Я подобен букашке, которая здесь ползет у твоих ног по дорожке сада. Что со мной будет, когда я выйду из-под защиты твоей могучей руки? Я не боюсь "черного джигита", но на первой же заставе меня схватит монгольский караул и разрубит на части.
Махмуд-Ялвач нагнулся, поднял с дорожки красного жучка и положил себе на узкую белую ладонь. Жучок торопливо пробежал до конца пальца и, расправив крылышки, полетел.
– Подобно этому жучку, ты проберешься там, где не пройдут тысячи воинов. Ты, как священный дервиш, опять накинешь свой старый плащ, возьмешь покорного осла и нагрузишь его книгами. А чтобы тебя не задержали монгольские заставы, я выдам тебе золотую пайцзу с соколом.
– А что мне делать с моим младшим братом Туганом?
– Ты его возьмешь с собой как ученика. А там, в лагере Джучи-хана, он научится воинскому делу. Станет опытным джигитом. Да будет легка тебе дорога!
– Будь спокоен, я все сделаю.
– Когда ты окончишь свой путь, то помолись за меня, я человек старый, который тебе доброжелательствует.
4. "ЧЕРНЫЙ ВСАДНИК"
Хаджи Рахим и Туган отправились в путь под вечер и примкнули к веренице поселян, возвращавшихся с базара с пустыми корзинами. Постепенно все спутники один за другим свернули в стороны, к своим обгоревшим селениям.
Хаджи Рахим шел ровной, размеренной походкой, напевая по привычке арабские песни, Туган уже сильно вырос. Из-под голубой чалмы, как подобает юноше, выбивался длинный черный завиток волос и падал на плечо. Он закинул за спину дорожный мешок и, опираясь на длинную палку, легко взбегал на встречные холмы и всматривался вдаль, в уходящие в сизую дымку горы, оглядывался кругом, все стараясь заметить, все понять. Он жил теперь полной, счастливой жизнью, казавшейся особенно радостной после тяжелых месяцев, проведенных в мрачном сыром подземелье гурганджской тюрьмы.
Черный осел, поводя длинными ушами, семенил крепкими копытцами. В навьюченных на осла мешках хранились книги и свитки арабских и персидских поэтов и запас еды на несколько дней.
Иногда вдали показывалось облачко пыли, затем из-за деревьев появлялись несколько монгольских всадников, окружавших знатного начальника, "даругу", или охранявших медленно выступавших верблюдов, навьюченных мешками с зерном. Один из монголов отделялся от других, подлетал к Хаджи Рахиму и кричал:
– Ты кто? Куда идешь?
Хаджи Рахим молча сдвигал свою шапку на затылок, и на его лбу показывалась прикрепленная к тонкому обручу золотая пластинка с изображением летящего сокола. Тогда медленно опускалась поднятая рука с плетью, и монгол, воскликнув: "Байартай! Урагш!" , круто поворачивал коня и мчался догонять свой отряд.
А дервиш, надвинув на лоб свою остроконечную шапку, снова шагал и запевал новую песню:
Шагай же вперед, мой черный Бекир, под пенье,
Туда, где душе скитаться живой опасно.
Довольно людей в постели своей скончалось,
Лишь трусам упасть на красный песок ужасно...
В пустынном месте из-за холма неожиданно вылетели четыре всадника и остановились поперек тропы.
– Стойте! — закричал один из них, старик с глубокими морщинами на загоревшем до черноты лице. — Как твое имя?
– Довольство, простор и благополучие тебе! — ответил дервиш. — Почему тебе нужно мое имя?
– Я узнал тебя! От меня не уйдешь! Ты был писцом у мусульманина Махмуд-Ялвача, постыдно продавшегося монголам. Ты помогал ему грабить народ и за это сейчас испытаешь острое лезвие моего меча.
– В твоих словах две капли чистой истины, а все остальное мутный поток черной лжи.
– Как лжи? — воскликнул яростно старик и вытащил из ножен кривую саблю.
– Верно, что я был писцом у почтенного мусульманина Махмуд-Ялвача, верно, что я достоин смерти и ее увижу, ибо кто сможет убежать от нее? Но я никогда никого не грабил, а только записывал на длинных свитках награбленное монголами и писал прошения всем обиженным, кто приходил к Махмуд-Ялвачу с жалобами и просьбами заступиться.
– Если ты, дервиш, не хочешь потерять здесь же, на этом месте, твой колпак вместе с головой, — продолжал кричать старик, — то ты сейчас же последуешь за нами, и не пробуй убежать.
– Я всегда иду к тем, кто зовет меня, — сказал невозмутимо дервиш. — Но ты мне не сказал твоего имени. На кого мне пожаловаться аллаху, если ты завлечешь нас в пучину гибели?
