Именно валяются, подумал Сигизмунд. В гаражах.
На кухне, под портвейн с горячим чаем, Сигизмунд принялся потчевать Аську повестью о бравых норвежских рыбарях. Аська завороженно слушала. Перед ее мысленным взором проходили косяки серебряных селедок, седое море билось о суровые северные скалы, в небе пролетали, пронзительно крича, ослепительно-белые чайки, и каждая вторая была Джонатан…
— Ой, возьми меня на сейнер, я тоже хочу! — заклянчила Аська. — А там можно снимать? Мы бы сняли все это, и небо, и селедку, нам для «Джонатана» вот так надо, вот так, зарежься как надо… понимаешь? Слушай, а можно я завтра режа сюда притащу? Он от этой твоей обалдеет. Нет, точно, давай, мы ее возьмем, папаньку ее с сейнером, реж деньги добудет. Те ублюдки, которые меня на навороченной тачке подвозили, — они крутые, они дадут денег, всего дадут. Они за вечер в «Августине» знаешь сколько просаживают? Тут на целый птичий базар «Джонатанов» хватит…
— Хрен тебе, боженька, а не свечка, — сказал Сигизмунд. — Это мой бизнес. Не пущу, и не проси.
Аська надулась.
— Ну, хоть крысу-то возьмешь? — спросила она неожиданно.
— Кстати, зачем ты крысу-то сюда приволокла?
Клетка с Касильдой стояла на холодильнике. Кобель, изнывая, сидел внизу и принюхивался.
— Да сестрица ко мне приехала, она крыс ненавидит, прямо в обморок падает, говорит, от крыс у нее месячные на неделю раньше срока начинаются и по две недели длятся…
— Какие месячные? — не про то спросил Сигизмунд. — Тьфу, какая сестрица?
Аська искренне удивилась.
— Я же тебе говорила. Ко мне сестрица приехала. Ну, моя сестра. Вика. Помнишь, я еще кровать у тебя просила?
— А крыса тут при чем?
— Я же тебе говорю!.. — рассердилась Аська.
— Почему мне-то?
— А кому еще? Ты мой друг… Собака есть, крысу как-нибудь прокормишь…
— Чем ее кормить-то, крысу? — спросил Сигизмунд, сдаваясь. С крысой он уже внутренне смирился. Все равно скотина в клетке.
— Чем угодно. Только пить давай обязательно. У нее метаболизм скорый. Раз-два, все переварилось. Газетки ей меняй, свежие клади…
— Под небом голубым, — сказал Сигизмунд. — Есть город золотой…
— Она сама себе гнездышко совьет, — утешила Аська. — Да ты не печалься, Морж. Это ненадолго. Пока Вика не свалит.
— А когда она свалит?
— А хрен ее знает. Скоро. Или не очень… Она в отпуске. Погреться сюда приехала, представляешь?
— С Северного полюса?
— Из Рейкьявика. У нее там стажировка. Да ты все перезабыл. Я рассказывала. Они там хутор ковыряют.
— Какой хутор? Как ковыряют?
— Ой, ну я не знаю, древности там какие-то, викинги… Ну, эти, которые на кораблях. Грабили тут. Кино еще было… Она как крысу увидела, сразу скисла, завела, что уйдет в другое место жить, в Москву вообще уедет, представляешь? Я говорю: да что ж такое! Нешто я для сестрицы крыску на пару дней не отдам. Есть, говорю, хороший человек, Морж, говорю, он животных любит, он их разводит, а тараканов наоборот травит. Он и крыску приютит, и душу отогреет. Виктория говорит, что отблагодарить бы надо… Я ей говорю: «Не боись, я его на сто лет вперед уже отблагодарила…» Вот, портвейн принесла…
— Ты его сама и выкушала.
Сигизмунду не нравилось, что Аська его выставляет таким бескорыстным другом животных.
— Ну, выкушала…
— Кстати, крыс я тоже травлю.
— Слушай, Морж, у меня там дома репетиция большая идет, всю квартиру прокурили, даже я дышать уже не могу… Можно, я у тебя ночевать останусь?
