Представьте свои соображения по этому поводу в письменном виде.
Вопрос слишком серьезный и будет проработан на коллегии. Теперь
я вижу, что дело зашиты демократии в надежных руках! -- П.
раздулся, точно индейский петух, отнеся похвалу на свой счет. --
Однако не забывайте: никто не снимает с вас обязанности
противодействовать попыткам подрыва спокойствия и стабильности в
стране.
Голубое свечение погасло, и мы опять остались втроем.
-- Излагайте ваши соображения и побыстрее, -- приказал я.
* * *
Вернувшийся через два дня Ерофей пребывал в состоянии
нервического возбуждения. Энергия так и хлестала из него.
Сказать, что я был удивлен -- не сказать ничего. С момента
нашего знакомства я еще не видел домового таким. Ядовитая
ревность шевельнулась в душе.
-- Ну что? -- по возможности бесстрастно спросил я.
-- Полностью разогнал всю нечисть! -- радостно возгласил Ерофей.
-- Место теперь свято.
Я приподнял правую бровь.
-- Ты и святость?
-- Конечно. Если у нас встречаются разногласия с пресвятой
матерью нашей церковью, то уж не в вопросах искоренения зла.
Здесь мы единодушны. Тем более, сталкиваясь с таким злом, какое
мы нашли на базе.
-- Каким же именно?
Ерофей задумчиво поглядел мне прямо в глаза, у меня по коже
пробежали мурашки.
-- Не тяни...
-- Заговор, -- драматическим шопотом сообщил Ерофей.
Я облегченно рассмеялся.
-- Эко удивил. Про заговор мне и без тебя известно. Иначе кто бы
организовал нападение на базу?
Ерофей замотал головой так, словно хотел сбросить ее с плеч.
-- Не то... Нападение всего лишь видимый след. На самом деле
корни идут куда глубже. Мы себе даже не представляем той
опасности, что подкрадывается незаметно, опасности для всей
страны.
-- Ни много, ни мало, -- улыбнулся я.
-- Да! И не надо усмешки строить! -- От волнения Ерофей начал
заикаться. -- Заговор гораздо шире, чем мы предполагали, он
распространился по всей России и ставит задачи куда более
серьезные, чем диверсия против вашей организации. Спасибо нашим
патриотам, они раскрыли мне глаза. Только благодаря их помощи я
сумел связать воедино множество разрозненных фактов.
-- Любопытно, -- процедил я, начиная помаленьку догадываться,
откуда ветер дует. -- Впрочем, полковник, сначала отчитайтесь о
выполнении полученного приказа. Рассуждения на общие темы
отложим.
Ерофей надулся. Он никак не мог привыкнуть к моему новому
положению. Но ведь и я не могу, действительно не могу позволить
себе иное поведение. Нельзя терять авторитет высшего
командования. Noblesse oblige, оч-чень обязывает. Чем выше
положение, тем больше обязательства, перед ними должны отступить
все дружеские чувства.
Рассказ Ерофея, вероятно от обиды, был предельно краток. С
помощью Свенторжецкого в тамошнем гарнизоне достали огнеметы
(сам Ерофей без крайней необходимости избегал появляться на
люди). После чего огнем и мечом тщательно прошлись по каждой
пяди тренировочного лагеря. Свенторжецкий скрежетал зубами,
глядя, как уничтожается его хозяйство, но не возражал. Он и сам
отлично понимал необходимость огненого очищения. На поверхности
не осталось ничего, кроме пепла, благо все постройки оказались
времянками. Хуже пришлось под землей. Требовалось одновременно
все уничтожить и все сохранить, ведь не тянуть же заново вороха
кабелей! Однако огнеметчики оказались виртуозами своего дела и
справились с нелегкой задачей. Уничтожение полусформировавшихся
упырей стало тяжким испытанием для нервной системы солдат. Но
Ерофей поддержал их в трудную минуту, а потому крики и корчи
живых трупов не привели людей к сумасшествию.
Однако Ерофея насторожило спокойствие, с которым огнеметчики
поддались его уговорам, обычно реакция была гораздо более живой.
А, заподозрив, Ерофей принялся вынюхивать и расспрашивать,
внимательнее приглядываться к людям Свенторжецкого и огнеметной
команды. Приглядевшись, он почуял, что разложение душ не обошло
стороной и этих. Поняв -- перепугался сам.
Зато я решительно не понял, почему это привело домового в
смущение. По-моему дела оборачивались не самой скверной
стороной. Я абсолютно не могу себе представить бойцов
заградотрядов с мягкой, чувствительной душой. Этого не может
быть, потому что не может быть никогда. Разрушение души просто
необходимо в умеренных дозах. Жаль, что Ерофей не может этого
осознать. И хорошо, что он не присутствовал на недавнем
совещании, ни к чему такому душевному существу знать о
готовящихся переменах. Он оставался во власти прекраснодушных
идеалов.
Кроме того меня сильно насторожило невнятное упоминание Ерофея о
добрых людях, которые помогли ему во всем разобраться. Глаза
домового светились неподдельным восхищением, когда он говорил об
этих неведомых доброхотах. На все мои вопросы, как прямые, так и
хорошо замаскированные, Ерофей или не ответил вообще, или
отделался столь невнятными замечаниями, что я невольно начал
подозревать его в неискренности. Неслыханно! У подчиненного
появились секреты от своего начальника! А еще друг называется...
Короче, я отпустил Ерофея и пригорюнился, впав в совершенное
расстройство чувств. Нюх подсказывал мне, что творится неладное,
однако голые подозрения к делу не подошьешь. Подшить можно было
только парчовый лоскуток, обнаруженный в подземельях, да и то
непонятно куда и зачем. Что бы это значило?
От тягостных раздумий меня оторвал вновь засветившийся туман
голограммы. Когда над столом повисла голова Главного Маршала, я
оторопело уставился на нее, даже рот приоткрыл.
-- Ушли? -- деловито осведомился маршал, хотя и сам превосходно
видел, что в кабинете кроме меня никого не осталось.
-- Так точно, -- вяло отозвался я, нехотя обозначив вставание.
-- Сидите, сидите, -- успокоил маршал и надолго умолк.
Нетрудно было заметить, что он тоже изрядно смущен и не знает, с
чего начать. Но я не осмеливался что-либо советовать, чтобы не
нарушить дерзкими словами ход его мыслей. Наконец маршал
взглянул мне прямо в глаза. Я ощутил себя маленьким ребенком
перед строгим, но любящим отцом, перед которым у меня нет
никаких тайн. Испытующий взгляд проникал в самые потаенные
уголки души. После долгой паузы маршал спросил:
-- Вы удовлетворены происходящим?
Сказать, что я был ошарашен, значит ничего не сказать.
-- Ну... -- промямлил я, судорожно собирая обрывки мыслей. --
Как бы...
-- Нас никто не слышит, -- успокоил маршал. -- Будьте
откровенны, как на исповеди.
-- Не целиком, -- нашел я обтекаемую форму ответа, за которым
могло скрываться все, что угодно. Однако мою жалкую уловку сразу
пресекли.
-- Точнее.
Я через силу выдавил:
-- Если бы я не опасался быть обвиненным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53