На время посещения все это поместят в сейф. О записывающем устройстве, которое он закрепил под пиджаком еще в машине, вопросов никто не задавал, и Эйнсли рассудил, что нет нужды самому сообщать о нем.
— Пора двигаться дальше, — поторапливал Хэмбрик, но в этот момент в коридор вошла группа человек из двадцати, загородив им проход. Вновь прибывшие были хорошо одеты, лица в напряженной сосредоточенности. В сопровождении двух охранников группа быстро прошла вдоль коридора.
— Свидетели, — чуть слышно шепнул Хэмбрик.
Эйнсли и сам понял, зачем здесь эти люди: “двенадцать уважаемых граждан”, как предписывал закон, плюс те, кому разрешил присутствовать при казни начальник тюрьмы. От желающих отбоя не было, но число допущенных не могло превышать двадцати четырех. Обычно свидетелей собирали в условленном месте и доставляли в тюрьму на автобусе. Их появление означало, что все идет по плану, семь часов неминуемо приближаются.
Одна из дам в этой группе заседала в сенате штата, а двое мужчин были членами палаты представителей штата Флорида. Политики конкурировали друг с другом за право присутствовать при казнях, получавших громкий общественный резонанс. На этом зарабатывались голоса избирателей. К удивлению Эйнсли, он увидел среди свидетелей городского комиссара Майами Синтию Эрнст. Эта женщина была ему когда-то небезразлична… Впрочем, ее желание увидеть воочию, как умрет Дойл, легко поддавалось объяснению.
На мгновение их взгляды встретились, и у Эйнсли коротко перехватило дух. Она все еще имела над ним власть, понял он. Синтия наверняка тоже заметила его, но вида не подала и прошла мимо с выражением холодного равнодушия.
— Начальник тюрьмы разрешил вам побеседовать с Дойлом в административном офисе корпуса для смертников, — сказал Хэмбрик, когда они смогли двигаться дальше. — Его туда приведут к вам. Все подготовительные процедуры он уже прошел. — Лейтенант взглянул на часы. — У вас будет минут тридцать, едва ли больше. Кстати, вам доводилось присутствовать на казни?
— Да, один раз.
Было это три года назад. Старшие члены семьи попросили его тогда сопроводить молодую супружескую пару, пожелавшую увидеть казнь отпетого негодяя, который изнасиловал и убил их восьмилетнюю дочь. Эйнсли сумел раскрыть это дело. Но сколько он ни твердил себе, что наблюдает за казнью по долгу службы, ему не удалось избежать эмоционального потрясения.
— Значит, поприсутствуете еще раз, — сказал Хэмбрик. — Дойл высказал просьбу, чтобы вас сделали свидетелем. Ваша кандидатура уже утверждена.
— Меня, естественно, не спросили, — вздохнул Эйнсли. — Хотя теперь это не имеет значения. Хэмбрик только пожал плечами.
— Я тоже разговаривал с Дойлом, — сказал он. — Он к вам явно неравнодушен и относится, не скажу с восхищением, но не без пиетета. Вам удалось каким-то образом сойтись с ним?
— Ни в коей мере! — Эйнсли произнес это подчеркнуто резко. — Я выследил и посадил эту сволочь, вот и все. Вообще-то, он меня ненавидит. На суде он напал на меня, называл клятвопреступником, продажной ищейкой, поносил на чем свет стоит.
— У этих чокнутых настроение меняется чаще, чем мы с вами передачи в машине переключаем. Сейчас он запел иначе.
— Это не имеет никакого значения. Я здесь только для того, чтобы получить ответы на ряд вопросов, прежде чем он умрет. Что до моего к нему личного отношения, то по любой шкале оно попросту равно нулю.
Хэмбрик замолк, обдумывая его слова, потом спросил:
— Вы и правда были когда-то священником?
— Да. Вам Дойл сказал об этом? Хэмбрик кивнул.
— Сам-то Дойл считает, что вы по-прежнему носите сан. Я был там прошлым вечером, когда он попросил вызвать вас. Он еще бормотал что-то из Библии о мести и воздаянии…
— Это из “Послания к римлянам”, — подтвердил Эйнсли. — “…Дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорят Господь”.
— Точно. А потом он окрестил вас ангелом отмщения Господня. Как я понял, вы для него больше, чем просто священник. Должно быть, наш святой отец рассказал вам обо всем этом по телефону?
Эйнсли покачал головой. На него угнетающе действовала обстановка. Больше всего ему хотелось бы оказаться сейчас дома за завтраком с Карен и Джейсоном. Что ж, теперь, по крайней мере, он понимал, почему Рэй Аксбридж так раздраженно с ним разговаривал и твердил о “богохульстве”.