– Прежде чем аллах тебя рассудит, тебя рассудит меч "черного джигита", — ответил один из всадников. — С нашим начальником тебе будет не до шуток.
Всадники, свернув с дороги, направились прямо к северу, углубляясь в раскаленные желтые пески. Редкая жесткая трава, кое-где кусты сквозистого тамариска, торопливо разбегавшиеся ящерицы делали местность мрачной и унылой. Туган шептал Хаджи Рахиму:
– Неужели пришел наш конец! Зачем только ты согласился на этот ненужный путь! Как тихо и счастливо мы жили в Самарканде!
– Не надо роптать раньше времени, — отвечал дервиш. — Сегодняшний день еще не кончился, а будущее полно неожиданностей.
Долго шли путники, все направляясь на север. Наконец на перекрестке двух едва заметных тропинок всадники остановились. Один из них въехал на холм, долго всматривался во все стороны, затем указал рукой на запад и крикнул:
– Скорее, скорее туда! Солнце садится.
Уже в полной темноте Хаджи Рахим вместе с другими приблизился к ярко пылавшему костру. Они находились на дне сухого оврага. У дервиша и Тугана руки были скручены за спиной и петли арканов захлестнули шею, чтобы пленники не вздумали скрыться в темноте. Старик, их задержавший, подвел обоих к самому огню и приказал стать на колени. Рядом с ними поставили осла.
У костра на небольшом коврике сидел, подобрав под себя ноги, худощавый мрачный туркмен. На загоревшем бронзовом лице резко выделялись блестящие круглые глаза. Рядом на коврике лежал прямой меч-кончар.
"Где я видел этого гордого джигита? — думал Хаджи Рахим, наблюдая за туркменом. — Несомненно, это "черный всадник"...
На нем был черный чекмень, черная шапка, сдвинутая на затылок, и невдалеке стоял на привязи высокий вороной конь. Вокруг костра сидели десятка два джигитов в истрепанной одежде, но с отличным оружием в серебре. На приведенных пленных посматривали — одни насмешливо, другие злобно.
Один из джигитов снял с черного осла ковровый мешок и вытряхнул из него связку лепешек, узелок с изюмом, дыню и кусок кислого сыра. Затем осторожно положил другой мешок с мукой и вытряхнул третий ковровый мешок. В нем оказались пенал с чернильницей, несколько книг и свитков и инструменты оружейника.
Джигит с круглыми глазами взял одну книгу, повертел в руках, перелистал несколько страниц и сказал:
– Здесь, вероятно, написаны хадисы и наставления, которыми длиннобородые толстые имамы забивают головы своим тощим голодным ученикам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Махмуд-Ялвач нагнулся, поднял с дорожки красного жучка и положил себе на узкую белую ладонь. Жучок торопливо пробежал до конца пальца и, расправив крылышки, полетел.
– Подобно этому жучку, ты проберешься там, где не пройдут тысячи воинов. Ты, как священный дервиш, опять накинешь свой старый плащ, возьмешь покорного осла и нагрузишь его книгами. А чтобы тебя не задержали монгольские заставы, я выдам тебе золотую пайцзу с соколом.
– А что мне делать с моим младшим братом Туганом?
– Ты его возьмешь с собой как ученика. А там, в лагере Джучи-хана, он научится воинскому делу. Станет опытным джигитом. Да будет легка тебе дорога!
– Будь спокоен, я все сделаю.
– Когда ты окончишь свой путь, то помолись за меня, я человек старый, который тебе доброжелательствует.
4. "ЧЕРНЫЙ ВСАДНИК"
Хаджи Рахим и Туган отправились в путь под вечер и примкнули к веренице поселян, возвращавшихся с базара с пустыми корзинами. Постепенно все спутники один за другим свернули в стороны, к своим обгоревшим селениям.
Хаджи Рахим шел ровной, размеренной походкой, напевая по привычке арабские песни, Туган уже сильно вырос. Из-под голубой чалмы, как подобает юноше, выбивался длинный черный завиток волос и падал на плечо. Он закинул за спину дорожный мешок и, опираясь на длинную палку, легко взбегал на встречные холмы и всматривался вдаль, в уходящие в сизую дымку горы, оглядывался кругом, все стараясь заметить, все понять. Он жил теперь полной, счастливой жизнью, казавшейся особенно радостной после тяжелых месяцев, проведенных в мрачном сыром подземелье гурганджской тюрьмы.
Черный осел, поводя длинными ушами, семенил крепкими копытцами. В навьюченных на осла мешках хранились книги и свитки арабских и персидских поэтов и запас еды на несколько дней.
Иногда вдали показывалось облачко пыли, затем из-за деревьев появлялись несколько монгольских всадников, окружавших знатного начальника, "даругу", или охранявших медленно выступавших верблюдов, навьюченных мешками с зерном. Один из монголов отделялся от других, подлетал к Хаджи Рахиму и кричал:
– Ты кто? Куда идешь?
