Я не волновался до тех пор, пока принц не стал просить устраивать для себя соло-представления. Но, как выяснилось, беспокоиться было не о чем.
Цветастый костюм отлично скрывал его мощные бицепсы, и он проявил удивительный талант и умение в клоунаде, которых я от него не ожидал. Для него оказалось делом нескольких дней стать любимым шутом принца.
Вскоре наступил март, и я с возрастающей уверенностью начал понимать, что Петерс для Трипетты был всего лишь очередным увлечением из среды актеров; она не принимала его всерьез.
Однажды я даже позволил себе довольно глупый и бестактный поступок. Отозвав ее в сторону, когда она шла на представление, я не спросил Трипетту напрямик о ее намерениях относительно Петерса, но попытался выяснить, как она, мучая и водя его за нос, может не замечать, что это влияет на его способность играть на сцене и быстро реагировать. А ведь ему нужна ясная голова, если потребуют обстоятельства.
Она одарила меня очаровательной улыбкой и присела в реверансе.
– Да, сэр Гигант? – ответила она на мое приветствие. – Чем могу служить?
– Немного информации, прекрасная мисс, – сказал я. – Вам должно быть известно о внимании моего друга Петерса?
– Шута? Было бы трудно этого не заметить, сэр Гигант, потому что он везде, куда я ни пойду: улыбается, как сумасшедший, кланяется, предлагает цветок.
– Вы ему очень нравитесь, Трипетта. Хотя ваши сердечные дела, конечно, не мое дело, так сказать, дружба обязывает меня выйти за рамки обычной вежливости и спросить о ваших чувствах по отношению к нему. Это, так сказать…
– Чувствую ли я, что шут сам себя дурачит? – закончила она. – Говоря напрямик, мой ответ – да, сэр Гигант. Я не хочу оскорблять чувства деревенского парня, но сам принц Просперо уже два раза мне улыбнулся и отметил мою красоту. У меня гораздо более далеко идущие планы, чем союз с человеком, который является живым воплощением того, что заставило меня покинуть дикие края Америки. Я, сэр Гигант, настоящая леди; я чувствую, скоро я поднимусь на более высокую ступень в жизни и мой вкус и таланты будут по достоинству оценены.
– Спасибо, мисс Трипетта. Очень приятно было услышать что-то конкретное в тумане придворного многословия.
– Всегда к вашим услугам, сэр Гигант, – сказала она, снова приседая в реверансе. – И можете передать вашему другу, что из всех, кого я знала, он исключительный дурак.
– Передам ваш комплимент.
Я сделал поворот на сто восемьдесят градусов и удалился.
Позднее, когда я передал наш разговор Петерсу, опустив вступление, чтобы преподнести его как случайный, он только улыбнулся самой добродушной из своих демонических улыбок и оценил это как проявление остроумия с ее стороны. Тогда я понял, – а может, знал давно – что говорить бесполезно, все равно она разобьет ему сердце, что бы я ни говорил и как бы ни говорил.
Мне очень нужен был совет Лиги или Вальдемара. Но с этим придется подождать.
Это было не просто место, куда она ходила петь. Сегодня она пришла, чтобы побыть одной, что в эти беспокойные дни делала все чаще и чаще. Она шла босая по широкой темной глади; невдалеке от нее море то с шумом накатывало, то отливало; горы, там, где сливались с небом становились медными, эхо от выбрасывающихся на берег волн снова возвращалось в море. Ее контральто выделялось на фоне их низкого гула, когда она повернулась и пошла по пустынной тропинке сквозь клонящийся к земле влажный бурьян, стеклянно-гладкие разноцветные камни, раковины, обломки кораблекрушений, щепки. Именно среди этих морских останков в коралловой пещере она нашла его – оранжевая, красная, зеленая и желтая, все еще пропитанная влагой, она словно вобрала в себя краски всех радуг, стоявших над ней веками. Он отвернулся и вытер глаза, когда почувствовал, что она была близко. Повернувшись снова, он увидел ее.
– Леди, – сказал он, – простите.
– И ты меня прости, – ответила она. – Я думала, что это место для радости.
– Вы…
– Конечно, Энни, – ответила она.
– Но вы такая взрослая!
– Да. Подойди ко мне.
Он подошел и она обняла его.
– Значит, ты моя мама? – спросил он.
– Конечно, – сказала она ему. – Кто угодно, Эдди. Тот, кто тебе больше всего нужен.
Неожиданно он заплакал опять.
– Мне приснилось, – сказал он, – что я взрослый тоже. Это так мучительно…
– Я знаю.
– Я думаю, что не вернусь обратно. Я верю, что буду жить здесь всегда.
– Если хочешь. Где бы ты ни был, ты всегда найдешь здесь свой дом.
Через час или через год он отошел от нее и повернулся.
– Ты слышишь? – спросил он.
Эхо отлива все еще висело в воздухе вокруг них, и она только кивнула в ответ.
– Оно зовет меня.
– Я знаю.
– Я должен идти к нему.
– Нет. Не надо.
– Тогда я хочу. Остальное – боль.
Она схватила его за руку.
– Прости, – сказала она, – я никогда не предполагала, что мир может использовать тебя таким образом. У меня была мечта. Для нас. Ее сломали. Тебя заманили, туда, где боль. Я люблю тебя, Эдди. Ты слишком чист душой, чтобы принять мир, который тебе предлагают.
– Он дал мне видение, Энни.
Она посмотрела в сторону.
– Оно стоило того? – спросила она.
Он поклонился и поцеловал ее руку.
– Конечно, – ответил он.
Они вслушивались в эхо грустного, протяжного, удаляющегося гула. Потом он сказал:
– Теперь я должен идти.
– Подожди немного.
– Тогда спой мне.
Она пела и пение созидало; море стало самой ее песней. Зебры теней окружили их своим забором.
– Спасибо, – сказал он наконец. – Я тоже люблю тебя, Энни. Всегда любил и буду любить. Сейчас, однако, я должен идти туда.
– Нет. Ты не пойдешь.
– Да. Я пойду. Я знаю, ты можешь удержать меня, – ведь это твое королевство. – Его взгляд упал на их руки. – Пожалуйста, не надо.
Она вглядывалась в сероглазое детское лицо сквозь сорок лет, отпечатавшиеся на нем, как будто смотрела из гроба. Потом она разжала руку.
– Bon voyage, Эдди.
– An revoir, – сказал он. Повернувшись, он направился на восток, куда ушло море. Оно давало о себе знать то глухими ударами, то равномерным пением, потом его голос зазвучал на тон выше.
Она повернулась и пошла в другую сторону к берегу. Медные горы стали угольного цвета. Небо нависло и озарилось молниями. Она села на камень, озаряемая их вспышками, и стала слушать, как идет кроваво-теплый прилив.
9
В эти апрельские дни, согретые теплым солнечным светом, голубой клочок неба притягивает к себе. Ночи становятся упоительными: гитарные переборы, ритмы Фламенко, встречи у костра под постоянный аккомпанемент звуков пиршества, доносящихся из северного здания. Более сдержанными были развлечения двора. Здесь царили пресыщение и усталость. Принц Просперо обрюзг, его лицо приобрело красноватый оттенок, он даже стал немножечко прихрамывать. Теперь в ряд прочих удовольствий им были зачислены восточные наркотики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58