Допив, громко рыгнула.
Сигизмунд засмеялся, сказал: «знай наших» и рыгнул тоже. Ананасы в шампанском, Игорь Северянин, серебряный век, блин.
Кобель выбрался из убежища, решив, что опасность миновала, и положил морду Лантхильде на колени. Она сунула ему кусок мяса.
Кобель жадно заглатывал добычу под столом, чихая от чеснока. Строгая девка сделала ему внушение. К благочинию призывала, не иначе.
Сигизмунд разлил по фужерам остатки шампанского. Лантхильда что-то радостное проговорила, крикнула троекратно «ункар хайлс» и постучала фужером об стол, расплескивая пену.
Допили шампанское. Развеселились.
Поглощали мясо с чесноком, заедая ананасами. Много и беспричинно смеялись.
Лантхильду смешило киви. На Сигизмунда показывала, говорила что-то и, краснея, прыскала. Сигизмунд, в принципе, понимал, о чем ведет речи подпившая мави.
Когда шампанское стало выветриваться, Сигизмунд понял: пора разорять заначку. Полез далеко-далеко, а именно — в «аптечку». «Аптечка» была еще дореволюционная, темного дерева, висела на стене в гостиной. Очертаниями напоминала маленький орган. Украшалась завитушками и картинкой на ткани: джентльмен в сером и дама наблюдают за девочками, играющими с бело-рыжей собачкой. Очень умилительно.
Там-то и сберегал Сигизмунд бутылку настоящего «Реми Мартена». Несколько лет уже сберегал. Хотел как-нибудь на Новый Год распить. Чтоб уютно было, чтоб дом, свечи, елка. Да только все не случалось такого Нового Года.
А вот сейчас вдруг почувствовал — пора. Лучше уже и быть не может, шестое чувство подсказало. Водрузил на стол длинношеего пузана из темного стекла, приставил к нему две крошечные золотые рюмочки. Лантхильда безудержно расхохоталась.
Объяснять принялась про махта-харью и литильс рюмочки. Сигизмунд вспомнил про молотобойца и «пимм!» и тоже захохотал. Однако на рюмочках настоял. «Реми Мартен» требовал этикета. Стоял, черный и чопорный, и требовал.
Потому Сигизмунд знаками призвал девку к молчанию. Мол, будем сейчас ритуальничать. А в голове Лантхильды все вращался маховик: раскрутившись, не мог остановиться, воспроизводя одну и ту же шутку.
Сигизмунд разлил коньяк и поставил перед Лантхильдой рюмочку со словом: «Пимм!» После этого еще минут десять девка переставляла рюмочку и пиммкала. Сигизмунд ей вторил. В конце концов, оба стали напоминать парочку спятивших игроков в шашки.
Потом выпили. Коньяк был настоящий. Душистый огонь. Лантхильда изумилась, стала ртом воздух хватать — не ожидала, болезная. Сигизмунд налил ей пепси. Потом спросил:
— Слушай, Лантхильд, а хво ист махта-харья?
Девка напустила на себя важный вид. Приосанилась. Надула щеки.
Сигизмунд ткнул в ее надутые щеки пальцами, будто пузырь проткнул.
— Пуф! — выдохнула девка.
— Это я, стало быть, такой? — Сигизмунд надул щеки.
Лантхильда убежала, слегка загребая в стороны. Было слышно, как она с грохотом опрокинула что-то в «светелке». Появилась, зацепив плечом дверной косяк, с карандашом и бумагой. Плюхнулась рядом с Сигизмундом.
— Махта-харья ист… — Карандаш бойко забегал по бумаге. Сигизмунд наблюдал с восхищением. Во насобачилась!
На листке появилось изображение перекачанного «быка». Рожа зверская. Зубы оскалены. Волосы торчат во все стороны. Шея толстая. Борода веником. Интеллекта нет. И не предвидится.
— Махта-харья! — с гордостью произнесла девка.