Они подошли к корпусу для приговоренных к высшей мере, или к Дому Смерти, как называли его неофициально. Он занимал три этажа и редко пустовал. Заключенные дожидались здесь рассмотрения апелляции, а потом своей очереди умереть. Эйнсли знал, что, кроме обычных камер, здесь есть “камера последнего дня” — более чем спартански оборудованное помещение, где смертники проводили не день, а последние шестьдесят пять часов перед казнью под непрерывным наблюдением надзирателей. В подготовительном боксе основным предметом обстановки было старенькое парикмахерское кресло, где обреченному выбривали голову и лодыжку правой ноги, чтобы обеспечить наилучший контакт с электродами. В самом же зале казней, помимо электрического стула — “старого электрогриля” на жаргоне заключенных, — располагались скамьи для свидетелей и наглухо закрытая будка палача.
Приготовления в зале казней велись наверняка уже не один час. Первым сюда наведывался главный электрик, чтобы подключить стул к источнику питания, отрегулировать напряжение, проверить предохранители и ту единственную рукоятку, с помощью которой облаченный в черный балахон с капюшоном палач пронизывал тело приговоренного двумя тысячами вольт — для верности автоматика повторяла разряд восемь раз. Смерть от такого удара током наступала в течение двух минут, но предполагалось, что сознание человек терял безболезненно и в первую же секунду. Как и многие другие, Эйнсли сомневался, что такая смерть не приносит мучений, впрочем, подкрепить сомнения фактами, а тем более свидетельскими показаниями, по понятным причинам, не представлялось возможным.
Еще одним непременным атрибутом зала казней был красный телефонный аппарат, стоявший так, что приговоренному он был хорошо виден. Непосредственно перед приведением приговора в исполнение начальник тюрьмы связывался по этому телефону с губернатором штата, чтобы получить окончательное разрешение. В свою очередь губернатор мог позвонить начальнику тюрьмы буквально за несколько секунд до того, как рука палача ляжет на рубильник, чтобы остановить казнь. Поводом для этого могли быть неожиданно обнаруженные новые доказательства, распоряжение Верховного суда США или иные причины сугубо юридического характера. Так бывало в прошлом, так вполне могло произойти и сегодня.
По неписаному правилу, каждую казнь неизменно задерживали ровно на минуту — вдруг телефон зазвонит чуть позже назначенного времени!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
— Пора двигаться дальше, — поторапливал Хэмбрик, но в этот момент в коридор вошла группа человек из двадцати, загородив им проход. Вновь прибывшие были хорошо одеты, лица в напряженной сосредоточенности. В сопровождении двух охранников группа быстро прошла вдоль коридора.
— Свидетели, — чуть слышно шепнул Хэмбрик.
Эйнсли и сам понял, зачем здесь эти люди: “двенадцать уважаемых граждан”, как предписывал закон, плюс те, кому разрешил присутствовать при казни начальник тюрьмы. От желающих отбоя не было, но число допущенных не могло превышать двадцати четырех. Обычно свидетелей собирали в условленном месте и доставляли в тюрьму на автобусе. Их появление означало, что все идет по плану, семь часов неминуемо приближаются.
Одна из дам в этой группе заседала в сенате штата, а двое мужчин были членами палаты представителей штата Флорида. Политики конкурировали друг с другом за право присутствовать при казнях, получавших громкий общественный резонанс. На этом зарабатывались голоса избирателей. К удивлению Эйнсли, он увидел среди свидетелей городского комиссара Майами Синтию Эрнст. Эта женщина была ему когда-то небезразлична… Впрочем, ее желание увидеть воочию, как умрет Дойл, легко поддавалось объяснению.
На мгновение их взгляды встретились, и у Эйнсли коротко перехватило дух. Она все еще имела над ним власть, понял он. Синтия наверняка тоже заметила его, но вида не подала и прошла мимо с выражением холодного равнодушия.
— Начальник тюрьмы разрешил вам побеседовать с Дойлом в административном офисе корпуса для смертников, — сказал Хэмбрик, когда они смогли двигаться дальше. — Его туда приведут к вам. Все подготовительные процедуры он уже прошел. — Лейтенант взглянул на часы. — У вас будет минут тридцать, едва ли больше. Кстати, вам доводилось присутствовать на казни?
— Да, один раз.
Было это три года назад. Старшие члены семьи попросили его тогда сопроводить молодую супружескую пару, пожелавшую увидеть казнь отпетого негодяя, который изнасиловал и убил их восьмилетнюю дочь. Эйнсли сумел раскрыть это дело. Но сколько он ни твердил себе, что наблюдает за казнью по долгу службы, ему не удалось избежать эмоционального потрясения.
