Оба шутили, но на самою деле оплата сверхурочной работы составляла важную часть бюджета семьи каждого из них. Как ни парадоксально, но при том, что в детективы производили только лучших из лучших, такое повышение в полицейском управлении Майами не сопровождалось увеличением жалованья.
Каждый час переработки сыщики детально описывали в докладной, к которой прилагался счет, эти бумаги подавались на утверждение сержанту, который командовал группой, Эйнсли ненавидел арифметику и поспешил закончить подсчеты как можно быстрее.
Но на очереди были бланки полугодовой аттестации сотрудников — на каждого сыщика из своей команды Эйнсли писал от руки характеристику, передавая затем секретарше, чтобы она их перепечатала. А потом еще и еще бумаги: рапорты детективов по текущим расследованиям, включая ряд новых дел об убийствах, — со всем этим он должен был ознакомиться, завизировать и в случае необходимости дать оперативные указания.
— В такие минуты, — пожаловался Эйнсли сержанту Пабло Грину, — я чувствую себя занудой-клерком из романов Диккенса.
Вот почему только ближе к концу рабочего дня он смог переключиться на дело Дойла. Захватив с собой диктофон, он отправился в кабинет Лео Ньюболда.
— Почему ты явился ко мне только сейчас? — спросил лейтенант. — Впрочем, я и сам догадываюсь.
Пока Эйнсли возился с диктофоном, Ньюболд отдал распоряжение секретарю ни с кем его не соединять и плотно закрыл дверь.
— Давай включай запись, мне не терпится ее прослушать.
Эйнсли поставил запись с самого начала, с того момента, как он включил магнитофон в маленькой комнате в непосредственной близости от зала казней. Сначала ничего не было слышно, потом раздался звук открывающейся двери, когда Хэмбрик, молодой офицер тюремной стражи, привел закованного в цепи бритоголового Элроя Дойла, вместе с двумя надзирателями, затем послышались шаги капеллана Аксбриджа, вошедшего последним. Эйнсли тихо комментировал.
Ньюболд внимательно вслушивался в голос — пронзительные реплики тюремного священника.., потом едва различимый голос Дойла, обращающегося к Эйнсли:
“Благословите меня, святой отец…” Вопль Аксбриджа:
“Это богохульство!”… Слова Дойла: “Уберите эту мразь отсюда!”
Ньюболд покачал головой:
— Невероятно.
— Подождите, то ли еще будет.
Чтобы расслышать “исповедь” Дойла, пришлось напрягать слух, так тихо он говорил.
“Я убил несколько людей, святой отец”…
“Первое убийство… Кто это был?”
“Япошки из Тампы”…
Ньюболд — весь внимание — стал быстро делать заметки.
Дойл, между тем, признавался в убийствах… Эсперанса, Фросты, Ларсены, Хенненфельды, Урбино, Темпоуны…
— Цифры не сходятся, — сказал Ньюболд. — Знаю, ты говорил мне об этом, но я все же надеялся…
— Что я не умею считать? — Эйнсли с улыбкой покачал головой.
Запись дошла до того места, когда Дойл начал яростно отрицать свою причастность к убийству Эрнстов: “…Я не делал этого, святой отец!.. Это вранье, мать твою!.. Я не хочу тащить с собой в могилу чужой грех”.
— Останови-ка! — скомандовал вдруг Ньюболд. Эйнсли нажал на кнопку “пауза”. В кабинете со стеклянными стенами установилась тишина.
— Боже, до чего все это похоже на правду! — Ньюболд поднялся из-за стола и нервно зашагал из угла в угол. Потом спросил:
— Сколько Дойлу оставалось жить в тот момент?
— От силы десять минут. Едва ли больше.
— Просто не знаю, что и думать. Я был уверен, что не поверю его словам… Но когда смерть так близка… — лейтенант в упор посмотрел на Эйнсли. — Ну, а ты-то сам поверил ему?
Эйнсли постарался хорошенько взвесить свой ответ:
— Вам известно, сэр, что по поводу этого убийства у меня с самого начала возникли сомнения, и потому… — он не закончил фразу.
— И потому тебе легче было поверить ему, — завершил ее Ньюболд.
Эйнсли молчал. Что он мог добавить к этому?
— Давай дослушаем кассету, — сказал Ньюболд. Эйнсли включил воспроизведение и услышал собственный голос:
“…Ты хоть чуть-чуть сожалеешь о том, что натворил?” “Ни хрена я не жалею!.. Вы должны дать мне прощение за тех, кого я не убивал!”
— Он безумен, — заметил Ньюболд. — Вернее, был.
— Я тоже так подумал тогда и до сих пор так считаю. Но ведь и безумец не всегда лжет.
— Он был патологическим лжецом, — напомнил Ньюболд.
Они помолчали, слушая, как Эйнсли говорит Дойлу:
“…Ни один священник не смог бы отпустить тебе грехи, а ведь я лишен сана”.
И выпад лейтенанта Хэмбрика:
“Хватит тешить свою гордыню, дайте ему последнее утешение”.
Пока звучала молитва Фуко, которую Эйнсли зачитывал, а Дойл повторял, Ньюболд не сводил глаз с подчиненного. Потом, заметно взволнованный, он быстро провел ладонью по лицу и тихо сказал:
— Ты молодчина, Малколм.
Вернувшись за стол, Ньюболд некоторое время посидел молча, словно взвешивал, что перетянет: его собственная предубежденность или только что услышанная исповедь Дойла. После паузы он сказал:
— Ты возглавлял наше спецподразделение, Малколм, так что это дело по-прежнему твое. Что предлагаешь?
— Мы проверим все детали в показаниях Дойла — золотой зажим для денег, ограбление, семья Икеи, нож в могиле. Я поручу это Руби Боуи, как раз для нее работа. Только так мы сможем выяснить, солгал ли мне Дойл.
— Допустим на минуту, что не солгал, — Ньюболд посмотрел на Эйнсли испытующе. — Что тогда?
— А что нам в таком случае останется? Заново расследовать убийство Эрнстов.
Ньюболд сделался мрачнее тучи. В полицейской работе едва ли есть что-либо более неприятное, чем необходимость заново открывать дело об убийстве, которое считалось окончательно раскрытым. Особенно такое громкое дело.
— Хорошо, — сказал Ньюболд поразмыслив. — Пусть Руби берется за работу. Мы должны выяснить все до конца.
Глава 7
— Проверку можешь проводить в каком угодно порядке, — наставлял Эйнсли Руби Боуи. — Но так или иначе, придется тебе слетать в Тампу.
Их разговор происходил в семь часов на следующее утро после беседы Эйнсли с Ньюболдом. Эйнсли сидел за своим рабочим столом в отделе. Руби пристроилась рядом. Накануне вечером он дал ей кассету с копией записи и попросил прослушать ее дома. Когда они встретились утром, она все еще выглядела потрясенной.
— Не думала, что это будет так тяжело. Почти не спала потом. Я словно влезла в вашу шкуру. Закрою глаза, и чудится, что я там, в тюрьме.
— Значит, ты усекла, что именно в показаниях Дойла мы должны проверить?
— Выписала для себя. — Руби подала Эйнсли блокнот. Он проглядел записи и отметил, что, по своему обыкновению, она ничего не упустила.
— Тогда принимайся за работу. Я знаю, ты справишься. Когда Руби ушла, Эйнсли с тоской принялся разбирать бумаги на своем столе — он еще не знал, что в тот день ему было отпущено на это всего лишь несколько минут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140