Хаджи Рахим молча сдвигал свою шапку на затылок, и на его лбу показывалась прикрепленная к тонкому обручу золотая пластинка с изображением летящего сокола. Тогда медленно опускалась поднятая рука с плетью, и монгол, воскликнув: "Байартай! Урагш!" , круто поворачивал коня и мчался догонять свой отряд.
А дервиш, надвинув на лоб свою остроконечную шапку, снова шагал и запевал новую песню:
Шагай же вперед, мой черный Бекир, под пенье,
Туда, где душе скитаться живой опасно.
Довольно людей в постели своей скончалось,
Лишь трусам упасть на красный песок ужасно...
В пустынном месте из-за холма неожиданно вылетели четыре всадника и остановились поперек тропы.
– Стойте! — закричал один из них, старик с глубокими морщинами на загоревшем до черноты лице. — Как твое имя?
– Довольство, простор и благополучие тебе! — ответил дервиш. — Почему тебе нужно мое имя?
– Я узнал тебя! От меня не уйдешь! Ты был писцом у мусульманина Махмуд-Ялвача, постыдно продавшегося монголам. Ты помогал ему грабить народ и за это сейчас испытаешь острое лезвие моего меча.
– В твоих словах две капли чистой истины, а все остальное мутный поток черной лжи.
– Как лжи? — воскликнул яростно старик и вытащил из ножен кривую саблю.
– Верно, что я был писцом у почтенного мусульманина Махмуд-Ялвача, верно, что я достоин смерти и ее увижу, ибо кто сможет убежать от нее? Но я никогда никого не грабил, а только записывал на длинных свитках награбленное монголами и писал прошения всем обиженным, кто приходил к Махмуд-Ялвачу с жалобами и просьбами заступиться.
– Если ты, дервиш, не хочешь потерять здесь же, на этом месте, твой колпак вместе с головой, — продолжал кричать старик, — то ты сейчас же последуешь за нами, и не пробуй убежать.
– Я всегда иду к тем, кто зовет меня, — сказал невозмутимо дервиш. — Но ты мне не сказал твоего имени. На кого мне пожаловаться аллаху, если ты завлечешь нас в пучину гибели?
– Прежде чем аллах тебя рассудит, тебя рассудит меч "черного джигита", — ответил один из всадников. — С нашим начальником тебе будет не до шуток.
Всадники, свернув с дороги, направились прямо к северу, углубляясь в раскаленные желтые пески. Редкая жесткая трава, кое-где кусты сквозистого тамариска, торопливо разбегавшиеся ящерицы делали местность мрачной и унылой. Туган шептал Хаджи Рахиму:
– Неужели пришел наш конец! Зачем только ты согласился на этот ненужный путь! Как тихо и счастливо мы жили в Самарканде!
– Не надо роптать раньше времени, — отвечал дервиш. — Сегодняшний день еще не кончился, а будущее полно неожиданностей.
Долго шли путники, все направляясь на север. Наконец на перекрестке двух едва заметных тропинок всадники остановились. Один из них въехал на холм, долго всматривался во все стороны, затем указал рукой на запад и крикнул:
– Скорее, скорее туда! Солнце садится.
Уже в полной темноте Хаджи Рахим вместе с другими приблизился к ярко пылавшему костру. Они находились на дне сухого оврага. У дервиша и Тугана руки были скручены за спиной и петли арканов захлестнули шею, чтобы пленники не вздумали скрыться в темноте. Старик, их задержавший, подвел обоих к самому огню и приказал стать на колени. Рядом с ними поставили осла.
У костра на небольшом коврике сидел, подобрав под себя ноги, худощавый мрачный туркмен. На загоревшем бронзовом лице резко выделялись блестящие круглые глаза. Рядом на коврике лежал прямой меч-кончар.
"Где я видел этого гордого джигита? — думал Хаджи Рахим, наблюдая за туркменом. — Несомненно, это "черный всадник"...
На нем был черный чекмень, черная шапка, сдвинутая на затылок, и невдалеке стоял на привязи высокий вороной конь. Вокруг костра сидели десятка два джигитов в истрепанной одежде, но с отличным оружием в серебре. На приведенных пленных посматривали — одни насмешливо, другие злобно.
Один из джигитов снял с черного осла ковровый мешок и вытряхнул из него связку лепешек, узелок с изюмом, дыню и кусок кислого сыра. Затем осторожно положил другой мешок с мукой и вытряхнул третий ковровый мешок. В нем оказались пенал с чернильницей, несколько книг и свитков и инструменты оружейника.
Джигит с круглыми глазами взял одну книгу, повертел в руках, перелистал несколько страниц и сказал:
– Здесь, вероятно, написаны хадисы и наставления, которыми длиннобородые толстые имамы забивают головы своим тощим голодным ученикам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95