А вот оленей у эвенков взять и пойти встречать – это мы можем. Тогда уж лучше послать самих эвенков, они все в сто раз лучше сделают.
– Давайте так… Значит, Андрей, Алеша, Сережа – давайте в первом эшелоне. Друг друга не теряйте, а мы отстаем.
И еще две геологические эпохи двигались они через снег. Снег был уже до щиколоток, потом нога уходила в него сантиметров на тридцать. Сгущалась тьма, словно должна наступить настоящая ночь, как в тысячах километров южнее. Видимость была метров десять, не больше. Игорю казалось, что они идут уже века, что мир свелся к этому снегу, крохотному серому пространству, необходимости переставлять ноги, выдирая их из снега.
Склон пошел вверх, шум реки вроде приблизился. Река ворчала, как что-то живое, так, что Михалыч невольно положил руку на карабин. И усмехнулся, проследив за Игорем, который сделал то же самое.
– Смотрите, шеф!
За пеленой снега, в грязно-серых потемках, вроде бы заблестел огонек.
– Пап, это волчьи глаза!
– Красные? Один такой огромный глаз? То втрое меньше, то в три раза больше?
– Я смеюсь, папа! Мы дошли…
– Да, с чувством юмора у меня уже плохо. Но ты прав, сынок, мы, кажется, уже дошли…
Михалыч поднес к самому носу руку с часами. Было уже двадцать девятое мая, два часа ночи, а вышли они двадцать восьмого мая, в девять часов утра. За это время был один привал – обеденный, а вообще они прошли почти шестнадцать часов, сделав пятьдесят шесть километров по звериной тропке, а последние двадцать километров – по снегу.
Эвенки пришли к зимовью примерно пять часов назад, их застал Паша Бродов. Но эвенки в зимовье делать ничего не стали и вообще жить в зимовье им совершенно не хотелось. Они достали из вьюков палатку, поставили ее возле зимовья и стали на костре, прямо в этой палатке, варить чай. Парни позвали Бродова пить чай, и он пошел, но с некоторой опаской. Но и Пашка не мог не согласиться, что в поставленной эвенками палатке есть своего рода первобытный уют.
Но, разумеется, сам Бродов начал с того, что растопил печку, – дров пока хватало, перенес в зимовье рюкзаки, стал греть в чугунке воду для еды, в огромном чайнике – для чая.
Через полчаса он вышел за дверь, вгляделся в снег и, не увидев ничего, выпалил в воздух. Ответа не было.
– Почто палишь? – высунулся из палатки Афоня.
– Товарищей жду. Вдруг заблудятся?
– Почто могут заблудиться? Трахт, – убежденно пожал плечами эвенк.
Паша понимал, как дика для эвенков мысль, что кто-то может потеряться, заблудиться, не выйти к людям, не найти нужного места. Но он-то жил в других реалиях и через полчаса выпалил еще раз. И трудно описать радость Павла при звуке ответного выстрела.
Первые десять минут Андрей, Алеша и Сережа не пытались даже снять одежду. Так и сидели в полушубках, только отряхнувшись кое-как. Снег стаивал, у ног тупо сидящих на лавках образовывались лужицы.
– Ребята, чай будете?
– Будем…
Но Алексей так и заснул, пока Павел наливал им чай, а Андрей и Серега были ненамного лучше.
– За остальными когда пойдем?
– Ох, Паша, подожди…
Но через несколько минут они пошли. Остался Сергей, спящий Алешка. Парни боялись отойти уж очень далеко и прошли километра два. Не было в этих пределах Михалыча с Пашей и Игорем. Или шли медленнее, чем думалось, или попросту сбились с пути.
– Через полчаса пойдем надолго…
– Может, оленя возьмем?
– Зачем?
– А если совсем дело плохо?
– Ну давай. А пока давай нальем солярки, сделаем маяк. Серега последит.
– Дело!
Афанасий не хотел просыпаться, а проснувшись, не хотел давать оленя. Он все говорил про тракт, про то, что нужно подождать. В конце концов сам стал собираться, страшно недовольный всем на свете. И тут шарахнул выстрел – совсем недалеко, метрах в двухстах.
Высыпали на улицу, Андрей пальнул ответно, пошли навстречу по своим следам. Только Афоня пробормотал «ну вот…» и пошел спать. Михалыч ухитрялся улыбаться, хотя похоже это было на то, что человека посадили на раскаленную плиту, а он и улыбается – исключительно назло врагам. У Игоря лицо было черное. Не в смысле обмороженное – на легком морозе, без ветра, не обморозился никто. А черное от усталости. Женя тоже едва держался на ногах.
Повторилась сцена с сидящими на лавках, засыпающими, не донеся чай до рта ребятами. Михалыч каркающим голосом велел всем ложиться спать.
