Творится ужас!
– Не может быть, – рассеянно отвечает Меркулов. – Экое, право слово, безобразие. Сейчас что-нибудь придумаем. Слышите, как древесиной пахнет, а? Понюхайте, понюхайте – божественный запах. Нет ничего слаще запаха убитого дерева.
– Коля! – шепчет Ванюшин, и в глазах его играет отблеск пожаров, полыхающих в городе. – При чем здесь лес?! В городе творится ужас! Мы так все погубим. Какие, к черту, общенациональные задачи и манифесты? Опомнитесь...
– Да, да, вы правы, – отвечает Меркулов, а сам зажимает пальцы, считая штабеля, – сейчас едем. А с другой стороны, чего вы хотите? Народный гнев не знает границ... Господа, отчего вы не пометили на кедрачах, что мы не в Токио, а к американцам эту партию запродали? Синим крестиком надо, а вы желтым ставите. Как же так невнимательно, господа?
Ванюшин медленно отступает от Меркулова, поворачивается и, расстегнув шубу, бредет по городу, объятому пожарами.
ЧИТА
Последние месяцы рабочий день Блюхера начинался в пять утра. Он просыпался без будильника и делал гимнастику, мылся ледяной водой до пояса, отфыркивался, как конь, лупил себя ладонями по загривку, по груди и по плечам, чтобы заиграла кровь. Одевался, тщательно брился, менял подворотничок, – с ночи он обязательно наглаживал себе смену и больше дня один подворотничок не носил, надраивал сапоги с высокими – бутылочками – голенищами и входил к себе в кабинет – сверкающий, свежий и спокойный.
Его сотрудники, ложившиеся спать так же, как и главком, в два-три часа – только после прибытия последних сводок с фронта, просыпались с трудом и долго не могли подняться из-за того, что болел затылок и в веках была тяжесть. Блюхер сам ходил по кабинетам – теперь все жили в штабе, на казарменном положении, – грохочуще смеялся и срывал рыжие, замученные дезинфекциями одеяла со своих людей, а иногда еще брызгал холодной водой из алюминиевой кружки.
Подняв своих помощников, Блюхер шел к прямому проводу, разговаривал с командующим Восточным фронтом Серышевым и комиссаром Постышевым, просматривал сообщения за ночь, заходил в комнату, обитую цинком, – там помещался особый отдел разведывательного управления, с полчаса сидел в управлении тыла. Сейчас главное значение Блюхер придавал организации снабжения дивизий, готовившихся к отправке на фронт. Ездил в Дальбюро ЦК, докладывал положение на фронте и уже потом шел к себе в кабинет, чтобы принять посетителей перед тем, как отправиться в части, на полигоны и в правительство: чуть ли не каждый день Совет министров заседал в экстренном порядке, обсуждая положение под Хабаровском.
Первым, кто оказался в приемной военмина и главкома, был Мэрвин Кэбб, представляющий в ДВР американское телеграфное агентство.
Войдя в кабинет к Василию Константиновичу, он поклонился ему – сдержанно и спокойно, сел в кресло, не спеша вытянул ноги, хрустнул длинными, плоскими пальцами и сказал:
– Мистер Блюхер, я понимаю вашу занятость и поэтому весьма признателен за согласие принять меня. Америка – я имею в виду не только большой бизнес, но вообще широкое общественное мнение – интересуется тем, как вы объясните поражение ваших армий.
– Мне нравится, что вы не крутите, – ответил Блюхер, достав из вазочки несколько остро отточенных цветных карандашей. – Мне правится, что вы ставите вопрос в лоб. Я отвечу вам. В связи с переговорами в Дайрене мы не предпринимали чрезвычайных мер по охране нашей границы вдоль нейтральной полосы по Иману, потому что, по условиям перемирия двадцатого года, за эту границу отвечали японцы. И еще – мы знали о существовании сильнейших белых группировок вдоль наших границ с Китаем и Монголией, откуда до Читы – рукой подать. Следовательно, мы обязаны были держать чересчур громоздкую пограничную армию для защиты тылов.
– Простите, господин министр, но сейчас вам тем не менее пришлось оголить тылы? По сообщению японских телеграфных агентств, вы сняли все пограничные войска и перебросили их под Хабаровск.
– Вам нужно официальное подтверждение? – улыбнулся Блюхер.
– О нет! Официальные подтверждения мы привыкли получать неофициальным путем.
– Но это уже путь не журналистики, а разведки.
– Две стороны одной медали, министр, если говорить честно.
– Мне не хочется обсуждать эту тему. Вопросы, представляющие военную тайну, несколько отличны от тех дискуссий по вопросам длины юбок, которые с таким блеском ведутся на страницах ваших газет.
– У нас достаточные запасы бумаги...
– Бумага – не ум, ею можно запастись впрок, – ответил Блюхер.
