Тощий… как юродивая девка.
Интересно, понравилось бы девке мурровское творчество? Или испугается? Есть такие, которые пугаются. Испробуем, подумал Сигизмунд. Все испробуем.
И глуповато хихикнул. У них с юродивой вся жизнь впереди. В дурке. Она в женском отделении, он в мужском. «М» и «Ж» сидели на трубе. В дивной гармонии.
* * *
Когда Сигизмунд вернулся, девка плавала в поту. Пришлось менять не только тельняшку, но и постельное белье. Пакостный кобель затеял носиться по квартире с потной тельняшкой в зубах. Когда на него не обращали внимания, подходил ближе и зазывно рычал.
Девка наполовину проснулась. Шевелилась, мешала. Переодевать себя не давала, в одеяло впивалась, натягивала. Сигизмунд молчком, как зверь, одолел сопротивление и добился своего. Мокрое снял, сухое натянул. Отнес на свой диван, чтобы тахту перестелить.
Простыня, пододеяльник вымокли. Снял все. Когда закончил стелить, пошел за девкой — та безмятежно спала на его диване. Полюбовался — ладно ли юродивая на его сексодроме смотрится. Будет, о чем на старости лет в дурке вспоминать.
Девка смотрелась неладно. Она нигде ладно бы не смотрелась. Гнездилась в ней какая-то неизбывная нелепость. Хотя все, вроде бы, на месте. По отдельности все симпатичное. Волосы светлые, густущие. Длинные. Рот большой. Нос длинноватый. От болезни заострился немного. Но, в общем, красивый нос. Скулы выступают. Тоже красиво — резковатые, высокие. «Голливудские». Глаза сейчас закрыты и видно было, что они немного скошены книзу. Забавный разрез. Диковатый. Что-то в этом есть.
— Ну ладно, — сказал Сигизмунд, — идем в постельку, нелепое созданье.
Созданье дрыхло. Тяжеленькое оно оказалось, несмотря на трогательную худобу. Сигизмунд, пыхтя, дотащил ее до тахты и уложил. Поворошил белье, сброшенное на пол. Завтра в семь утра — к плите, баки с бельем кипятить! Согласно новой традиции.
Девка зашевелилась. Забормотала что-то. Небось, с Вавилой разбиралась. Сигизмунд наклонился послушать: интересно, Вавила или кто? Может, рыжий ефрейтор?
Девка Сигизмунда глобально разочаровала. Аттилу она призывала. Осиротителя Европы. Того самого, кого в романе ужасов «Омен» именуют одним из воплощений дьявола.
Да-а… В бреду болезном мыслями на всемирной истории почивает. Может, ее в банк «Империал» сдать? На рекламу. И лунницу туда же положить. На хранение.
Тут девка шевельнулась и приникла головой к его коленям. Будто котенок пригрелась.
Сигизмунд замер. Сидел, не шевелясь, — спугнуть боялся. Девка сопела, покряхтывала во сне, как младенец.
…Вторично укушавшись той же самой дурной водкой, изнемогает от собственного идиотизма. Молодец. Так держать. Далеко пойдешь. Вон девка — как продвинулась-то!
Мысленно ерничал, но ведь сидел же! Не двигался! Гладило что-то внутри мягкими лапками. То ли собственная хорошесть, то ли странное ощущение, что в дичайшую авантюру влез. В такую, где безоглядная храбрость потребна. Хотя какая там авантюра? Вон, котенок безродный. Из неблагополучной семьи. Градусник — и то поставить некому…
Наконец девка отвалилась к стене и свернулась клубочком. Сигизмунд укрыл ее одеялом и тихо вышел. Подумал, что надо бы чай заварить.
И на работу он завтра, конечно же, не пойдет. Болен он. Жар у него. Капельницу ему ночью ставили. У рыжего справка о том выписана. Что в бессознательном состоянии о помощи взывал. Каковая помощь по страховому полису была гражданину Российской Федерации, налогоплательщику, блин, и избирателю С.Б.Моржу предоставлена. В количестве рыжего и фершалицы. С градусником, капельницей и преднизолоном.
Пока чайник закипал, пошел прослушать автоответчик. Может, хватился девки кто. Может, изверг с Охты названивает, угрозы расточает. Дом взорвать сулит, если завтра же девку ему не возвернут. С лунницей. С двумя.
Несколько раз звонила супруга. Все ее мэссэджи начинались одинаково: «Я, конечно, знаю, что ты это слушать не будешь…» Сигизмунд с извращенным удовольствием выслушал все. Ничего нового не узнал. Все словеса сводились к просьбе позвонить.
Звонил робот-оператор. Стращал строгим механическим голосом.
Звонил боец Федор. Докладывал, что кошачьи гальюны доставлены по назначению. Еще раз звонил Федор. Один гальюн не доставлен. Возникли проблемы. Не по телефону.
В третий раз звонил Федор. Рыжие муравьи с кухни православной общины вытеснены. Пленных, как и велено, не брали. Отпрашивался, кстати, на завтрашнее утро. Можно, мол, явиться в двенадцать тридцать?