— Так вот кем ты меня считала! — сказал Сигизмунд. И вдруг, испустив леденящий душу крик, сделал зверскую рожу и полез душить Лантхильду.
Та увернулась, оттолкнула его. Поскольку Сигизмунд неловко сидел на стуле, то едва не упал — Лантхильда успела подхватить его в последний момент.
— Хири, — сказала она. И на другом листке нарисовала второго «быка». Второй «бык» мало чем отличался от первого, разве что в плечах пошире, в тазу поуже.
— Махта-вэр, — сказала девка. И начала перечислять: — Вавила, брозар… Ариульф…
— Ик, — подсказал Сигизмунд.
— Нии, — сказала девка. — Зу харья ист. Зу махта-харья. Зу унзара альякундс ист.
— Ну вот, обозвали, — сказал Сигизмунд и налил себе еще «Реми Мартена». Лантхильда тоже придвинула к нему свою рюмочку.
— Пли-из, — сказал Сигизмунд. И выдал: — За баб-с гусары пьют стоя!
И встал.
— За бабс, — лихо вскричала Лантхильда. И тоже вскочила.
Они выпили. Второй раз коньяк пошел в девку легче.
— Ты заедай, заедай, — советовал Сигизмунд. — Итан.
— Итья, — поправила Лантхильда.
— Да фиг с ним, пусть итья, главное — кушай.
Девка налегла на ананас.
— Как Вавила, так вэр, а как я — так харя какая-то, — посетовал Сигизмунд.
Лантхильда ела и кивала.
Откушав, вытерлась рукавом. Снова рюмочку пальцем пошевелила.
— Погоди, — сказал Сигизмунд.
Лантхильда не вняла. Пошевелила рюмку настойчивее. Сигизмунд, посмеиваясь, налил ей еще. Вишь, разохотилась.
Она показала, чтобы он и себе налил.
Дальше Лантхильда благочиние нарушила. Видать, ого насмотрелась. С рюмкой в руках встала из-за стола. Прошлась по гостиной. Явно подражала кому-то, потому что манеры у нее вдруг стали американские. Еще не хватало, чтобы ноги на стол класть начала.
Подошла к портрету деда. Подбоченилась. Поигрывая рюмкой, начала разглядывать. Потом вдруг почесалась.
Сигизмунд потешался, глядя на нее.
— Атта аттинс, — задумчиво молвила девка. Капнула коньяком на пианино под дедовым портретом.
— Ну, ты полировку-то портишь, — встрепенулся Сигизмунд.
Девка повернулась к нему и строго указала на портрет.
— Надо.
— Что надо-то?
— Надо. Атта аттинс.
Так. Теперь в доме вводится культ поклонения предкам. Так сказать, перманентная родительская суббота. Еще не хватало перед портретом девкиного аттилы поклоны бить. Или плясать. С копьем и в юбке из листьев.
— Слышь, Лантхильд. Ты ведь не заставишь меня… — Сигизмунд собрался с мыслями. — Твоему батьке поклоны бить… а?
Девка посмотрела на Сигизмунда, по-птичьи дернув головой. И направилась к нему, целеустремленно, как робот-трансформер. Устремила на него палец.
— У нааст ут проблеем, — высказалась она, в точности копируя монотонную интонацию синхронного перевода.
Боже! Откуда она этого набралась? Нет чтобы что-нибудь приличное выучить. Полезное. Жизненное.
— Да нет у нас проблем, — сказал Сигизмунд. — Сядь, Лантхильд. И насладись беспроблемьем. Расскажи мне что-нибудь интересное.
Усадить Лантхильду было трудно — разошлась, разгулялась. Расхаживала взад-вперед с рюмочкой, то и дело прикладываясь, и разглагольствовала. Употреблялись уже знакомые слова «гайтс», «двало Наталья», «милокс», «годиск-квино», «тиви», «квино» как таковая. Значительно больше было незнакомых слов. В принципе, Сигизмунд догадывался, что девка осуждает его образ жизни. Выпила и решила поговорить начистоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Сигизмунд засмеялся, сказал: «знай наших» и рыгнул тоже. Ананасы в шампанском, Игорь Северянин, серебряный век, блин.