— Значит, поприсутствуете еще раз, — сказал Хэмбрик. — Дойл высказал просьбу, чтобы вас сделали свидетелем. Ваша кандидатура уже утверждена.
— Меня, естественно, не спросили, — вздохнул Эйнсли. — Хотя теперь это не имеет значения. Хэмбрик только пожал плечами.
— Я тоже разговаривал с Дойлом, — сказал он. — Он к вам явно неравнодушен и относится, не скажу с восхищением, но не без пиетета. Вам удалось каким-то образом сойтись с ним?
— Ни в коей мере! — Эйнсли произнес это подчеркнуто резко. — Я выследил и посадил эту сволочь, вот и все. Вообще-то, он меня ненавидит. На суде он напал на меня, называл клятвопреступником, продажной ищейкой, поносил на чем свет стоит.
— У этих чокнутых настроение меняется чаще, чем мы с вами передачи в машине переключаем. Сейчас он запел иначе.
— Это не имеет никакого значения. Я здесь только для того, чтобы получить ответы на ряд вопросов, прежде чем он умрет. Что до моего к нему личного отношения, то по любой шкале оно попросту равно нулю.
Хэмбрик замолк, обдумывая его слова, потом спросил:
— Вы и правда были когда-то священником?
— Да. Вам Дойл сказал об этом? Хэмбрик кивнул.
— Сам-то Дойл считает, что вы по-прежнему носите сан. Я был там прошлым вечером, когда он попросил вызвать вас. Он еще бормотал что-то из Библии о мести и воздаянии…
— Это из “Послания к римлянам”, — подтвердил Эйнсли. — “…Дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорят Господь”.
— Точно. А потом он окрестил вас ангелом отмщения Господня. Как я понял, вы для него больше, чем просто священник. Должно быть, наш святой отец рассказал вам обо всем этом по телефону?
Эйнсли покачал головой. На него угнетающе действовала обстановка. Больше всего ему хотелось бы оказаться сейчас дома за завтраком с Карен и Джейсоном. Что ж, теперь, по крайней мере, он понимал, почему Рэй Аксбридж так раздраженно с ним разговаривал и твердил о “богохульстве”.
Они подошли к корпусу для приговоренных к высшей мере, или к Дому Смерти, как называли его неофициально. Он занимал три этажа и редко пустовал. Заключенные дожидались здесь рассмотрения апелляции, а потом своей очереди умереть. Эйнсли знал, что, кроме обычных камер, здесь есть “камера последнего дня” — более чем спартански оборудованное помещение, где смертники проводили не день, а последние шестьдесят пять часов перед казнью под непрерывным наблюдением надзирателей. В подготовительном боксе основным предметом обстановки было старенькое парикмахерское кресло, где обреченному выбривали голову и лодыжку правой ноги, чтобы обеспечить наилучший контакт с электродами. В самом же зале казней, помимо электрического стула — “старого электрогриля” на жаргоне заключенных, — располагались скамьи для свидетелей и наглухо закрытая будка палача.
Приготовления в зале казней велись наверняка уже не один час. Первым сюда наведывался главный электрик, чтобы подключить стул к источнику питания, отрегулировать напряжение, проверить предохранители и ту единственную рукоятку, с помощью которой облаченный в черный балахон с капюшоном палач пронизывал тело приговоренного двумя тысячами вольт — для верности автоматика повторяла разряд восемь раз. Смерть от такого удара током наступала в течение двух минут, но предполагалось, что сознание человек терял безболезненно и в первую же секунду. Как и многие другие, Эйнсли сомневался, что такая смерть не приносит мучений, впрочем, подкрепить сомнения фактами, а тем более свидетельскими показаниями, по понятным причинам, не представлялось возможным.
Еще одним непременным атрибутом зала казней был красный телефонный аппарат, стоявший так, что приговоренному он был хорошо виден. Непосредственно перед приведением приговора в исполнение начальник тюрьмы связывался по этому телефону с губернатором штата, чтобы получить окончательное разрешение. В свою очередь губернатор мог позвонить начальнику тюрьмы буквально за несколько секунд до того, как рука палача ляжет на рубильник, чтобы остановить казнь. Поводом для этого могли быть неожиданно обнаруженные новые доказательства, распоряжение Верховного суда США или иные причины сугубо юридического характера. Так бывало в прошлом, так вполне могло произойти и сегодня.
По неписаному правилу, каждую казнь неизменно задерживали ровно на минуту — вдруг телефон зазвонит чуть позже назначенного времени!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140