Можно, можно. Являйся.
Задыхающимся голосом звонила Аська. Молила спасти. Спасать Аську было уже поздно. Обычно ее надо спасать через пять минут после такого звонка. Через полчаса Аська успешно спасается сама. Потом дуется, но недолго.
Больше не звонил никто.
* * *
Сигизмунду снился сон. Странный. Будто вся жизнь, о которой он знал, — жена Наталья Константиновна, полиграфический, фирма «Морена» — все это на самом деле ерунда, и не было ничего этого. А настоящий Сигизмунд снова семиклассник. На дворе год 1973-й. Новый Год был недавно. А сейчас он на каникулах. У обледеневших помоек насыпано хвоей и «дождиком», застрявшим в елочных ветках.
И поехали они с одноклассником за город, к нему на дачу. Долго с горы катались, теперь идут греться. «Джеки» с собой тащат. Уже вечер. Фонари желтые горят. Старого образца фонари. Выхватывают пятна на снегу, остальное постепенно погружается в синеву.
И вот приходят они к однокласснику. В том доме родственники этого одноклассника живут — тетка, бабушка. Эту бабушку Сигизмунд век не вспоминал, а в этом сне вдруг ясно вспомнил.
Бабушка одноклассника поит их чаем. Печка топится. Тетка однокласника с ними сидит, Сигизмунда про учебу расспрашивает.
А он, Сигизмунд, ерзает. На электричку пора уже. Поехал-то Сигизмунд с приятелем дома не спросясь. А тетка одноклассника все говорит и говорит. И бабушка тоже к ним подсаживается. Очень неуютно Сигизмунду. Пора уже на электричку. Дома и так ругать будут.
А за окном темень. Сигизмунд то и дело на окно поглядывает, время угадать пытается.
И вдруг Сигизмунд понимает, что за окном — открытый космос.
Он подходит к окну. Рама крашеная, между рам грязная серая вата, усыпанная пыльным конфетти — а за двойными утепленными окнами в бесконечной пустоте медленно проплывают разные небесные тела, как их обычно в кино показывают.
Он оборачивается к комнате. Ему предлагают еще чаю. В комнате не хотят смотреть на окно.
Сигизмунд берет чай. Что-то давит на него. Ему очень грустно. И от этой грусти он просыпается.
Глава пятая
Проснувшись, Сигизмунд обнаружил, что в комнате светло. Инфернальной бабушки одноклассника не было и в помине. За бледным окном имелись: детский садик, голое дерево и две нахохлившиеся вороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Интересно, понравилось бы девке мурровское творчество? Или испугается? Есть такие, которые пугаются. Испробуем, подумал Сигизмунд. Все испробуем.
И глуповато хихикнул. У них с юродивой вся жизнь впереди. В дурке. Она в женском отделении, он в мужском. «М» и «Ж» сидели на трубе. В дивной гармонии.
* * *
Когда Сигизмунд вернулся, девка плавала в поту. Пришлось менять не только тельняшку, но и постельное белье. Пакостный кобель затеял носиться по квартире с потной тельняшкой в зубах. Когда на него не обращали внимания, подходил ближе и зазывно рычал.
Девка наполовину проснулась. Шевелилась, мешала. Переодевать себя не давала, в одеяло впивалась, натягивала. Сигизмунд молчком, как зверь, одолел сопротивление и добился своего. Мокрое снял, сухое натянул. Отнес на свой диван, чтобы тахту перестелить.
Простыня, пододеяльник вымокли. Снял все. Когда закончил стелить, пошел за девкой — та безмятежно спала на его диване. Полюбовался — ладно ли юродивая на его сексодроме смотрится. Будет, о чем на старости лет в дурке вспоминать.
Девка смотрелась неладно. Она нигде ладно бы не смотрелась. Гнездилась в ней какая-то неизбывная нелепость. Хотя все, вроде бы, на месте. По отдельности все симпатичное. Волосы светлые, густущие. Длинные. Рот большой. Нос длинноватый. От болезни заострился немного. Но, в общем, красивый нос. Скулы выступают. Тоже красиво — резковатые, высокие. «Голливудские». Глаза сейчас закрыты и видно было, что они немного скошены книзу. Забавный разрез. Диковатый. Что-то в этом есть.
— Ну ладно, — сказал Сигизмунд, — идем в постельку, нелепое созданье.
Созданье дрыхло. Тяжеленькое оно оказалось, несмотря на трогательную худобу. Сигизмунд, пыхтя, дотащил ее до тахты и уложил. Поворошил белье, сброшенное на пол. Завтра в семь утра — к плите, баки с бельем кипятить! Согласно новой традиции.
Девка зашевелилась. Забормотала что-то. Небось, с Вавилой разбиралась. Сигизмунд наклонился послушать: интересно, Вавила или кто? Может, рыжий ефрейтор?
Девка Сигизмунда глобально разочаровала. Аттилу она призывала. Осиротителя Европы. Того самого, кого в романе ужасов «Омен» именуют одним из воплощений дьявола.
