Анна просто уж не знает, что с ним делать. Сигизмунд без интереса осведомился об обстоятельствах драки. Обстоятельства были тоже так себе. Банальны. Не может ли Сигизмунд взять как-нибудь к себе на работу двоюродного брата? Хоть бы к делу приставил. И приглядывал бы за ним.
Сигизмунд с фальшивым сожалением сказал, что все штатные единицы забиты. И без того денег не хватает на зарплату. Вот, думает себе урезать жалованье…
Мать вдруг посмотрела на Лантхильду и спросила:
— А отец ее когда придет?
— Он в рейс ушел.
Мать не поверила, но переспрашивать не стала.
— А эта что здесь отирается?
— Я погостить пригласил.
Сейчас, когда говорились слова, подзабылся лантхильдин поклон и ее важная осанка. Но вот Лантхильда подлила матери чай, вопросительно посмотрела на Сигизмунда — и снова очень выразительно, до смешного отчетливо заговорил язык жестов. Ошибки не было. Эта белобрысая чувствует себя здесь хозяйкой.
— Ты доволен? — неожиданно спросила мать.
Не подумав, Сигизмунд сразу ответил:
— Да.
И, спохватившись, попытался перевести разговор на генкино раздолбайство. Тема удобная и неисчерпаемая. Мать охотно подхватила:
— Анна с ним все глаза выплакала… А что Лантхильда чай не пьет? У них не принято?
— Она кофе пьет.
Мать отодвинула табуретку рядом с собой, окликнула:
— Садитесь, Лантхильда. Выпейте с нами чаю.
Лантхильда уселась, держа спину прямо. Сказала что-то.
— Ты всђ по-ихнему понимаешь? — спросила мать у Сигизмунда.
— Да почти ничего.
— А как вы разговариваете?
— Почти не разговариваем.
Противоречие между тем, что произносилось вслух, и тем, что происходило на самом деле и рвалось из каждого жеста, стало почти болезненным. Мать быстро засобиралась.
— За суп не обижайся. Это же от души. Разогреете, поедите. Все меньше готовить. У молодых мало времени. Это у нас, стариков…
Сигизмунд принялся бормотать «ну какие же вы с отцом старики» и подавать матери пальто. Напоследок Лантхильда, раздувшись от важности, отвесила матери финальный поклон. И мать, неожиданно, видимо, даже для самой себя, ответила ей вежливым кивком. Благополучно миновала молоток и ножницы.
Уже обернувшись за порогом, сказала:
— Ну, до свидания…
— Досвенданья, — отозвалась Лантхильда, слегка качнув косами-баранками.
Дверь закрылась.
Сигизмунд тяжко выдохнул. Кажется, Лантхильда сдала первый экзамен.
Она глядела на Сигизмунда вопросительно, но он видел, что она очень довольна собой.
* * *
Весь день у Сигизмунда было хорошее настроение. Вечером они с Лантхильдой, отъев привезенного матерью супца, смотрели «Самогонщиков», обнявшись и смеясь. Когда зазвонил телефон, Сигизмунд ткнул на паузу и весело прокричал в трубку:
— Морж у аппарата!
Звонила мать.
— Гоша, ты не обиделся?
— За что? — изумился Сигизмунд. — Очень вкусный суп.
— Тебе понравился? — У матери потеплел голос. — А… этой?..
— Лантхильде?
Мать молчала. Сигизмунд ощутил вдруг глухое раздражение. Сухо сказал:
— Понравился.
Лантхильда вертелась рядом на спальнике, поглядывала на него нетерпеливо — торопила. Сигизмунд держал в руке трубку и почти физически чувствовал, что сейчас у него отберут теплый, веселый вечер.
— Гоша, — сказала мать, — ты документы их видел?
— Дались тебе их документы! Иностранцы они.
— Ну, закон сейчас… Иногородних надо регистрировать…
— Ну что ты, в самом деле. Вот к тебе твоя… как ее? Марья Николаевна из Череповца приедет — ты что, побежишь ее в ЖЭКе регистрировать?
— Марья Николаевна — другое дело. Я про нее все знаю, кто она, откуда… А эти…
— Я про них тоже все знаю.
— Чужая душа — потемки, сынок.
— Да рыбу они ловят! — разъярился Сигизмунд.
— Я знаю, что говорю. Я жизнь прожила. Прохиндеев на свете много, — веско молвила мать. Самым неприятным в матери Сигизмунда было даже не то, что она время от времени говорила о людях плохо. Самым неприятным было то, что это плохое обычно оказывалось правдой.
— Да не прохиндейка она, — устало сказал Сигизмунд. На него навалилась тяжесть. Досматривать «Самогонщиков» уже не хотелось.
— Скажи мне честно, — вдруг произнесла мать, — у этой твоей — у нее есть отец?
— Есть, — ответил Сигизмунд, не покривив душой.
— Ты его видел?
— Видел. На Ленина слегка похож. Хитрыми глазами. Только бородатый…
Мать вдруг чего-то испугалась.
— На Ленина?
— Немножко. Я так, к слову. Не так уж он на него и похож. А что ты испугалась?..
