Я тогда спросил, что она имеет в виду, а она мне: «Люди, развившие у себя подсознательные силы, или те, кто живет своей обидой». Так вот андрогены к такому типу, безусловно, принадлежат. А, собираясь вместе, подобные люди нередко замышляют что-нибудь невероятно гнусное. Помните серию колдовских убийств начала двадцать первого века? Сатанистские культы, что похищали людей и затем предавали их изуверской смерти? Сколько их было — в Лос-Анджелесе, Мексике, Сибири, Северной Японии, на Филиппинах, даже здесь в Нью-Йорке? Но их всех повыловили, из-за их беспечности и от того, что мир тесен.
— Андрогены, причастные к сатанизму? — задумчиво переспросил Грондэл. — Верится с трудом.
— Я криминолог, — произнес Карлсен терпеливо. — Моя работа — распознавать преступления. И могу сказать, что за последние двадцать лет преступлений совершено больше, чем за весь прошлый век.
Грондэл молчал. Наконец спросил:
— Что вы думаете делать?
— Не знаю, надо определиться. Я думал, вы что-нибудь предложите. — Это потому, что я придумал охранную сигнализацию? — хитровато улыбнулся ученый. — Знания-то у меня по части электроники, а не криминалистики. Хотя обещаю, что подумаю. Заезжайте ко мне завтра. — Не получится. Весь день проторчу в Ливенуорте.
— Тогда по возвращении. Приезжайте, пообедаем.
— Спасибо.
— А пока, на всякий случай, будьте осторожны. Вы в полицию уже сообщили?
— Нет еще. Не было смысла.
— Тогда мой вам совет. Запишите все, что мне сейчас сказали, и занесите в полицейскую сеть. Пусть там будет файл.
— Так оно уже записалось, пока мы разговаривали.
— Этого недостаточно. К моим словам могут не прислушаться. А к вашим — да.
— Хорошо, сделаю.
— Ну так что, завтра вечером жду.
По окончании связи Карлсен прошел на кухню, налил себе кофе. Затем, сев перед процессором, начал печатать: «К сведению капитана М. К. Ахерна, Центральный департамент полиции, Нью-Йорк. Настоящий документ поднять в случае моей внезапной смерти либо исчезновения…».
Наутро, к восьми сорока, Карлсен стоял на главной платформе вокзала в Хобокене, откуда каждый час отходит поезд на Лос-Анджелес. Часа два пути, с остановками в Колумбусе, Цинциннати и Канзас Сити.
Сна получилось меньше шести часов, но, несмотря на это, он чувствовал себя великолепно отдохнувшим. Изумительно то, что каким-то образом угадывалась на вкус энергия, поглощенная накануне. В отличие от физических вкусов и запахов, эти не перемежались и не смешивались, а потому ясно различались и искристая энергия Хайди, и более тяжелая, экзотичная энергия Миранды Штейнберг, со сладчинкой, но почему-то не совсем внятная энергия Линды Мирелли, а к ним впридачу — невинный, свежий аромат той школьницы в лифте. С неожиданной ясностью прояснилось, что это в принципе и объясняет бесконечный мужской интерес к противоположному полу — то стойкое любопытство, например, которое он сам подростком испытывал к каждой своей однокласснице. Это и есть то подспудное сознава — ние, что у каждой из них — свой особый «аромат».
Более того, если сместить фокус внимания именно на этот букет женской энергии, то собственная мужская сущность как бы растворяется. Словно и собственная грудь и гениталии преображаются в женские. Причудливое ощущение, вызывающее где-то внутри сексуальный подъем. Понятно теперь, почему трансвеститы предпочитают носить одежду противоположного пола. Странное ощущение. Себя Карлсен всегда рассматривал обособленно, а тут вдруг почувствовал в себе сочетание сразу нескольких индивидуальностей, упрятанных в его собственную, которая сама по себе ощущалась теперь странно зыбкой и изменчивой. Мелькнула даже мысль, что собственная сущность иллюзорна. Все равно, что вернуться в детство, где трепет сбывающегося любопытства пронизан смутной боязнью.
На платформе нестерпимо звонко заходился плачем младенец. Молоденькая мать, креолка с усталым, озабоченным лицом, пыталась успокоить малыша неловким укачиванием, от чего тот лишь сильнее заводился. На платформе, даром что людной, отъезжащие пытались держаться от женщины подальше, в толпе сквозила скрытая нервозность. Карлсен, сжалившись, подошел ближе. Улучив момент, когда женщина встретилась с ним взглядом (в глазах тревожная растерянность), он ободряюще улыбнулся и с любопытством поглядел на, красное, с закатившимися глазенками личико. Ребенку было месяцев шесть, из розовой десны пробивался единственный пока зубик. Голову обволакивала еле заметная пурпурная дымка — явный признак переутомления и упадка сил. На секунду ребенок затих, сделать вдох перед очередным воплем. Заметно было, как озабоченность матери, передаваясь младенцу, лишь ухудшает положение.