Кобель выбрался из убежища, решив, что опасность миновала, и положил морду Лантхильде на колени. Она сунула ему кусок мяса.
Кобель жадно заглатывал добычу под столом, чихая от чеснока. Строгая девка сделала ему внушение. К благочинию призывала, не иначе.
Сигизмунд разлил по фужерам остатки шампанского. Лантхильда что-то радостное проговорила, крикнула троекратно «ункар хайлс» и постучала фужером об стол, расплескивая пену.
Допили шампанское. Развеселились.
Поглощали мясо с чесноком, заедая ананасами. Много и беспричинно смеялись.
Лантхильду смешило киви. На Сигизмунда показывала, говорила что-то и, краснея, прыскала. Сигизмунд, в принципе, понимал, о чем ведет речи подпившая мави.
Когда шампанское стало выветриваться, Сигизмунд понял: пора разорять заначку. Полез далеко-далеко, а именно — в «аптечку». «Аптечка» была еще дореволюционная, темного дерева, висела на стене в гостиной. Очертаниями напоминала маленький орган. Украшалась завитушками и картинкой на ткани: джентльмен в сером и дама наблюдают за девочками, играющими с бело-рыжей собачкой. Очень умилительно.
Там-то и сберегал Сигизмунд бутылку настоящего «Реми Мартена». Несколько лет уже сберегал. Хотел как-нибудь на Новый Год распить. Чтоб уютно было, чтоб дом, свечи, елка. Да только все не случалось такого Нового Года.
А вот сейчас вдруг почувствовал — пора. Лучше уже и быть не может, шестое чувство подсказало. Водрузил на стол длинношеего пузана из темного стекла, приставил к нему две крошечные золотые рюмочки. Лантхильда безудержно расхохоталась.
Объяснять принялась про махта-харью и литильс рюмочки. Сигизмунд вспомнил про молотобойца и «пимм!» и тоже захохотал. Однако на рюмочках настоял. «Реми Мартен» требовал этикета. Стоял, черный и чопорный, и требовал.
Потому Сигизмунд знаками призвал девку к молчанию. Мол, будем сейчас ритуальничать. А в голове Лантхильды все вращался маховик: раскрутившись, не мог остановиться, воспроизводя одну и ту же шутку.
Сигизмунд разлил коньяк и поставил перед Лантхильдой рюмочку со словом: «Пимм!» После этого еще минут десять девка переставляла рюмочку и пиммкала. Сигизмунд ей вторил. В конце концов, оба стали напоминать парочку спятивших игроков в шашки.
Потом выпили. Коньяк был настоящий. Душистый огонь. Лантхильда изумилась, стала ртом воздух хватать — не ожидала, болезная. Сигизмунд налил ей пепси. Потом спросил:
— Слушай, Лантхильд, а хво ист махта-харья?
Девка напустила на себя важный вид. Приосанилась. Надула щеки.
Сигизмунд ткнул в ее надутые щеки пальцами, будто пузырь проткнул.
— Пуф! — выдохнула девка.
— Это я, стало быть, такой? — Сигизмунд надул щеки.
Лантхильда убежала, слегка загребая в стороны. Было слышно, как она с грохотом опрокинула что-то в «светелке». Появилась, зацепив плечом дверной косяк, с карандашом и бумагой. Плюхнулась рядом с Сигизмундом.
— Махта-харья ист… — Карандаш бойко забегал по бумаге. Сигизмунд наблюдал с восхищением. Во насобачилась!
На листке появилось изображение перекачанного «быка». Рожа зверская. Зубы оскалены. Волосы торчат во все стороны. Шея толстая. Борода веником. Интеллекта нет. И не предвидится.
— Махта-харья! — с гордостью произнесла девка.