— Втравят тебя, сынок, в нехорошую историю…
Сигизмунд взбесился.
— Куда меня втравят? В ловлю селедки?
— Тебе видней, — сказала мать. — Я тебя предупредила.
У Сигизмунда внутри словно сжалось что-то.
— Ты знаешь что-то, чего я не знаю? — спросил он. И по наитию прибавил: — От деда?
— Ты деда не поминай. Он лежит себе в могиле — пусть и лежит, прости Господи. И вот тебе мой совет: развязывайся ты с этими людьми, и чем скорее, тем лучше.
— Да что ты мне указываешь?
— Я тебе не указываю. Я тебе советую.
— Советчики! Все мне тут советуют! Не дом, а Государственная Дума! Скоро морды друг другу бить начнем, чтоб совсем от парламента не отличить!
— А ЭТИ что тебе советуют?
— Кто? — опешил Сигизмунд.
— Ну твои… датчане.
— Не брать «Столичную», а брать «Синопскую» — дешевле и нажористее, — злобно сострил Сигизмунд. — Спаивают они меня. Для того и притащились из Копенгагена.
И бросил трубку.
Несколько секунд сидел неподвижно, тупо пялился в застывшие фигуры на экране. Лантхильда тихонько погладила его по руке. Он не пошевелился. Враги человеку — домашние его. Зачем только мать звонила? Из каких соображений? Видит же, что сыну хорошо, — ну так и оставила бы в покое. Нет, надо влезть, наговорить невнятных гадостей, чтобы со дна души муть поднялась…
Самогонщики сидели с кефиром. Ждали приказа продолжать. Сигизмунд пустил фильм — сам уже в сотый раз смотрит… Поднял глаза на стену, встретился глазами с крамольным дедом.
Если бы деда занесло паче чаяния фиглярствовать в любительском театре, то он бы с блеском исполнял роли городовых, Держиморд, Угрюм-Бурчеева и прочих монстров российской армии и полиции. Лицо дед имел грубое и надменное. Солдафон и солдафон. Только взгляд тяжелый не по-солдафонски. Такой взгляд Сигизмунд видел только раз, в госпитале, когда навещал друга, — у генерала: тот тяжко нес свои звезды и глядел из-под каракуля так, что встречные приседали. Свинцово глядел.
И вдруг встал в памяти совершенно забытый, давний эпизод. Встал так живо, как будто вчера это случилось.
Когда Сигизмунду было лет шесть, ездили они с дедом кататься на лыжах в Парголово. Дед свято чтил физкультуру и до последних дней делал по утрам зарядку. И внука пытался приобщить. Признавал только классический физкультурный комплекс, уходящий корнями еще в 20-е годы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Сигизмунд с фальшивым сожалением сказал, что все штатные единицы забиты. И без того денег не хватает на зарплату. Вот, думает себе урезать жалованье…
Мать вдруг посмотрела на Лантхильду и спросила:
— А отец ее когда придет?
— Он в рейс ушел.
Мать не поверила, но переспрашивать не стала.
— А эта что здесь отирается?
— Я погостить пригласил.
Сейчас, когда говорились слова, подзабылся лантхильдин поклон и ее важная осанка. Но вот Лантхильда подлила матери чай, вопросительно посмотрела на Сигизмунда — и снова очень выразительно, до смешного отчетливо заговорил язык жестов. Ошибки не было. Эта белобрысая чувствует себя здесь хозяйкой.
— Ты доволен? — неожиданно спросила мать.
Не подумав, Сигизмунд сразу ответил:
— Да.
И, спохватившись, попытался перевести разговор на генкино раздолбайство. Тема удобная и неисчерпаемая. Мать охотно подхватила:
— Анна с ним все глаза выплакала… А что Лантхильда чай не пьет? У них не принято?
— Она кофе пьет.
Мать отодвинула табуретку рядом с собой, окликнула:
— Садитесь, Лантхильда. Выпейте с нами чаю.
Лантхильда уселась, держа спину прямо. Сказала что-то.
— Ты всђ по-ихнему понимаешь? — спросила мать у Сигизмунда.
— Да почти ничего.
— А как вы разговариваете?
— Почти не разговариваем.
Противоречие между тем, что произносилось вслух, и тем, что происходило на самом деле и рвалось из каждого жеста, стало почти болезненным. Мать быстро засобиралась.
— За суп не обижайся. Это же от души. Разогреете, поедите. Все меньше готовить. У молодых мало времени. Это у нас, стариков…
Сигизмунд принялся бормотать «ну какие же вы с отцом старики» и подавать матери пальто. Напоследок Лантхильда, раздувшись от важности, отвесила матери финальный поклон. И мать, неожиданно, видимо, даже для самой себя, ответила ей вежливым кивком. Благополучно миновала молоток и ножницы.
Уже обернувшись за порогом, сказала:
— Ну, до свидания…
— Досвенданья, — отозвалась Лантхильда, слегка качнув косами-баранками.
Дверь закрылась.
Сигизмунд тяжко выдохнул. Кажется, Лантхильда сдала первый экзамен.