Карлсен, потянувшись, легонько коснулся упругой щеки ребенка — тот продолжал вопить. Ласково воркуя, чтобы сгладить беспокойство матери, Карлсен правую ладонь положил ребенку на голову. Прикосновение к шелковистым, реденьким волосам вызвало приятный отток энергии, легко вошедшей в дышащую теплом кожу. Вопли резко оборвались. Карлсен, все так же воркуя, продолжал поглаживать гладенькую голову. Исчезла пурпурная дымка — потому, что жизненная сила из руки проникла через пергаментно тонкие косточки напрямую в мозг.
Энергии младенцу требовалось всего ничего, тельце в считанные секунды наполнилось ею до отказа. Видя, как личико блаженно расслабилось и залучилось улыбкой, Карлсен едва сдержал желание приложиться к мокрой от слез щеке младенца. Вместе с тем как оборвались вопли, опала и напряженность в толпе. На секунду ощутилось трогательное единение с каждым, кто это почувствовал. Отходя уже, Карлсен поймал себя на том, что передавая энергию, сам невольно усвоил частичку энергетики младенца — так сладостно невинной, что от воскресших воспоминаний детства на глаза навернулись непрошенные слезы.
Мерцающая электрическая дымка над рельсами — вроде радужных переливов на мыльном пузыре — дала понять о прибытии трансконтинентального экспресса. Пахнуло озоном. Через несколько секунд в вокзал скользнула сигара поезда и, повисев секунду, плавно, будто на воздушной подушке, опустилась на рельсы. Цилиндрические вагоны отливали серебристой голубизной. После выхода пассажиров двери сомкнулись, и послышалось негромкое гудение: за дело взялись роботы-уборщики, а сиденья, расположенные на восток, стали проворачиваться вокруг оси на запад. Через пару минут, когда двери снова открылись, ковер был безупречно чист, столики мягко сияли полиролью, а в вагонах стоял аромат цветущих яблонь и лайма. В деодорант, кстати, добавлялся легкий безвредный тонизатор, цель которого — приятно расслаблять (Карлсен сам состоял в секретном комитете Нью-Йоркской Ассоциации общественных услуг, принимавшей постановление о его использовании).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— Андрогены, причастные к сатанизму? — задумчиво переспросил Грондэл. — Верится с трудом.
— Я криминолог, — произнес Карлсен терпеливо. — Моя работа — распознавать преступления. И могу сказать, что за последние двадцать лет преступлений совершено больше, чем за весь прошлый век.
Грондэл молчал. Наконец спросил:
— Что вы думаете делать?
— Не знаю, надо определиться. Я думал, вы что-нибудь предложите. — Это потому, что я придумал охранную сигнализацию? — хитровато улыбнулся ученый. — Знания-то у меня по части электроники, а не криминалистики. Хотя обещаю, что подумаю. Заезжайте ко мне завтра. — Не получится. Весь день проторчу в Ливенуорте.
— Тогда по возвращении. Приезжайте, пообедаем.
— Спасибо.
— А пока, на всякий случай, будьте осторожны. Вы в полицию уже сообщили?
— Нет еще. Не было смысла.
— Тогда мой вам совет. Запишите все, что мне сейчас сказали, и занесите в полицейскую сеть. Пусть там будет файл.
— Так оно уже записалось, пока мы разговаривали.
— Этого недостаточно. К моим словам могут не прислушаться. А к вашим — да.
— Хорошо, сделаю.
— Ну так что, завтра вечером жду.
По окончании связи Карлсен прошел на кухню, налил себе кофе. Затем, сев перед процессором, начал печатать: «К сведению капитана М. К. Ахерна, Центральный департамент полиции, Нью-Йорк. Настоящий документ поднять в случае моей внезапной смерти либо исчезновения…».
Наутро, к восьми сорока, Карлсен стоял на главной платформе вокзала в Хобокене, откуда каждый час отходит поезд на Лос-Анджелес. Часа два пути, с остановками в Колумбусе, Цинциннати и Канзас Сити.
