– О, это великая жертва – сказать честно про белого пса, наемника японского капитала, губителя русского народа, на костлявых руках которого кровь тысяч замученных женщин и детей. Надеюсь, вы заметили сходство между портретом, написанным у вас, и мной, так сказать, оригиналом?
– Художники – народ особый, – вон есть и такие, которые пишут про нас – «кровавые красные псы, опьянев от русской крови, истоптали матушку-Россию, осквернили могилы отцов и продали нашу страдалицу-родину еврейскому интернационалу».
– А что, разве это неправда? – не сдержавшись, воскликнул Молчанов.
– Да не совсем вроде бы я похож на портрет, написанный вами.
– Не я написал этот портрет, а история!
– В таком случае она его и закрасит, история-то...
Молчанов отошел к двери, распахнул ее и сказал:
– Полковник Кремнев! Отвезете парламентера к красным позициям на броне. О погоде говорите сколько угодно, про политику воздерживайтесь,
– До свидания, господин генерал, – сказал парламентер Уткин.
– Прощайте.
Когда парламентер вышел из кабинета и, сев в броневик, укатил, Молчанов взял послание Блюхера, внимательно прочитал его еще раз, походил по мягкому ковру, заложил руки за спину, а потом сунул два листка в камин и долго смотрел, как бумага скручивалась в черный жгут, корчась на красных угольях.
ПЕРЕДОВЫЕ КРАСНЫХ ВОЙСК
На КП адъютант подает стакан спирту только что вернувшемуся парламентеру Уткину.
Уткин выпивает залпом, нюхает рукав, стоит мгновение с раскрытым ртом, грызет сухарь, протянутый ему Блюхером, и только после этого с шумом выдыхает из себя ядреный медицинский запах и блаженно улыбается.
– Что он сказал? – спрашивает Блюхер.
Гржимальский стоит белый, натянутый как струна.
– А ничего толком не сказал, товарищ главком.
– Про срок его предупредил?
– В самом начале сказал: срок три часа.
– Сколько прошло? – спрашивает Блюхер Гржимальского.
– Три.
– Все, – говорит Блюхер. – Была бы честь предложена. Хватит. Где Постышев?
– У прямого провода, с Дальбюро говорит,
– Пожалуйста, пригласите его сюда.
– Есть.
– Командарм Серышев?
– Я.
– Товарищ Покус!
– Здесь.
– Яков Захарович, тебя назначаю командующим всеми войсками, которые начнут атаку Волочаевской сопки.
– Есть.
– Конев?
– Здесь.
– Хорошо. Петров-Тетерин?
– Я.
– Хорошо.
Входит Постышев.
– Начинаем, – говорит ему Блюхер.
– Отказал Молчанов?
– Да.
– Позвольте пойти на передовую? – спрашивает Гржимальский.
– Нет. Вы мне понадобитесь здесь.
Постышев одевается и идет следом за Покусом.
– Куда? – спрашивает Блюхер.
– В окопы.
– Я буду позже. Сигнал для начала, как обусловлено.
– Понятно. Счастливо, Василий Константинович.
– Счастливо, Павел Петрович.
Постышев и Покус уходят.
– Как с танками? – спрашивает Блюхер.
– Остался один, который может работать.
– Его бросить на поле сразу после начала наступления.
– Так у него ж пулемет заклинило.
– Ничего. Пусть прет без пулемета.
Входит адъютант.
– Товарищ главком, вас ждет главный редактор «Читинской правды» уже два часа, у него Чита на проводе, надо передовицу в номер.
– Извините, – говорит Блюхер командирам и выходит в соседнюю комнату.
Навстречу ему бросается маленький экзальтированный человечек в пенсне с нервическим румянцем.
– Главком! Я все понимаю! Мне нужно всего несколько слов.
– Несколько – могу. А что это вы суетитесь? Вы поспокойнее. Присаживайтесь, ручку в чернила обмакните и пишите: «Дальний Восток был, есть и будет русским Дальним Востоком».
Главный редактор пишет, брызгая чернилами.
– Еще вопрос.
– Пожалуйста.
– Я видел повсюду в войсках поразительный порядок. Я увидел армию, которой не было до вашего приезда на Дальний Восток. Сколько, верно, вам пришлось пострелять народа, чтобы добиться этого?
– Ни один боец не был расстрелян.
– Как?
– Так.
– Как же вам удалось навести порядок среди этого развала и разброда?
– У нашей партии есть целый ряд способов навести порядок и без репрессий. Вы сами-то кто по партийной принадлежности?
– Большевик.
– И давно?
– Порядочно.
– Странно. Вы когда-нибудь видели, как расстреливают людей?
– Нет.
– А по долгу службы вам никогда не приходилось подписывать ордер на расстрел человека?
– Нет.
– Тогда понятно. Еще вопросы есть?
– Есть.
– Сколько?
– Двенадцать.
– Прибавьте для счастливого числа еще один и задайте их мне после окончания сражения.
Блюхер возвращается в комнату к командирам, оглядывает их всех и медленно говорит:
– Я прошу вас сверить часы.
ОКОПЫ
Постышев лежит в снегу, рядом с бойцами, на сорокаградусном морозе. Ревет пронзительный ветер – низкий, змеящийся по снегу, задувающий за воротники и под шапки.
– Спать ему не давайте, – говорит Павел Петрович старику, лежащему подле него, и показывает глазами на молодого бойца. – Во-он, под елочкой, пристроился, сейчас заснет, лицо у него больно тихое.
– Не слушается он меня.
– Может, больной?
– Вроде бы здоровый, жару в нем нет.
Постышев подползает к парню и тормошит его.
– Ты не спи, Илья Муромец, только не спи.
– А мне лето грезится, – отвечает парень.
– А мне, может, осень! – сердится Постышев. – Раскрой глаза!
– От снега их режет, небо черным кажется. А в лете мне речка видится – мелкая-мелкая, дно песчаное, – очень медленно говорит парень, – берега с осокой, плотвичка на пригретых местах хвостиками вывертывает.
– Вот сволочное дело, – говорит Постышев, – и поднять его нельзя, сразу подстрелят. Открой глаза, черт ласковый! Сейчас все в атаку станут, а ты будешь лежать окоченелый.
Дыбится, кряжится впереди Волочаевская сопка – неприметная с виду, опутанная рядами колючей проволоки, ощеренная пушками и пулеметами, поросшая частым лесом, загадочная и молчаливая пока.
Тишина стоит кругом – зимняя, мирная, густая. И когда с красного бронепоезда, который отвоевал железнодорожный путь, а сейчас, медленно похлестывая отработанными парами по снежному откосу, приближается к Волочаевке, свистя и кувыркаясь в воздухе, полетел на белые позиции первый снаряд, и когда он ахнул снежным фонтаном выше сосен, и когда каппелевцы ответили залпом из нескольких десятков орудий, а красные – всеми орудиями бронепоезда, тогда разорвалась тишина, исчезла, полетела в клочья – вверх и в стороны.
Комиссар с «Жана Жореса» лежит в снегу рядом с бойцами.
– Вот я ему и говорю, – продолжает он свой рассказ в короткие промежутки между разрывами снарядов, – не видать тебе всемирного царства свободы, как своей задницы, потому как ты трус и гнида. Он, конечно, в амбицию. А бесспорно то, что амбиция, она с девицей хороша, а не с красным бойцом. «Это, говорит, тебе ее не видать, свободы, оттого что ты под пулю прешь, а я обожду и в царство пройду первым».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86