Она глядела на Сигизмунда вопросительно, но он видел, что она очень довольна собой.
* * *
Весь день у Сигизмунда было хорошее настроение. Вечером они с Лантхильдой, отъев привезенного матерью супца, смотрели «Самогонщиков», обнявшись и смеясь. Когда зазвонил телефон, Сигизмунд ткнул на паузу и весело прокричал в трубку:
— Морж у аппарата!
Звонила мать.
— Гоша, ты не обиделся?
— За что? — изумился Сигизмунд. — Очень вкусный суп.
— Тебе понравился? — У матери потеплел голос. — А… этой?..
— Лантхильде?
Мать молчала. Сигизмунд ощутил вдруг глухое раздражение. Сухо сказал:
— Понравился.
Лантхильда вертелась рядом на спальнике, поглядывала на него нетерпеливо — торопила. Сигизмунд держал в руке трубку и почти физически чувствовал, что сейчас у него отберут теплый, веселый вечер.
— Гоша, — сказала мать, — ты документы их видел?
— Дались тебе их документы! Иностранцы они.
— Ну, закон сейчас… Иногородних надо регистрировать…
— Ну что ты, в самом деле. Вот к тебе твоя… как ее? Марья Николаевна из Череповца приедет — ты что, побежишь ее в ЖЭКе регистрировать?
— Марья Николаевна — другое дело. Я про нее все знаю, кто она, откуда… А эти…
— Я про них тоже все знаю.
— Чужая душа — потемки, сынок.
— Да рыбу они ловят! — разъярился Сигизмунд.
— Я знаю, что говорю. Я жизнь прожила. Прохиндеев на свете много, — веско молвила мать. Самым неприятным в матери Сигизмунда было даже не то, что она время от времени говорила о людях плохо. Самым неприятным было то, что это плохое обычно оказывалось правдой.
— Да не прохиндейка она, — устало сказал Сигизмунд. На него навалилась тяжесть. Досматривать «Самогонщиков» уже не хотелось.
— Скажи мне честно, — вдруг произнесла мать, — у этой твоей — у нее есть отец?
— Есть, — ответил Сигизмунд, не покривив душой.
— Ты его видел?
— Видел. На Ленина слегка похож. Хитрыми глазами. Только бородатый…
Мать вдруг чего-то испугалась.
— На Ленина?
— Немножко. Я так, к слову. Не так уж он на него и похож. А что ты испугалась?..
— Втравят тебя, сынок, в нехорошую историю…
Сигизмунд взбесился.
— Куда меня втравят? В ловлю селедки?
— Тебе видней, — сказала мать. — Я тебя предупредила.
У Сигизмунда внутри словно сжалось что-то.
— Ты знаешь что-то, чего я не знаю? — спросил он. И по наитию прибавил: — От деда?
— Ты деда не поминай. Он лежит себе в могиле — пусть и лежит, прости Господи. И вот тебе мой совет: развязывайся ты с этими людьми, и чем скорее, тем лучше.
— Да что ты мне указываешь?
— Я тебе не указываю. Я тебе советую.
— Советчики! Все мне тут советуют! Не дом, а Государственная Дума! Скоро морды друг другу бить начнем, чтоб совсем от парламента не отличить!
— А ЭТИ что тебе советуют?
— Кто? — опешил Сигизмунд.
— Ну твои… датчане.
— Не брать «Столичную», а брать «Синопскую» — дешевле и нажористее, — злобно сострил Сигизмунд. — Спаивают они меня. Для того и притащились из Копенгагена.
И бросил трубку.
Несколько секунд сидел неподвижно, тупо пялился в застывшие фигуры на экране. Лантхильда тихонько погладила его по руке. Он не пошевелился. Враги человеку — домашние его. Зачем только мать звонила? Из каких соображений? Видит же, что сыну хорошо, — ну так и оставила бы в покое. Нет, надо влезть, наговорить невнятных гадостей, чтобы со дна души муть поднялась…
Самогонщики сидели с кефиром. Ждали приказа продолжать. Сигизмунд пустил фильм — сам уже в сотый раз смотрит… Поднял глаза на стену, встретился глазами с крамольным дедом.
Если бы деда занесло паче чаяния фиглярствовать в любительском театре, то он бы с блеском исполнял роли городовых, Держиморд, Угрюм-Бурчеева и прочих монстров российской армии и полиции. Лицо дед имел грубое и надменное. Солдафон и солдафон. Только взгляд тяжелый не по-солдафонски. Такой взгляд Сигизмунд видел только раз, в госпитале, когда навещал друга, — у генерала: тот тяжко нес свои звезды и глядел из-под каракуля так, что встречные приседали. Свинцово глядел.
И вдруг встал в памяти совершенно забытый, давний эпизод. Встал так живо, как будто вчера это случилось.
Когда Сигизмунду было лет шесть, ездили они с дедом кататься на лыжах в Парголово. Дед свято чтил физкультуру и до последних дней делал по утрам зарядку. И внука пытался приобщить. Признавал только классический физкультурный комплекс, уходящий корнями еще в 20-е годы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127