Да-а… В бреду болезном мыслями на всемирной истории почивает. Может, ее в банк «Империал» сдать? На рекламу. И лунницу туда же положить. На хранение.
Тут девка шевельнулась и приникла головой к его коленям. Будто котенок пригрелась.
Сигизмунд замер. Сидел, не шевелясь, — спугнуть боялся. Девка сопела, покряхтывала во сне, как младенец.
…Вторично укушавшись той же самой дурной водкой, изнемогает от собственного идиотизма. Молодец. Так держать. Далеко пойдешь. Вон девка — как продвинулась-то!
Мысленно ерничал, но ведь сидел же! Не двигался! Гладило что-то внутри мягкими лапками. То ли собственная хорошесть, то ли странное ощущение, что в дичайшую авантюру влез. В такую, где безоглядная храбрость потребна. Хотя какая там авантюра? Вон, котенок безродный. Из неблагополучной семьи. Градусник — и то поставить некому…
Наконец девка отвалилась к стене и свернулась клубочком. Сигизмунд укрыл ее одеялом и тихо вышел. Подумал, что надо бы чай заварить.
И на работу он завтра, конечно же, не пойдет. Болен он. Жар у него. Капельницу ему ночью ставили. У рыжего справка о том выписана. Что в бессознательном состоянии о помощи взывал. Каковая помощь по страховому полису была гражданину Российской Федерации, налогоплательщику, блин, и избирателю С.Б.Моржу предоставлена. В количестве рыжего и фершалицы. С градусником, капельницей и преднизолоном.
Пока чайник закипал, пошел прослушать автоответчик. Может, хватился девки кто. Может, изверг с Охты названивает, угрозы расточает. Дом взорвать сулит, если завтра же девку ему не возвернут. С лунницей. С двумя.
Несколько раз звонила супруга. Все ее мэссэджи начинались одинаково: «Я, конечно, знаю, что ты это слушать не будешь…» Сигизмунд с извращенным удовольствием выслушал все. Ничего нового не узнал. Все словеса сводились к просьбе позвонить.
Звонил робот-оператор. Стращал строгим механическим голосом.
Звонил боец Федор. Докладывал, что кошачьи гальюны доставлены по назначению. Еще раз звонил Федор. Один гальюн не доставлен. Возникли проблемы. Не по телефону.
В третий раз звонил Федор. Рыжие муравьи с кухни православной общины вытеснены. Пленных, как и велено, не брали. Отпрашивался, кстати, на завтрашнее утро. Можно, мол, явиться в двенадцать тридцать?
Можно, можно. Являйся.
Задыхающимся голосом звонила Аська. Молила спасти. Спасать Аську было уже поздно. Обычно ее надо спасать через пять минут после такого звонка. Через полчаса Аська успешно спасается сама. Потом дуется, но недолго.
Больше не звонил никто.
* * *
Сигизмунду снился сон. Странный. Будто вся жизнь, о которой он знал, — жена Наталья Константиновна, полиграфический, фирма «Морена» — все это на самом деле ерунда, и не было ничего этого. А настоящий Сигизмунд снова семиклассник. На дворе год 1973-й. Новый Год был недавно. А сейчас он на каникулах. У обледеневших помоек насыпано хвоей и «дождиком», застрявшим в елочных ветках.
И поехали они с одноклассником за город, к нему на дачу. Долго с горы катались, теперь идут греться. «Джеки» с собой тащат. Уже вечер. Фонари желтые горят. Старого образца фонари. Выхватывают пятна на снегу, остальное постепенно погружается в синеву.
И вот приходят они к однокласснику. В том доме родственники этого одноклассника живут — тетка, бабушка. Эту бабушку Сигизмунд век не вспоминал, а в этом сне вдруг ясно вспомнил.
Бабушка одноклассника поит их чаем. Печка топится. Тетка однокласника с ними сидит, Сигизмунда про учебу расспрашивает.
А он, Сигизмунд, ерзает. На электричку пора уже. Поехал-то Сигизмунд с приятелем дома не спросясь. А тетка одноклассника все говорит и говорит. И бабушка тоже к ним подсаживается. Очень неуютно Сигизмунду. Пора уже на электричку. Дома и так ругать будут.
А за окном темень. Сигизмунд то и дело на окно поглядывает, время угадать пытается.
И вдруг Сигизмунд понимает, что за окном — открытый космос.
Он подходит к окну. Рама крашеная, между рам грязная серая вата, усыпанная пыльным конфетти — а за двойными утепленными окнами в бесконечной пустоте медленно проплывают разные небесные тела, как их обычно в кино показывают.
Он оборачивается к комнате. Ему предлагают еще чаю. В комнате не хотят смотреть на окно.
Сигизмунд берет чай. Что-то давит на него. Ему очень грустно. И от этой грусти он просыпается.
Глава пятая
Проснувшись, Сигизмунд обнаружил, что в комнате светло. Инфернальной бабушки одноклассника не было и в помине. За бледным окном имелись: детский садик, голое дерево и две нахохлившиеся вороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127