Сна получилось меньше шести часов, но, несмотря на это, он чувствовал себя великолепно отдохнувшим. Изумительно то, что каким-то образом угадывалась на вкус энергия, поглощенная накануне. В отличие от физических вкусов и запахов, эти не перемежались и не смешивались, а потому ясно различались и искристая энергия Хайди, и более тяжелая, экзотичная энергия Миранды Штейнберг, со сладчинкой, но почему-то не совсем внятная энергия Линды Мирелли, а к ним впридачу — невинный, свежий аромат той школьницы в лифте. С неожиданной ясностью прояснилось, что это в принципе и объясняет бесконечный мужской интерес к противоположному полу — то стойкое любопытство, например, которое он сам подростком испытывал к каждой своей однокласснице. Это и есть то подспудное сознава — ние, что у каждой из них — свой особый «аромат».
Более того, если сместить фокус внимания именно на этот букет женской энергии, то собственная мужская сущность как бы растворяется. Словно и собственная грудь и гениталии преображаются в женские. Причудливое ощущение, вызывающее где-то внутри сексуальный подъем. Понятно теперь, почему трансвеститы предпочитают носить одежду противоположного пола. Странное ощущение. Себя Карлсен всегда рассматривал обособленно, а тут вдруг почувствовал в себе сочетание сразу нескольких индивидуальностей, упрятанных в его собственную, которая сама по себе ощущалась теперь странно зыбкой и изменчивой. Мелькнула даже мысль, что собственная сущность иллюзорна. Все равно, что вернуться в детство, где трепет сбывающегося любопытства пронизан смутной боязнью.
На платформе нестерпимо звонко заходился плачем младенец. Молоденькая мать, креолка с усталым, озабоченным лицом, пыталась успокоить малыша неловким укачиванием, от чего тот лишь сильнее заводился. На платформе, даром что людной, отъезжащие пытались держаться от женщины подальше, в толпе сквозила скрытая нервозность. Карлсен, сжалившись, подошел ближе. Улучив момент, когда женщина встретилась с ним взглядом (в глазах тревожная растерянность), он ободряюще улыбнулся и с любопытством поглядел на, красное, с закатившимися глазенками личико. Ребенку было месяцев шесть, из розовой десны пробивался единственный пока зубик. Голову обволакивала еле заметная пурпурная дымка — явный признак переутомления и упадка сил. На секунду ребенок затих, сделать вдох перед очередным воплем. Заметно было, как озабоченность матери, передаваясь младенцу, лишь ухудшает положение.
Карлсен, потянувшись, легонько коснулся упругой щеки ребенка — тот продолжал вопить. Ласково воркуя, чтобы сгладить беспокойство матери, Карлсен правую ладонь положил ребенку на голову. Прикосновение к шелковистым, реденьким волосам вызвало приятный отток энергии, легко вошедшей в дышащую теплом кожу. Вопли резко оборвались. Карлсен, все так же воркуя, продолжал поглаживать гладенькую голову. Исчезла пурпурная дымка — потому, что жизненная сила из руки проникла через пергаментно тонкие косточки напрямую в мозг.
Энергии младенцу требовалось всего ничего, тельце в считанные секунды наполнилось ею до отказа. Видя, как личико блаженно расслабилось и залучилось улыбкой, Карлсен едва сдержал желание приложиться к мокрой от слез щеке младенца. Вместе с тем как оборвались вопли, опала и напряженность в толпе. На секунду ощутилось трогательное единение с каждым, кто это почувствовал. Отходя уже, Карлсен поймал себя на том, что передавая энергию, сам невольно усвоил частичку энергетики младенца — так сладостно невинной, что от воскресших воспоминаний детства на глаза навернулись непрошенные слезы.
Мерцающая электрическая дымка над рельсами — вроде радужных переливов на мыльном пузыре — дала понять о прибытии трансконтинентального экспресса. Пахнуло озоном. Через несколько секунд в вокзал скользнула сигара поезда и, повисев секунду, плавно, будто на воздушной подушке, опустилась на рельсы. Цилиндрические вагоны отливали серебристой голубизной. После выхода пассажиров двери сомкнулись, и послышалось негромкое гудение: за дело взялись роботы-уборщики, а сиденья, расположенные на восток, стали проворачиваться вокруг оси на запад. Через пару минут, когда двери снова открылись, ковер был безупречно чист, столики мягко сияли полиролью, а в вагонах стоял аромат цветущих яблонь и лайма. В деодорант, кстати, добавлялся легкий безвредный тонизатор, цель которого — приятно расслаблять (Карлсен сам состоял в секретном комитете Нью-Йоркской Ассоциации общественных услуг, принимавшей постановление о его использовании).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85