— Так вот кем ты меня считала! — сказал Сигизмунд. И вдруг, испустив леденящий душу крик, сделал зверскую рожу и полез душить Лантхильду.
Та увернулась, оттолкнула его. Поскольку Сигизмунд неловко сидел на стуле, то едва не упал — Лантхильда успела подхватить его в последний момент.
— Хири, — сказала она. И на другом листке нарисовала второго «быка». Второй «бык» мало чем отличался от первого, разве что в плечах пошире, в тазу поуже.
— Махта-вэр, — сказала девка. И начала перечислять: — Вавила, брозар… Ариульф…
— Ик, — подсказал Сигизмунд.
— Нии, — сказала девка. — Зу харья ист. Зу махта-харья. Зу унзара альякундс ист.
— Ну вот, обозвали, — сказал Сигизмунд и налил себе еще «Реми Мартена». Лантхильда тоже придвинула к нему свою рюмочку.
— Пли-из, — сказал Сигизмунд. И выдал: — За баб-с гусары пьют стоя!
И встал.
— За бабс, — лихо вскричала Лантхильда. И тоже вскочила.
Они выпили. Второй раз коньяк пошел в девку легче.
— Ты заедай, заедай, — советовал Сигизмунд. — Итан.
— Итья, — поправила Лантхильда.
— Да фиг с ним, пусть итья, главное — кушай.
Девка налегла на ананас.
— Как Вавила, так вэр, а как я — так харя какая-то, — посетовал Сигизмунд.
Лантхильда ела и кивала.
Откушав, вытерлась рукавом. Снова рюмочку пальцем пошевелила.
— Погоди, — сказал Сигизмунд.
Лантхильда не вняла. Пошевелила рюмку настойчивее. Сигизмунд, посмеиваясь, налил ей еще. Вишь, разохотилась.
Она показала, чтобы он и себе налил.
Дальше Лантхильда благочиние нарушила. Видать, ого насмотрелась. С рюмкой в руках встала из-за стола. Прошлась по гостиной. Явно подражала кому-то, потому что манеры у нее вдруг стали американские. Еще не хватало, чтобы ноги на стол класть начала.
Подошла к портрету деда. Подбоченилась. Поигрывая рюмкой, начала разглядывать. Потом вдруг почесалась.
Сигизмунд потешался, глядя на нее.
— Атта аттинс, — задумчиво молвила девка. Капнула коньяком на пианино под дедовым портретом.
— Ну, ты полировку-то портишь, — встрепенулся Сигизмунд.
Девка повернулась к нему и строго указала на портрет.
— Надо.
— Что надо-то?
— Надо. Атта аттинс.
Так. Теперь в доме вводится культ поклонения предкам. Так сказать, перманентная родительская суббота. Еще не хватало перед портретом девкиного аттилы поклоны бить. Или плясать. С копьем и в юбке из листьев.
— Слышь, Лантхильд. Ты ведь не заставишь меня… — Сигизмунд собрался с мыслями. — Твоему батьке поклоны бить… а?
Девка посмотрела на Сигизмунда, по-птичьи дернув головой. И направилась к нему, целеустремленно, как робот-трансформер. Устремила на него палец.
— У нааст ут проблеем, — высказалась она, в точности копируя монотонную интонацию синхронного перевода.
Боже! Откуда она этого набралась? Нет чтобы что-нибудь приличное выучить. Полезное. Жизненное.
— Да нет у нас проблем, — сказал Сигизмунд. — Сядь, Лантхильд. И насладись беспроблемьем. Расскажи мне что-нибудь интересное.
Усадить Лантхильду было трудно — разошлась, разгулялась. Расхаживала взад-вперед с рюмочкой, то и дело прикладываясь, и разглагольствовала. Употреблялись уже знакомые слова «гайтс», «двало Наталья», «милокс», «годиск-квино», «тиви», «квино» как таковая. Значительно больше было незнакомых слов. В принципе, Сигизмунд догадывался, что девка осуждает его образ жизни. Выпила и решила поговорить начистоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127