Мне не понадобилось много времени, чтобы расшифровать имя на первой странице: «Камилла Блэквуд». Что касается остальных записей, то они были весьма неразборчивы, однако я понял, что это стихи.
Книга стихов Камиллы Блэквуд! А ведь именно призрак Камиллы всегда видят на чердачной лестнице! Я побежал рассказать об этом Жасмин, устроившей себе перекур на заднем крыльце.
Пришлось снова выслушать гневную речь:
«Тарквиний, не трогай эти вещи! Отнеси книжицу в комнату мисс Куин, пусть там и лежит до ее приезда!»
«Послушай, Жасмин, как по-твоему, что ищет призрак Камиллы? Ты ведь видела его так же, как и я. И почему ты не велишь мне трогать эту книгу? Разве не понятно, что Камилла потеряла ее или куда-то случайно засунула, а ты ведешь себя так, будто все это пустяки, не имеющие значения».
«А для кого это имеет значение! – огрызнулась она. – Для тебя? Ты разве видел призрак Камиллы на лестнице?»
«Видел, причем дважды, и ты это знаешь», – подтвердил я.
«Интересно, как ты теперь собираешься сообщить ей, что нашел книгу? Через своего ангела-хранителя во время вечерней молитвы?»
«Неплохая идея, – подхватил я. – Ты тоже видела ее призрак – не отрицай».
«Послушай меня, – попыталась разубедить меня Жасмин, – я ни разу его не видела, просто так говорила. Для туристов. Да я в жизни не встречала ни одного призрака».
«Я знаю, ты лукавишь, – заявил я. – Думаю, ты даже Гоблина видела. Иногда ты смотришь на него в упор – я заметил. Так что, Жасмин, тебе меня не провести».
«Прикуси язычок, юноша».
Я понял, что больше ничего от нее не добьюсь.
Жасмин еще раз повторила, чтобы я убрал книгу подальше. Но у меня были другие планы. Я знал, что если подержать каждую страницу над галогеновой лампой, то, скорее всего, я сумею разобрать какие-то строки. Но этого было мало. К тому же мне недоставало терпения и выносливости.
Я отнес книжку к себе наверх, оставил на письменном столе, затем спустился и снова уселся на ступени крыльца, надеясь, что подъедет какой-нибудь гость и что-нибудь изменится в этой гнетущей тишине угасающего дня. Паника становилась все сильнее.
«Милостивый Боже, я бы сделал все, что угодно, чтобы этого не было! Все, что угодно, – с горечью произнес я и закрыл глаза, а потом негромко позвал: – Где ты, Гоблин?»
Но он так же, как и Всевышний, не удостоил меня ответом, и тут мне показалось, будто жар весеннего дня несколько остыл и с болот подул прохладный ветерок. Оттуда никогда не веяло холодом, по крайней мере очень редко, поэтому я повернулся и взглянул в ту сторону, где за домом располагалось старое кладбище и высились громоздкие кипарисы. Болото выглядело, как всегда, темным и таинственным, оно словно нависло над кладбищем, растекаясь черной бесформенной громадой до самого голубого горизонта.
С той стороны по крутому склону спускалась какая-то женщина Она широко и уверенно шагала, приподняв правой рукой края темных юбок.
«Очень хорошенькая, – вслух произнес я. – Именно такой я вас и представлял».
Меня поразили собственные слова. С кем это я говорю? Тут я почувствовал, что Гоблин потянул меня за левую руку. Когда я к нему обернулся, по мне словно пробежал ток, а Гоблин мелькнул на мгновение, яростно качая головой, и сразу исчез. Так вспыхивает, прежде чем перегореть, электрическая лампочка.
Тем временем ко мне по-прежнему приближалась хорошенькая молодая женщина. Теперь я мог разглядеть, что она улыбается и что одета прелестно и очень старомодно: кружевная блузка под горло с рукавами гиго и камеей, затянутая в талии темная юбка из тафты до самой земли. У нее была высокая полная грудь и роскошные бедра, покачивавшиеся при ходьбе. Лакомый кусочек. Каштановые волосы убраны с лица, виски и лоб открыты, а в больших темных глазах светится веселье.
Наконец она дошла до ровной лужайки, на которой стоит наш дом, и слегка вздохнула, словно прогулка с края болот была нелегкой.
«Но тебя ведь не похоронили на том кладбище?» – спросил я, как будто мы были лучшими друзьями.
«Нет», – ответила она тихим милым голоском, подходя еще ближе и усаживаясь рядом со мной на ступеньку. При малейшем движении в ушах у нее подрагивали черно-белые серьги-камеи.
«А ты действительно красавчик, как все говорят, – улыбнулась незнакомка. – Да что там, ты уже мужчина. Так чего же ты так беспокоишься? – И добавила очень неясно: – Тебе нужна такая хорошенькая девушка вроде меня, чтобы ты понял, на что способен?»
«А кто сказал тебе, что я беспокоюсь?» – поинтересовался я.
Она была просто великолепна – так, во всяком случае, мне показалось. Природа одарила ее не только восхитительным лицом и прекрасными большими глазами, но и бойкостью, свежестью, утонченностью. Разумеется, это впечатление усиливал и корсет, затянувший тонкую талию, и оборки на блузке, туго накрахмаленные, безукоризненно отутюженные. Юбка из тафты, поблескивавшая на солнце, была темно-шоколадного цвета, а маленькие ножки обуты в причудливые высокие ботинки со шнурками.
«Я просто знаю, что ты беспокоишься, – ответила она. – Я многое знаю. Можно сказать, все, что происходит. Люди на земле полагают, что все идет своим чередом, но это не так. На самом деле каждую секунду что-то случается».
Она потянулась вперед и взяла в обе руки мою правую ладонь. А я снова испытал потрясение, как от электрошока, по всему телу побежали восхитительные мурашки, я наклонился вперед, чтобы поцеловать ее в губы.
Она игриво отпрянула, но только для виду, а потом, прижавшись грудью к моей руке, сказала:
«Пойдем скорее в дом. Я хочу, чтобы ты зажег лампы».
Это предложение показалось мне очень разумным. Я ненавидел длинные тени приближающегося вечера. Пора зажечь лампы. Осветить весь мир.
«Я тоже ненавижу тени», – сказала она.
Мы поднялись вместе. У меня слегка кружилась голова, но я не хотел, чтобы она об этом догадалась. Мы вместе вошли в дом, объятый прохладной тишиной. Я лишь услышал, как в кухне тихонько журчит вода. Четыре часа дня. Обед подадут только через два часа. Но как необычно теперь выглядел дом! И какой здесь стоял своеобразный запах: кожи, растоптанных цветов, а еще нафталина и воска.
Гостиная была заполнена совершенно другой мебелью: строгими диванами и стульями на блестящих черных ножках – настоящей викторианской мебелью, как мне показалось. Привычное мне пианино сменил огромный старинный рояль. На окнах висели тяжелые бархатные портьеры темно-синего цвета, как ночное небо, а кружевные полотнища были изящно разрисованы павлинами. Окна открыты. Как красиво, когда легкий ветерок колышет кружевных павлинов, подумал я, как красиво.
Я затрепетал от восторга, уверенный, что вижу перед собой идеальную красоту, и все остальное утратило для меня всякое значение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184