Кэбб захохотал, щелкнул пальцами и сказал:
– У нас это называется – «один ноль, впереди мистер Блюхер».
– Итак, продолжаю. Мы были убеждены, что, пока ведутся в Дайрене переговоры, нет надобности в исключительных мерах по охране границы по Иману, ибо международные гарантии, которые столь широковещательно дала Япония, казались нам вполне серьезными. Увы, мы ошиблись. Японцы пропустили белые армии через свои границы, нападение было неожиданно, отсюда – временный успех белых войск.
– Сдачу Бикина, Хабаровска, Ина вы считаете случайностью? Потерю тысячи километров вы называете временной?
– Да.
– Вы убеждены в вашей победе?
– Конечно.
– На чем зиждется ваша убежденность?
– Я слишком хорошо знаю, что несут с собой белые войска. Так же как ливень предшествует зною, так и эта победа белых – канун их окончательной гибели.
– Вы говорите, словно пророк.
– У меня слишком веселый характер для этой должности.
– Последний вопрос: мир хочет узнать правду о переговорах в Дайрене.
– Я думаю, мы заключим с Японией торговый договор.
– А чем собираетесь торговать?
– По преимуществу зубными щетками.
– Кто кому будет продавать зубные щетки?
– Друг другу. Они нам синенького цвета, а мы им фиолетовые.
– Надеюсь, если я передам в Нью-Йорк это сообщение, меня не выдворят из Читы за разглашение военной тайны?
– Только не спутайте цвета. Если вы напишете, что мы будем продавать Токио красные зубные щетки, обязательно выдворят.
– Вопрос не для печати – позволите?
– Пожалуйста.
– Как вы относитесь к японцам?
– Я глубоко уважаю эту нацию – художников, строителей и поэтов.
– Последний вопрос: нам известно, что вы обязываете комсостав армии изучать английский язык. Что вы имели в виду, издавая этот приказ?
– Я действительно издал такой приказ. После нашей победы мы проведем широкую демобилизацию, и многие из командиров станут инженерами, дипломатами, торговыми работниками. Им придется общаться с вашими людьми, а я не очень верю искусству переводчиков. Я даже думаю, что, если бы каждый человек на земле знал хотя бы два языка, войны в будущем были бы исключены из жизни общества.
– Вы говорите о будущем, когда ни одна страна мира не признает ни ваше, ни ленинское правительство?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Не может быть, – рассеянно отвечает Меркулов. – Экое, право слово, безобразие. Сейчас что-нибудь придумаем. Слышите, как древесиной пахнет, а? Понюхайте, понюхайте – божественный запах. Нет ничего слаще запаха убитого дерева.
– Коля! – шепчет Ванюшин, и в глазах его играет отблеск пожаров, полыхающих в городе. – При чем здесь лес?! В городе творится ужас! Мы так все погубим. Какие, к черту, общенациональные задачи и манифесты? Опомнитесь...
– Да, да, вы правы, – отвечает Меркулов, а сам зажимает пальцы, считая штабеля, – сейчас едем. А с другой стороны, чего вы хотите? Народный гнев не знает границ... Господа, отчего вы не пометили на кедрачах, что мы не в Токио, а к американцам эту партию запродали? Синим крестиком надо, а вы желтым ставите. Как же так невнимательно, господа?
Ванюшин медленно отступает от Меркулова, поворачивается и, расстегнув шубу, бредет по городу, объятому пожарами.
ЧИТА
Последние месяцы рабочий день Блюхера начинался в пять утра. Он просыпался без будильника и делал гимнастику, мылся ледяной водой до пояса, отфыркивался, как конь, лупил себя ладонями по загривку, по груди и по плечам, чтобы заиграла кровь. Одевался, тщательно брился, менял подворотничок, – с ночи он обязательно наглаживал себе смену и больше дня один подворотничок не носил, надраивал сапоги с высокими – бутылочками – голенищами и входил к себе в кабинет – сверкающий, свежий и спокойный.
Его сотрудники, ложившиеся спать так же, как и главком, в два-три часа – только после прибытия последних сводок с фронта, просыпались с трудом и долго не могли подняться из-за того, что болел затылок и в веках была тяжесть. Блюхер сам ходил по кабинетам – теперь все жили в штабе, на казарменном положении, – грохочуще смеялся и срывал рыжие, замученные дезинфекциями одеяла со своих людей, а иногда еще брызгал холодной водой из алюминиевой кружки.
