– Ты действительно этого хочешь? – спросил я.
– Разумеется. Ведь таково и твое желание, а кроме того, и твой долг. – На его лице вновь появилось загадочное сочетание улыбки и нахмуренных бровей. – Может, мы наконец войдем в дом?
– Да, конечно.
Его слова и дружеское обращение доставили мне огромное облегчение. Я до сих пор не до конца осознавал, что Лестат вот он, рядом со мной, что я не только отыскал его, но и привел в свой дом, и теперь он согласен выслушать мою историю.
Преодолев шесть ступенек, мы поднялись на мраморное крыльцо, и я распахнул дверь. Она, как обычно принято в деревенских домах, никогда не запиралась.
Перед нами раскинулся широкий центральный холл, вымощенный черно-белой ромбовидной мраморной плиткой. В конце его виднелась задняя дверь, ничем не отличавшаяся от парадной, через которую мы только что вошли.
Обзор нам частично закрывала одна из величайших достопримечательностей Блэквуд-Мэнор – изогнутая дугой лестница. Лестат сразу обратил на нее внимание, и во взгляде его читалось восхищение.
В холле работали кондиционеры и царила приятная прохлада.
– Как красиво... – произнес Лестат, стоя внизу, в пролете, и рассматривая изящные перила и искусно выточенные балясины. – Надо же, она тянется до третьего этажа и делает двойной виток.
– Третий этаж – это чердак, – пояснил я. – Настоящая сокровищница, заполненная сундуками и старой мебелью. В свое время мне открылись некоторые ее маленькие тайны.
Лестат перевел взгляд на фреску, протянувшуюся по всем стенам холла. Это была солнечная итальянская пастораль. Насыщенный цвет темно-голубого неба доминировал над всем пространством.
– Что за прелесть! – воскликнул он, разглядывая высокий потолок. – Только посмотри на эту лепнину. Ручная работа?
Я кивнул.
– Мастера из Нового Орлеана. Ее создали в тысяча восемьсот восьмидесятом по указанию моего прапрапрадеда, а он был неисправимым романтиком и в какой-то степени сумасшедшим.
– А какая гостиная, – продолжал Лестат, заглянув в сводчатую дверь. – И чудесная старинная мебель. Как называется этот стиль, Квинн? Рококо? Я словно вернулся в прошлое. Как во сне.
Я снова кивнул. Неловкость быстро уступила место гордости, которая, впрочем, тоже повергла меня в смущение, Сколько я себя помнил, Блэквуд-Мэнор мгновенно очаровывал людей. Все, кто оказывался в этом особняке, буквально захлебывались от восторга, и теперь меня удивляло, почему я поначалу испытывал столь сильное смущение. Но дело в том, что мой удивительно властный и красивый гость, в чьи руки я вручил собственную жизнь, вырос в замке, и я невольно опасался, как бы он не посмеялся над тем, что здесь увидит.
Лестата же, напротив, привели в восторг и золотая арфа, и старый рояль фирмы «Плейель». Он взглянул на огромный строгий портрет Манфреда Блэквуда, моего досточтимого предка, потом принялся с восторгом осматривать столовую расположенную по другую сторону от холла.
Я жестом пригласил его войти.
Старинная хрустальная люстра обрушивала потоки света на длинный стол, специально заказанный для этой комната, – за ним могли бы разместиться человек тридцать. Золоченые стулья совсем недавно заново перетянули зеленым атласным дамастом, сочетание золотого и зеленого – золотой завиток на зеленом фоне – доминировало и на ковре во всю стену. Меж высоких окон дальней стены разместились золоченые буфеты, инкрустированные зеленым малахитом.
Мне вновь захотелось извиниться – наверное, из-за того, что Лестат полностью погрузился в созерцание этого места.
– Блэквуд-Мэнор кажется теперь таким ненужным, – сбивчиво заговорил я. – Из постоянных обитателей остались только мы с тетушкой, и у меня такое чувство, что в один прекрасный день кто-то явится и заставит нас передать дом для более разумного использования. Хотя, конечно, мы не единственные члены семьи... К тому же здесь живут слуги, хотя все они давно разбогатели и работать на кого-то им не обязательно.
Я умолк, устыдившись своего многословия.
– И каково же это более разумное использование? – с неизменным дружелюбием поинтересовался Лестат. – Почему бы этому особняку и впредь не оставаться вашим благословенным домом?
Он смотрел на огромный портрет тетушки Куин в молодости: улыбающаяся девушка в белом, расшитом бисером вечернем платье без рукавов, которое вполне могли бы сшить буквально вчера, а не семьдесят лет тому назад. Внимание Лестата привлекло еще одно полотно: портрет Вирджинии Ли Блэквуд, супруги Манфреда, самой первой леди, поселившейся в Блэквуд-Мэнор.
Портрет Вирджинии Ли со временем потемнел, но не утратил привлекательности, и образ женщины со светло-голубыми глазами, маленьким хорошеньким личиком и скромной улыбкой по-прежнему волновал зрителей. Она была со вкусом одета по моде восьмидесятых годов девятнадцатого столетия: небесно-голубое платье с высоким воротом и длинными рукавами, присборенными на плечах; волосы взбиты в высокую прическу. Леди Вирджиния Ли приходилась бабушкой тетушке Куин, и я давно подметил определенное сходство в их портретах – одни и те же глаза, овал лица, хотя другие заявляли, что никакого сходства не видят.
Эти портреты вызывали у меня противоречивые чувства и ассоциации, особенно портрет Вирджинии Ли. Тетушка Куин до сих пор жила в доме. Но Вирджиния Ли... Я вздрогнул, но отогнал прочь неприятные воспоминания о привидениях и прочих нелепостях. Сейчас меня волновало другое.
– Да, почему бы ему не оставаться твоим домом, хранилищем сокровищ предков? – с невинным видом поинтересовался Лестат. – Не понимаю.
– Когда я был маленьким, – начал я рассказывать в ответ на его вопрос, – дедушка с бабушкой были еще живы и превратили дом в подобие отеля. «Пансион с завтраком», как они его называли, хотя в столовой подавали и обед. Сюда наезжали толпы туристов. У нас до сих пор организуют ежегодный рождественский банкет – певцы располагаются на лестнице и исполняют праздничные гимны, а гости собираются здесь, в холле. Именно для таких случаев дом хорош. В прошлом году я устроил пасхальный банкет – в полночь, чтобы самому иметь возможность на нем присутствовать.
На меня с пугающей ясностью нахлынули воспоминания о прошлом, однако вскоре они рассеялись, погасли как пламя, оставив после себя лишь струйку дыма. Тем не менее, я продолжал судорожно за них цепляться, пытаясь извлечь из памяти еще несколько дорогих сердцу картин. Впрочем, какое право я имел теперь на хорошие времена или даже воспоминания о них?
– Мне нравятся певцы, – сказал я. – Когда-то я плакал вместе с бабушкой и дедушкой, слушая, как сопрано выводит «О, святая ночь». В такие минуты Блэквуд-Мэнор кажется всесильным, способным изменить людские жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184