Не знают письмен они,
Как дети, просты душой...
Беспечно текут их дни,
Довольны они судьбой!"
II

Дорога равниной пустынной шла,
И труден был каждый шаг.
Озера синели, как из стекла,
Поблескивал солончак.
Не встретишь здесь путника целый день,
Меж этих бугров немых...
Спеша пронесется раз в год, как тень,
Наездник из стран чужих.
Ни гор, ни деревьев не встретит взор,
Покрыты травой холмы...
Из меха племен кочевых убор
В дни лета, как в дни зимы.
Здесь рис не родится, и весь народ
Питается молоком,
И весело каждый с собой везет
Из войлока утлый дом...
Через два года со дня выезда Чан-Чунь прибыл к реке Джейхун и близ Термеза переправился на другую сторону. Там его встретил личный лекарь Чингиз-хана. Мудрец подарил ему стихи, написанные по поводу окончания долгой дороги, и сказал:
– Я горный дикарь, прибыл в военный лагерь великого кагана только для того, чтобы ему сказать важные слова. От их исполнения станет счастливой вселенная.
Стихи Чан-Чуня были следующие:
Издревле прославлена светом
Восьмая луна!
Рассеялись тучи,
Стих ветер,
И ночь ясна.
Через весь небосвод
Перекинут серебряный мост,
На юге
Драконы
Взыграли от блеска звезд!
И с башен высоких
Доносится радостный звон:
Все праздник справляют,
Как то повелел закон!
И льется вино,
И поет свои песни певец...
А берегом тихим
Усталый бредет мудрец...
К могучему хану
Бесстрашно направил он путь,
Чтоб демон
Смирился кровавый
И дал вздохнуть!
Проехав через опустошенный город Балх, где был слышен только лай голодных собак, так как жители разбежались, Чан-Чунь через четыре дня дороги по горам прибыл в лагерь Чингиз-хана, к его желтому шатру, стоявшему над крутым обрывом.
В сопровождении наместника в Самарканде Ахайя-Тайши, который знал китайский и монгольский языки, Чан-Чунь явился к грозному владыке. Так как все "даосы", являясь к китайскому владыке, никогда не становились перед ним на колени и не били земных поклонов, то и Чан-Чунь, войдя в юрту кагана, только наклонился и сложил в знак почтения ладони.
Перед великим каганом стоял высохший старик бронзового цвета, обожженный зноем и ветрами, с выпуклым лбом и белым пухом на затылке. Он казался нищим в веревочных сандалиях на босу ногу и ветхом плаще, но он спокойно и без страха смотрел на "владыку вселенной", затем опустился на ковер.
Чингиз-хан, темнолицый, с рыжей поседевшей бородой, в черной круглой шапке с большим изумрудом и тремя лисьими хвостами, падавшими на плечи, сидел на золотом троне, подобрав ноги. Он всматривался немигающими, зеленоватыми, как у кошки, глазами в старого мудреца, дряхлого и нищего, от которого теперь ожидал своего спасения. Чингиз-хан был, как и его гость, в простой холщовой черной одежде, и у него волосы бороды также были покрыты белым инеем старости, но пути у каждого были разные. Китайский мудрец уединялся от людей в пустынные места, всю свою жизнь посвятил изучению наук, отыскивая тайну спасения людей от болезней, страданий, старости и смерти, и приходил на помощь ко всем, кто к нему обращался с мольбою. Каган же всегда был вождем огромных армий, посылал воинов на истребление и гибель других народов, все его победы достигались смертью десятков тысяч людей. Теперь, когда подошли последние годы жизни, теперь от этого изможденного отшельника зависело, чтобы Чингиз-хан снова стал молодым и сильным и навсегда избавился от цепких рук идущей по следам кагана смерти, которая готовилась обратить его, сильнейшего на земле, в прах и небытие.
Оба старика долго молчали. Потом Чингиз-хан спросил:
– Благополучен ли был твой путь? Всего ли тебе было достаточно в тех городах, где ты останавливался?
– Сначала меня снабжали всякой едой в изобилии, — ответил Чан-Чунь. — Но в последнее время, когда я проезжал земли, где побывало твое войско, всюду еще были видны следы битв и пожаров. Там добывать пропитание было трудно.
– Теперь ты будешь иметь все, что захочешь. Приходи каждый день к моему обеду.
– Нет, мне не нужна такая милость! Горный дикарь живет подвижником и любит уединение.
Слуги принесли кумыс, мудрец от него отказался. Каган сказал:
– Живи у меня по своей воле, как хочешь. Мы позовем тебя для особой беседы. Разрешаем идти.
Чан-Чунь поднялся, сложил ладони, помахал ими в знак почтения и вышел.
Вскоре монгольское войско двинулось обратно на север через земли Мавераннагра. Во время пути Чингиз-хан не раз присылал мудрецу виноградного вина, дынь и разной еды.
Через реку Джейхун войско быстро перешло по искусно построенному на ладьях пловучему мосту и направилось в сторону Самарканда.
Раз во время остановки Чингиз-хан послал Чан-Чуню извещение, что поздно ночью он его ждет для важной беседы.
Когда шум лагеря стал затихать и все сильнее слышались трели лягушек, Ахайя-Тайши провел мудреца Чан-Чуня мимо неподвижно стоявших часовых в желтый шатер великого кагана.
По обе стороны золотого трона, в высоких серебряных подсвечниках, горели толстые восковые свечи. Чингиз-хан сидел, подобрав ноги, на белом войлочном подседельнике, и от круглой лакированной шапки с черными лисьими хвостами лицо его было в тени, только глаза горели, как у тигра. Возле него на ковре сидели два секретаря, знающие монгольский и китайский языки.
Чан-Чунь опустился на ковер перед троном и сказал:
– Я дикарь гор и уже много лет упражняюсь в "дао" — учении о наиболее прекрасном и возвышенном. Я люблю пребывать только в очень уединенных и тихих местах, люблю бродить по пустыне или там стоять размышляя. Здесь же, близ царского шатра, постоянный шум от множества воинов, их коней и повозок. От этого мой дух неспокоен. Поэтому не будет ли мне дозволено ехать по своей воле то впереди, то позади твоего шествия? Для горного дикаря это будет большой милостью.
– Пусть будет, как ты желаешь, — ответил каган. Потом он спросил: — Объясни мне, что такое гром? Правду ли говорят мне колдуны и главный шаман Бэки, будто гром — это рычание живущих на небе за облаками богов, когда они гневаются на людей? А гневаются они тогда, когда люди в жертву им приносят не черных животных, как полагается, а животных другого цвета. Верно ли это?
– Небо гневается на людей не за приношения, обильные или скудные, — ответил Чан-Чунь. — Гневается небо и не за то, что ему приносят в жертву баранов или лошадей не черных, а рыжих, пегих или белых. Я также слышал ошибочные слова твоих шаманов, будто летом людям нельзя мыться в реках или стирать в воде одежды, катать войлоки или собирать грибы, — из-за всего этого будто бы небо очень гневается и посылает на землю грозу с молниями и громом... Вовсе не в этом состоит неуважение людей к небу, а в том, что люди творят много преступлений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95