Из-под моста ушли немногие. Двух студентов Левитский по симпатии пощадил, дал уйти.
Положение улучшилось, огонь по зданию заметно ослабел.
Но стала слышна оживлённая стрельба со стороны главных казарм самокатного на Сампсоньевском. Потом – и пушечные выстрелы, там поднялись столбы чёрного дыма.
Это значит: из пушек беспощадно расстреливали их семь самокатных рот в деревянных бараках.
Скоро там всё смолкло, и только поднимались дымы пожара.
Потом за снежным пустырём с мёрзлыми кочерыжками снятой капусты, за деревянными заборами Флюгова переулка взметнулось пушечное пламя – и трамвайное здание дрогнуло от двух одновременно попавших снарядов.
Каменное здание с толстыми станами могло долго выдерживать обстрел, но грохот и эхо, известковая пыль как туман потрясли молодых необстрелянных, а один снаряд разорвался и в комнате, ранило нескольких, загорелось, задымило, кто-то крикнул «газ», – и самокатчики сами бросились вниз, разбирать баррикады и сдаваться толпе.
Левитский тоже был ранен, бок шинели уже заливало коричневым. Стал медленно спускаться по лестнице вместе с подпоручиком Янковским (наганы бросили).
Появились перед толпой на высоком крыльце, как на эшафоте. Раздался яростный рёв двора и улицы. Там дальше кого-то из самокатчиков били прикладами. Самообразовался конвой из солдат, матросов и студентов, повели обоих офицеров – но толпа кричала: «расстрелять! расстрелять!», разметала конвой и прижала к стене. И самые первые, кто хотели расстрелять, не могли этого сделать в таком сжатии. Матрос перед их носом тряс огромной гранатой. А два студента кричали:
– Товарищи! Не нужно больше крови! не омрачайте светлого лика революции! Товарищи!
Опять повели, и опять толпа оттеснила конвой, опять прижала к стене и опять расстрельщики не могли отодвинуться на вытянутую винтовку, чтобы стрелять.
– Осадите, товарищи! Дайте совершиться революционному правосудию! Товарищи! – кричали они толпе и упирались ногами в стену, чтоб отжать напиравших сзади.
Офицеры приготовились к смерти. Левитский почему-то запрокинул голову и увидел сосульки под крышей.
Матрос с надписью «Бесстрашный» распоряжался:
– Без команды не стрелять! Слушай мою команду! Приготовьтесь, товарищи!
Но перебил их новый мощный голос, и вперёд протиснулся амурский казак, прапорщик, с огромным красным бантом на груди.
– Приказываю отвезти в Таврический дворец! – закричал этот единственный среди них офицер, который и руководил штурмом и так умело расставлял стрелков. (Он был в отпуску в Петрограде, в пьяном состоянии ударил часового и в ожидании военного суда сидел в тюрьме. Революция освободила его, и, как пострадавший тоже за свободу, он присоединился.)
После препираний посадили офицеров-самокатчиков на грузовик с матросами. И повезли.
189
Военный министр Беляев всю эту ночь совсем не был в тягость Хабалову: не вмешался ни одним приказанием, не подал ни одного совета. Всё действовал провод в Ставку и сохранялась линия дворцового телефона – и он сидел там, около них, принимал сообщения и отправлял сообщения, и наводил справки.
А кто совсем не имел служебного касательства – отставной корпусной гвардейский командир Безобразов, – явился в комнату, где за столом томились все чины хабаловского штаба и градоначальства (при его входе все поздоровались вставанием), – и с апломбом, как всех их начальник, заявил:
– Я пришёл узнать, какие меры приняты для ограждения живущих в городе. Вчера ко мне ворвалась шайка солдат, которую еле удалось выпроводить. Завтра может появиться другая.
Хабалов сидел как чучело, даже не имея сил руки развести пошире:
– Мои приказания не исполняют, я ничего не могу.
Безобразов возмутился, вскинулся и резко:
– Виноват, я видел вчера несколько частей на площади Зимнего в полном порядке. Вы должны знать, где находится очаг беспокойств, и обязаны потушить его.
Кто-то из полицейских чинов отозвался от стены, то ли с вызовом, то ли с горечью:
– В Государственной Думе.
И Безобразов подтвердил, это была его мысль:
– Да, в Государственной Думе!
И ещё раз внушительно на Хабалова:
– Вашему превосходительству должно быть известно, как действовать в таких случаях.
И, с общим поклоном, величественно вышел.
Тут пожали плечами: общие слова все могут говорить.
Не много прошло минут, как близ полудня появился адъютант морского министра и от имени своего шефа потребовал немедленно очистить Адмиралтейство, так как в противном случае восставшие обещали через 20 минут открыть огонь с Петропавловской крепости, и над ней действительно появился красный флаг.
Вот так… И с этим известием тоже Григорович пришёл не сам. Да давно он хотел их изгнать, но не решался от своего имени, а тут рад был поводу.
И вот пришёлся тот толчок, без которого они не могли выйти из мертвительного окостенения. А ультиматум и короткий срок – толкали командование что-то решать.
А что ж было решать? Переходить ещё раз – было некуда, разве опять в градоначальство? Но вряд ли зачем. Совещание старших, как и были тут, в комнате (про Беляева забыли), да и то спешное: ведь дано всего 20 минут.
Все оказались единого мнения: что продолжать оборону невозможно. Но и уходить с оружием – тоже нельзя: если выйдем с оружием – толпа нападёт, наши станут отвечать, и так произойдёт ненужное безнадёжное кровопролитие. Значит, надо сложить оружие здесь, в Адмиралтействе, сдать его тут на хранение, выйти безоружными, – и на такие войска толпа не будет нападать.
Прямо сдаться? Некому, таких войск нет. А просто – разойтись безоружными, по казармам, по квартирам.
И по гулким длинным строгим залам Адмиралтейства и по дворам – понеслись команды. Артиллерия стаскивала в кучу орудийные замки. Пулемёты и винтовки сбрасывались в большую комнату, указанную смотрителем здания.
И все – испытывали облегчение: как-то кончилось, и кончилось без единого выстрела, хорошо.
Кроме полковника Потехина на костылях, он гневался, да может ещё двух-трёх.
Все спешили расходиться, разъезжаться. (Прошло и несколько раз по 20 минут, Петропавловка не стреляла.)
Через ворота на Дворцовую площадь выезжала батарея, к себе в Павловск. За воротами сразу налепилось к ним девиц и молодых людей, вязали красные лоскутки к орудиям, к зарядным ящикам, к упряжи лошадей.
В разных кучках на улицах раздавалось «ура» и пальба в воздух.
Измайловцы вышли налегке и пели:
Взвейтесь, соколы, орлами!
Одни стрелки не захотели сдать оружие и вышли с винтовками. Их тем более не трогал никто.
А последнюю полицию градоначальник Балк распустил ещё раньше утром, сейчас бы ей не выйти невредимой.
В суматохе не заметили, куда ж исчезли генералы Беляев и Занкевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323