– Не советую есть, даже чай, если горячий, нельзя много… Может быть обморок. А завтра будет ломота. Сильная боль во всем теле, вот увидите…
В зимовье было тепло и сухо. Там, за дверью, все шептало, шелестело. Иногда сильно шелестело по крыше: накапливался снег, под собственной тяжестью съезжал. В зимовье было почти темно. Слабый-слабый свет падал из окна, еле-еле – от открытой печки.
– Жень… Привали дверь… – донесся сонный голос Михалыча из недр спального мешка.
Шеф помнил о безопасности, но сил у него уже не было. И сунуть в скобы брус он попросил того, кто еще держался на ногах.
Проспали почти десять часов, не сговариваясь, не планируя. Михалыч оказался прав – у всех страшно ломило все тело, и двадцать девятого мая отряд вставал очень тяжело.
Сергей пытался выйти из зимовья. Что-то не пускало дверь. Парень навалился посильнее… дверь подалась – хорошо, если на десять сантиметров. В щель хлынул свежий, чистый воздух, до этого Сергей не чувствовал, какой спертый воздух в зимовье, там, где спали вповалку целых семь здоровых мужиков. В щель хлынул ясный, чистый свет и всыпалось немного снега. Всю ночь шел снег, засыпая избушку, да и вчера снегу было уже по колено, только что от двери отгребли. Сергей навалился во всю свою немалую силу, щель увеличилась, но ненамного. Снег продолжался всю ночь, и сегодня, чтобы открыть дверь, надо было отгрести ее снаружи, что поделаешь!
– Что, Сережа, очень надо? Может, тебе пока пописать в уголок?
– Зачем в уголок? Вот тебе окошко, оно же бойница, струей можно попасть!
– Серый, тебе по большому? Тогда, конечно, открывай! – резвился народ непосредственно из спальников, причем одни резвились, а другие, закусивши губы, охали.
– Нет, а правда, мы что, так и будем тут сидеть?!
– Может, и не будем… Если навалимся хорошо.
– Народ, а там же снаружи у нас эвенки!
– Точно! Их и позвать!
– Коля! Афанасий!
Сергею на подмогу пришел Бродов, потом и Алеша Теплов. Втроем они рявкнули так, что снег живее пополз с крыши. Но эвенки не поднимались. Из дверной щели была превосходно видна опушенная снегом крыша палатки. Эвенки спали метрах в четырех от двери.
– Может быть, все разом?! А?! Как заорем! Все семеро?!
– Ребята, да кончайте вы балдеть, – раздался тихий голос Игоря Андронова и мгновенно устыдил разбушевавшихся. – Ваши вопли все равно на девяносто процентов не выйдут из избушки. У вас, балбесов, что в школе по физике было?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
– Давайте так… Значит, Андрей, Алеша, Сережа – давайте в первом эшелоне. Друг друга не теряйте, а мы отстаем.
И еще две геологические эпохи двигались они через снег. Снег был уже до щиколоток, потом нога уходила в него сантиметров на тридцать. Сгущалась тьма, словно должна наступить настоящая ночь, как в тысячах километров южнее. Видимость была метров десять, не больше. Игорю казалось, что они идут уже века, что мир свелся к этому снегу, крохотному серому пространству, необходимости переставлять ноги, выдирая их из снега.
Склон пошел вверх, шум реки вроде приблизился. Река ворчала, как что-то живое, так, что Михалыч невольно положил руку на карабин. И усмехнулся, проследив за Игорем, который сделал то же самое.
– Смотрите, шеф!
За пеленой снега, в грязно-серых потемках, вроде бы заблестел огонек.
– Пап, это волчьи глаза!
– Красные? Один такой огромный глаз? То втрое меньше, то в три раза больше?
– Я смеюсь, папа! Мы дошли…
– Да, с чувством юмора у меня уже плохо. Но ты прав, сынок, мы, кажется, уже дошли…
Михалыч поднес к самому носу руку с часами. Было уже двадцать девятое мая, два часа ночи, а вышли они двадцать восьмого мая, в девять часов утра. За это время был один привал – обеденный, а вообще они прошли почти шестнадцать часов, сделав пятьдесят шесть километров по звериной тропке, а последние двадцать километров – по снегу.
Эвенки пришли к зимовью примерно пять часов назад, их застал Паша Бродов. Но эвенки в зимовье делать ничего не стали и вообще жить в зимовье им совершенно не хотелось. Они достали из вьюков палатку, поставили ее возле зимовья и стали на костре, прямо в этой палатке, варить чай. Парни позвали Бродова пить чай, и он пошел, но с некоторой опаской. Но и Пашка не мог не согласиться, что в поставленной эвенками палатке есть своего рода первобытный уют.
Но, разумеется, сам Бродов начал с того, что растопил печку, – дров пока хватало, перенес в зимовье рюкзаки, стал греть в чугунке воду для еды, в огромном чайнике – для чая.
Через полчаса он вышел за дверь, вгляделся в снег и, не увидев ничего, выпалил в воздух. Ответа не было.
– Почто палишь? – высунулся из палатки Афоня.
