– Здравствуйте, гражданин чекист Марейкис, – заговорил он шипучим голосом. – Не думали, верно, что встретимся? А я – вот он, весь перед вами! Или забыли Лубянку? Забыли кабинет на третьем этаже?!
Стрелков набрал в рот слюны и, приблизившись, плюнул Чену в лицо.
Чен достал платок, вытер лицо, ни один мускул в нем не дрогнул.
– Я протестую, – сказал он тихо. – Что это такое, Кирилл Николаевич?
Стрелков ударил его наотмашь – ребром ладони по лицу. Хлынула кровь из носа.
– Я те попротестую, – прохрипел он. – Я те, суке, попротестую!
– Успокойтесь, – сказал Гиацинтов, – поменьше эмоций. Спасибо вам, Сергей Дмитриевич. До свиданья.
Стрелков вышел из кабинета.
– Послушайте, милый товарищ Марейкис, – заговорил Гиацинтов, – не считайте нас олухами. Вы свою партию проиграли. Хотите жить – давайте говорить откровенно. Ну как?
– Тут какая-то чудовищная ошибка, Кирилл Николаевич, право слово!
– Пеняйте на себя. Сейчас вас станут пытать. А как же иначе прикажете поступать? Не гуманно? Согласен! Так помогите мне не быть жестоким. Вы делаете нас зверьми, вы, а не кто-либо другой.
Вошло пятеро. Они зажали руки и ноги Чена в деревянные колодки и разложили на столе набор тупых игл.
– Они сейчас будут вгонять вам иглы под ногти. Это больно очень больно, – медленно говорил Гиацинтов, продолжая заниматься своим маникюром. – Начинайте, ребята.
В кабинете стало тихо. Гиацинтов отложил пилки, и, когда иголка стала входить под ноготь большого пальца, оставляя багровый след, он весь подался вперед, впившись глазами в лицо Чена. А Чен сидел недвижно, лицо его словно окаменело, только зрачки глаз стали расширяться.
– В мизинчик, – тихо попросил Гиацинтов, – это нежней, когда в мизинчик, там мясцо молоденькое.
И снова он весь подался вперед, а Чен продолжал сидеть замерев и смотрел широко открытыми глазами сквозь полковника, который кусал губы и часто дышал, наблюдая за иглой, входившей в мизинец.
– Ну! Ну же! – говорил Гиацинтов. – Ну, зачем ты нас всех мучаешь? Ну, скажи нам что-нибудь...
Чен ответил утиным, крякающим голосом:
– Это ошибка, я ни в чем не виноват.
Сказал он это очень быстро, потому что боялся сорваться на крик.
– Ага, – обрадовался Гиацинтов, – дрогнул! Теперь в безымянный ему воткните, и чтоб кровь клопчиками, клопчиками капала!
ПОЗИЦИИ БЕЛЫХ
Дивизия выстроена в каре. Лица солдат утомлены, глаза воспаленные, чуть блестят – перед построением выдали по стакану водки. Вдали слышно, как ворочается гром: это продолжается артобстрел красных.
Посредине каре, на трибуне, стоит главком – генерал Молчанов, а рядом на красно-зеленом половичке – брат вождя, Николай Меркулов, министр иностранных дел. Внизу, возле трибуны, замер генералитет, офицеры штаба, Ванюшин.
– И мы торжественно заявляем, – подняв руку над головой, зычно выкрикивает Меркулов текст, написанный для него Ванюшиным, – что никакая иная правда нас не тревожит, кроме правды народной. Мужику будет нарезана земля, торговцу отдана лавка, а предприниматель позовет рабочего на завод, уважительно обращаясь к нему по имени и отчеству, как к брату и другу. Для того чтобы поскорей спасти страну от большевистских оборотней, нам осталось не так уж много сделать! Я говорю вам – вперед, на Читу! Я говорю вам – на Хабаровск! Я зову вас к победе! Я вижу вас победителями! Ура!