— У меня потолок упал. Всю комнату сгубили, — сказал Морж, отводя глаза. Ему не хотелось оставлять Аську. Она будет тарахтеть всю ночь, заснет под утро, проснется после трех часов дня, а уйдет хорошо если под вечер.
— У тебя же не одна комната, — резонно заметила Аська.
— Ну, понимаешь…
— Все, Морж, поняла. Поняла, Морж, поняла. У нас медовый месяц. Угадала?
— Угадала, — хмуро сказал Сигизмунд.
— Угу. Поняла. — У Аськи на глазах стало портиться настроение. — И сеструха наезжает. Говорит, накурено. Спать ей мешаем. Она по утрам встает, книжки какие-то читает. Она такая умная, что мне аж страшно с ней в одной комнате спать… Да ну тебя, как жлоб. «Медовый месяц, медовый месяц…»
— Ладно, Аська, не сердись. Я тебе сейчас одну вещь покажу… Сразу творчески вырастешь.
— Видела я твою вещь.
— Не эту. Сиди, гляди. Сейчас театр тебе делать буду.
Аська с недовольным видом закурила. Сидела, сорила вокруг пеплом.
Слегка подвыпивший Сигизмунд добросовестно воспроизвел лантхильдину пантомиму с козой. Прошелся по кругу ее преувеличенной походкой. «Подоил» козу.
— Слушай, Морж, — сказала Аська, давя сигарету о стол, — что ты жлобом добропорядочным прикидываешься? Нормальный ведь человек. Играешь убедительно. Чувство пространства у тебя есть. Четвертую стену убираешь шикарно. Давай, я у тебя останусь? Ну что ты, в самом деле… Я не буду вам трахаться мешать. А то хочешь — на троих. Я не обидчивая. Колотитесь себе…
— Не могу, — сказал Сигизмунд. — Понимаешь, нам для игр все пространство нужно. Вся квартира. И уединение.
— Ну и хрен с тобой, — окончательно обиделась Аська. — Живи уродом. Пошла я.
Сигизмунд обрадовался. Так обрадовался, что шарфом ее мохеровым закутал. Своим. Заботливо.
— Еще носовой платочек под подбородочек подложи, — проворчала Аська. — Жопа ты все-таки, Морж. Я тебе когда-нибудь отказывала? Хошь, с сестрицей познакомлю? Она ничего.
— Нет, — твердо сказал Сигизмунд.
Когда за Аськой закрылась дверь, Сигизмунд сунулся в «светелку». Лантхильда была в бешенстве. Она была бледная. Кончик носа у нее покраснел, глаза сделались совсем бесцветные.
При виде Сигизмунда Лантхильда яростно отвернулась. Он потряс ее за плечо.
— Ты чего?
— Паттамуто, — прошипела она злобно. — Унлеза тиви этта… этто ист неет бизнес хороцо!
И понесла на своем языке, сердясь и обижаясь одновременно. Лантхильда и всегда-то говорила со взвизгом где-то посреди фразы, плюс к каждому слову свой дополнительный привизг. Сейчас ее возмущенная речь напоминала россиниевскую арию из «Севильского цирюльника» для колоратурного сопрано, с бесконечными переливами одной и той же ноты. Благо что эту самую арию сегодня, незадолго перед приходом Аськи исполняла по ого какая-то великая, очень толстая певица. И еще мужик с крашеными губами перед арией растолковал, в чем тут весь смак — нарочно для нынешнего, тупого и необразованного зрителя.
— Шестнадцать тактов, — сказал свежепросвещенный Сигизмунд.
Лантхильда осеклась. Замолчала, закрыла лицо руками и то ли всхлипнула, то ли фыркнула.
И ведь он даже не понял, что она ему сейчас втолковывала! А она о чем-то важном для себя говорила. Больно ей, наверное, было, обидно. А он тут над ней потешается.
Он потянулся, обнял ее за плечи. Она вырвалась. Добавила что-то, совсем тихо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127