Так мы зе сипионы. Когда из отеля вы выходили, я к вам призался рукой, около портье, помните?
– Нет.
– Вот и хоросо. А я на осцупь все пистолеты знаю. У вас браунинг, английской фирмы.
– Молодец! – искренне восхищается Блюхер.
Польщенный шпик достает из-под мышки кольт и протягивает Василию Константиновичу.
– Вот, – говорит он. – Мозно посмотреть.
Блюхер навскидку целится из пистолета. Высоко над ним, распластав крылья, летит ястреб. Блюхер берет его на мушку. Гремит выстрел. Ястреб, сломав крылья, стремительно падает на камни.
– Господина, вы великий стрелок, – говорит шпик, – только где я теперь достану денег, чтобы купить патрон?
– Сколько он стоит?
– Недорого, но все-таки. Мы, сипионы, бедные люди.
Блюхер достает десятидолларовую бумажку и протягивает ее шпику.
– Господин такой седрый, мы не будем вам месать и станем говорить, что вы осень-осень хоросий министр.
Второй шпик приносит намоченный платок. Блюхер промывает ранку и предлагает:
– Ну что, обратно пойдем?
– А вам хосется есе походить по берегу.
– Хочется.
– Если бы вы позволили нам идти босиком, – просит шпик, – то мы бы не месали вам звуком своих шагов сзади и вам бы казалось, что нас нет.
– Если не оглядываться?
– Мозно и оглядываться. Мы будем лозиться, когда вы оглянетесь.
– Разувайтесь, – соглашается Блюхер, – я тоже босиком пойду.
Идет министр босиком, подвернув брюки, песню поет, руками в такт размахивает, а ветер с океана свистит – свежий, великолепный ветер, навстречу ему идти всей грудью – нет большей радости.
ЗАЛ «ЯМАТО-ОТЕЛЯ». УТРО
– Следовательно, – заканчивает Петров, – мы вновь выдвигаем только одно требование: незамедлительная эвакуация японских оккупационных войск из Приморья. Это справедливое требование, и мы уверены в том, что оно будет удовлетворено.
Глава японской делегации, протирая очки, говорит:
– Перед тем как мы выдвинем наши окончательные требования, нам бы хотелось урегулировать вопрос о японских солдатах, жертвах последних лет, похороненных на территории Дальнего Востока. Нам кажется, что следовало бы найти удобную для вас форму не только решить вопрос о материальных компенсациях, но и о моральных. В данном случае мы имеем в виду официальное соболезнование – словом, частности мы готовы обсудить вместе с вами, если вы согласитесь, а вы не можете не согласиться с нашим изначальным предложением, потому что оно законно и отвечает всем нормам человеческой морали.
Блюхер сжимает кулаки и начинает вертеть головой – первый признак гнева.
– На войне как на войне, – говорит он. – Не мы пришли на вашу территорию, а вы явились на нашу. Вас никто сюда не звал. Следовательно, ни о какой компенсации, ни материальной, ни тем более моральной, не может быть и речи. Мы приехали к вам, движимые лишь одним желанием: вести переговоры. Мы отвергаем диктат как метод.
Блюхер садится на свое место, по-прежнему покашливая от волнения. Молодые секретари японской делегации склоняются над головами советников, сидящих за стульями главы делегации и его заместителей. Глава делегации – генерал Мацушима – обменивается тихими, улыбчивыми фразами с заместителем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86