Победное «ура» несется над каре в сухом, морозном воздухе.
Ванюшин внимательно смотрит в лица солдат и замечает то, чего не видит, а может быть, и не хочет видеть Меркулов, возвышающийся на трибуне возле сухого, аскетичного Молчанова, одетого в солдатскую форму, сшитую из английского тонкого сукна – по-наполеоновски.
Ванюшин видит, как солдаты посмеиваются, подмигивают, подталкивают друг друга локтями. А глотку все равно дерут: черт его знает, а вдруг возьмет министр да отвалит за бравый прием еще по стакашке водочки. Чего ж не поорать-то?
ЦЕНЗУРНЫЙ КОМИТЕТ ВО ВЛАДИВОСТОКЕ
Председатель комитета поздоровался с Исаевым весьма сухо, усадил его в кресло и, сокрушенно покачав головой, сказал:
– Какая все-таки гнусность вышла. Вместо героической корреспонденции Ванюшина с фронта – эта гадость о здешних проститутках. Кто вас подвел? Давайте решать, что делать. По-моему, это граничит с злоумышлением.
– Господин цензор, тогда лучше заранее казните меня.
– О чем вы?
– Это я поставил материал в номер.
– Вы?!
Исаев молча кивнул и мило улыбнулся.
– Зачем?
– А тираж? Газету раскупили за двадцать минут, такой материал публика читает взахлёб. Согласитесь: что может быть приятнее, чем прочесть о бесчестье других?
– Вы с ума сошли! – тихо сказал цензор.
– Не надо таких трагичных интонаций. Когда я работал в пресс-группе Колчака, мы не боялись печатать правду. И потом – почему красные говорят беспощадную правду о своих трудностях и поражениях, а мы обязаны молчать?
– При чем здесь красные? Меня они меньше всего интересуют!
В кабинет без стука вошел Гиацинтов. Он дружески обнялся с Исаевым, пожал руку цензору, упал в кресло, забросил ногу на ногу и спросил:
– Он вас давно пытает, наш доблестный страж государственной тайны? Не обижайтесь, Макс. В общем, он прав. В эти дни можно было бы обойтись без разоблачений. Меня интересует, кто это вставил в номер?
– Я.
– Ну, перестаньте, старина, это не так смешно, как вам кажется. Красные наверняка сейчас передают содержание статьи в Москву.
– Зачем им это?
– Позлобствовать, похихикать над нашими горестями.
– Досадно, конечно, но статью поставил в номер я.
– В обход цензуры?
– Когда я верстаю номер, то думаю о газете, а не о цензуре.
– Кто писал статью?
– Черт его знает.
– Где текст?
– Валяется в редакции.
– У кого?
– По-видимому, у метранпажа.
– Метранпаж у нас. Он клянется, что подлинника в типографии никто не видел после набора.
– А, ерунда какая...
– Вы видели, как набирали этот материал?
– Да.
– На чем он был написан?
– На листочках.
– Я понимаю, что не на веточках. Какие были листочки? Большие, маленькие, чистые, в линеечку?
– Кажется, чистые.
– Понятно. А через кого этот материал попал к вам?
– Он лежал у меня на столе.
– Вам его принесли?
– Нет, просто я обнаружил этот материал на столе.
– Когда это было?
– Вчера,
– Утром?
– Да.
– Кто дежурил в редакции?
– Не знаю, полковник.
– Сторожиха утверждает, что никого в редакции из посторонних не было ни ночью, ни утром, кроме девицы у вас, в девять ровно.
– Старая сплетница, – улыбнулся Исаев. – Уволю.
– Правильно поступите. Так кто эта девица?
– Полковник, вы вольны казнить меня, – сказал Исаев шутливо и протянул на стол обе руки, – можете заковать меня в кандалы.
– Когда казнят, Макс, то в кандалы не заковывают.
– Обидно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86