– Товарищей жду. Вдруг заблудятся?
– Почто могут заблудиться? Трахт, – убежденно пожал плечами эвенк.
Паша понимал, как дика для эвенков мысль, что кто-то может потеряться, заблудиться, не выйти к людям, не найти нужного места. Но он-то жил в других реалиях и через полчаса выпалил еще раз. И трудно описать радость Павла при звуке ответного выстрела.
Первые десять минут Андрей, Алеша и Сережа не пытались даже снять одежду. Так и сидели в полушубках, только отряхнувшись кое-как. Снег стаивал, у ног тупо сидящих на лавках образовывались лужицы.
– Ребята, чай будете?
– Будем…
Но Алексей так и заснул, пока Павел наливал им чай, а Андрей и Серега были ненамного лучше.
– За остальными когда пойдем?
– Ох, Паша, подожди…
Но через несколько минут они пошли. Остался Сергей, спящий Алешка. Парни боялись отойти уж очень далеко и прошли километра два. Не было в этих пределах Михалыча с Пашей и Игорем. Или шли медленнее, чем думалось, или попросту сбились с пути.
– Через полчаса пойдем надолго…
– Может, оленя возьмем?
– Зачем?
– А если совсем дело плохо?
– Ну давай. А пока давай нальем солярки, сделаем маяк. Серега последит.
– Дело!
Афанасий не хотел просыпаться, а проснувшись, не хотел давать оленя. Он все говорил про тракт, про то, что нужно подождать. В конце концов сам стал собираться, страшно недовольный всем на свете. И тут шарахнул выстрел – совсем недалеко, метрах в двухстах.
Высыпали на улицу, Андрей пальнул ответно, пошли навстречу по своим следам. Только Афоня пробормотал «ну вот…» и пошел спать. Михалыч ухитрялся улыбаться, хотя похоже это было на то, что человека посадили на раскаленную плиту, а он и улыбается – исключительно назло врагам. У Игоря лицо было черное. Не в смысле обмороженное – на легком морозе, без ветра, не обморозился никто. А черное от усталости. Женя тоже едва держался на ногах.
Повторилась сцена с сидящими на лавках, засыпающими, не донеся чай до рта ребятами. Михалыч каркающим голосом велел всем ложиться спать.
– Не советую есть, даже чай, если горячий, нельзя много… Может быть обморок. А завтра будет ломота. Сильная боль во всем теле, вот увидите…
В зимовье было тепло и сухо. Там, за дверью, все шептало, шелестело. Иногда сильно шелестело по крыше: накапливался снег, под собственной тяжестью съезжал. В зимовье было почти темно. Слабый-слабый свет падал из окна, еле-еле – от открытой печки.
– Жень… Привали дверь… – донесся сонный голос Михалыча из недр спального мешка.
Шеф помнил о безопасности, но сил у него уже не было. И сунуть в скобы брус он попросил того, кто еще держался на ногах.
Проспали почти десять часов, не сговариваясь, не планируя. Михалыч оказался прав – у всех страшно ломило все тело, и двадцать девятого мая отряд вставал очень тяжело.
Сергей пытался выйти из зимовья. Что-то не пускало дверь. Парень навалился посильнее… дверь подалась – хорошо, если на десять сантиметров. В щель хлынул свежий, чистый воздух, до этого Сергей не чувствовал, какой спертый воздух в зимовье, там, где спали вповалку целых семь здоровых мужиков. В щель хлынул ясный, чистый свет и всыпалось немного снега. Всю ночь шел снег, засыпая избушку, да и вчера снегу было уже по колено, только что от двери отгребли. Сергей навалился во всю свою немалую силу, щель увеличилась, но ненамного. Снег продолжался всю ночь, и сегодня, чтобы открыть дверь, надо было отгрести ее снаружи, что поделаешь!
– Что, Сережа, очень надо? Может, тебе пока пописать в уголок?
– Зачем в уголок? Вот тебе окошко, оно же бойница, струей можно попасть!
– Серый, тебе по большому? Тогда, конечно, открывай! – резвился народ непосредственно из спальников, причем одни резвились, а другие, закусивши губы, охали.
– Нет, а правда, мы что, так и будем тут сидеть?!
– Может, и не будем… Если навалимся хорошо.
– Народ, а там же снаружи у нас эвенки!
– Точно! Их и позвать!
– Коля! Афанасий!
Сергею на подмогу пришел Бродов, потом и Алеша Теплов. Втроем они рявкнули так, что снег живее пополз с крыши. Но эвенки не поднимались. Из дверной щели была превосходно видна опушенная снегом крыша палатки. Эвенки спали метрах в четырех от двери.
– Может быть, все разом?! А?! Как заорем! Все семеро?!
– Ребята, да кончайте вы балдеть, – раздался тихий голос Игоря Андронова и мгновенно устыдил разбушевавшихся. – Ваши вопли все равно на девяносто процентов не выйдут из избушки. У вас, балбесов, что в школе по физике было?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110