Подняв своих помощников, Блюхер шел к прямому проводу, разговаривал с командующим Восточным фронтом Серышевым и комиссаром Постышевым, просматривал сообщения за ночь, заходил в комнату, обитую цинком, – там помещался особый отдел разведывательного управления, с полчаса сидел в управлении тыла. Сейчас главное значение Блюхер придавал организации снабжения дивизий, готовившихся к отправке на фронт. Ездил в Дальбюро ЦК, докладывал положение на фронте и уже потом шел к себе в кабинет, чтобы принять посетителей перед тем, как отправиться в части, на полигоны и в правительство: чуть ли не каждый день Совет министров заседал в экстренном порядке, обсуждая положение под Хабаровском.
Первым, кто оказался в приемной военмина и главкома, был Мэрвин Кэбб, представляющий в ДВР американское телеграфное агентство.
Войдя в кабинет к Василию Константиновичу, он поклонился ему – сдержанно и спокойно, сел в кресло, не спеша вытянул ноги, хрустнул длинными, плоскими пальцами и сказал:
– Мистер Блюхер, я понимаю вашу занятость и поэтому весьма признателен за согласие принять меня. Америка – я имею в виду не только большой бизнес, но вообще широкое общественное мнение – интересуется тем, как вы объясните поражение ваших армий.
– Мне нравится, что вы не крутите, – ответил Блюхер, достав из вазочки несколько остро отточенных цветных карандашей. – Мне правится, что вы ставите вопрос в лоб. Я отвечу вам. В связи с переговорами в Дайрене мы не предпринимали чрезвычайных мер по охране нашей границы вдоль нейтральной полосы по Иману, потому что, по условиям перемирия двадцатого года, за эту границу отвечали японцы. И еще – мы знали о существовании сильнейших белых группировок вдоль наших границ с Китаем и Монголией, откуда до Читы – рукой подать. Следовательно, мы обязаны были держать чересчур громоздкую пограничную армию для защиты тылов.
– Простите, господин министр, но сейчас вам тем не менее пришлось оголить тылы? По сообщению японских телеграфных агентств, вы сняли все пограничные войска и перебросили их под Хабаровск.
– Вам нужно официальное подтверждение? – улыбнулся Блюхер.
– О нет! Официальные подтверждения мы привыкли получать неофициальным путем.
– Но это уже путь не журналистики, а разведки.
– Две стороны одной медали, министр, если говорить честно.
– Мне не хочется обсуждать эту тему. Вопросы, представляющие военную тайну, несколько отличны от тех дискуссий по вопросам длины юбок, которые с таким блеском ведутся на страницах ваших газет.
– У нас достаточные запасы бумаги...
– Бумага – не ум, ею можно запастись впрок, – ответил Блюхер.
Кэбб захохотал, щелкнул пальцами и сказал:
– У нас это называется – «один ноль, впереди мистер Блюхер».
– Итак, продолжаю. Мы были убеждены, что, пока ведутся в Дайрене переговоры, нет надобности в исключительных мерах по охране границы по Иману, ибо международные гарантии, которые столь широковещательно дала Япония, казались нам вполне серьезными. Увы, мы ошиблись. Японцы пропустили белые армии через свои границы, нападение было неожиданно, отсюда – временный успех белых войск.
– Сдачу Бикина, Хабаровска, Ина вы считаете случайностью? Потерю тысячи километров вы называете временной?
– Да.
– Вы убеждены в вашей победе?
– Конечно.
– На чем зиждется ваша убежденность?
– Я слишком хорошо знаю, что несут с собой белые войска. Так же как ливень предшествует зною, так и эта победа белых – канун их окончательной гибели.
– Вы говорите, словно пророк.
– У меня слишком веселый характер для этой должности.
– Последний вопрос: мир хочет узнать правду о переговорах в Дайрене.
– Я думаю, мы заключим с Японией торговый договор.
– А чем собираетесь торговать?
– По преимуществу зубными щетками.
– Кто кому будет продавать зубные щетки?
– Друг другу. Они нам синенького цвета, а мы им фиолетовые.
– Надеюсь, если я передам в Нью-Йорк это сообщение, меня не выдворят из Читы за разглашение военной тайны?
– Только не спутайте цвета. Если вы напишете, что мы будем продавать Токио красные зубные щетки, обязательно выдворят.
– Вопрос не для печати – позволите?
– Пожалуйста.
– Как вы относитесь к японцам?
– Я глубоко уважаю эту нацию – художников, строителей и поэтов.
– Последний вопрос: нам известно, что вы обязываете комсостав армии изучать английский язык. Что вы имели в виду, издавая этот приказ?
– Я действительно издал такой приказ. После нашей победы мы проведем широкую демобилизацию, и многие из командиров станут инженерами, дипломатами, торговыми работниками. Им придется общаться с вашими людьми, а я не очень верю искусству переводчиков. Я даже думаю, что, если бы каждый человек на земле знал хотя бы два языка, войны в будущем были бы исключены из жизни общества.
– Вы говорите о будущем, когда ни одна страна мира не признает ни ваше, ни ленинское правительство?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86