Двое скользнули в пространство между залегшим отрядом и боем, растворились между лиственниц, в кустах тальника.
Остальные лежали, молчали, все решали двое из восьми. Прошли две геологические эпохи, а по часам – порядка получаса, и возникло шевеление в лишайнике. Фома с Игорем тащили что-то длинное, замотанное в чехол от спальника, только ноги в сапогах торчали. Они и чехол были в отваливающихся на глазах ломтях, в подсыхающих разводах грязи.
– Ну-ну, давай, давай, давай…
Лежавший, спеленутый в спальнике, еще дышал, хотя уже довольно слабо. Хоть убейте, а где-то Миша уже видел это бледное, окаймленное черной бородкой лицо с застывшим выражением скуки и смертной обиды на жизнь.
Кляп вынули, из кожаного ведра плеснули водой с осколками льда, и лежащий шумно задышал. С четверть минуты человек рассматривал склонившихся и наконец несмело произнес:
– А где Михалыч?
Красножопов знал, как надо допрашивать языка, он уже почти раскрыл рот, чтобы рявкнуть полагающееся, но вопрос его как-то смутил, и он переиграл начало.
– А он что, должен быть здесь, твой Михалыч?
– А он не должен?
– У вас главный кто?
– А вы кто?
– Отвечать! – сел Красножопов на любимого конька. – Где Акулов?
– А вы знаете Акулова?
– Отвечать! Где Акулов, я тебя спрашиваю?!
– Ушел…
– Куда ушел?!
– Не знаю…
– Фамилия!
– Его? Акулов…
– Нет, твоя!
– Ленькин я…
– Документы!
Ленькин сунул руку в нагрудный карман. Там было, конечно же, пусто. Коровин протянул шефу давно заначенные документы.
– Ага! Значит, и правда Ленькин?! Виктор Иммануилович, значит?! Ну и как вы думаете, Виктор Иммануилович, что будет, если мы вас сейчас будем судить? А?! По законам военного времени?
Ленькин долго моргал длинными девичьими ресницами, беззвучно открывал и закрывал припухший после кляпа рот. И задал естественный вопрос:
– А за что?
– А ты не знаешь, за что?! Нет, вы посмотрите! – Святослав Дружинович даже хлопнул себя по бедрам от полноты чувств. – Он не знает! Значит так, даю последний шанс! Последний шанс, ты понял?!
На что Ленькин, так же моргая и охая, тоже резонно заметил:
– Так и первого шанса ведь не было…
От злости Красножопов чуть не засадил ему пинка под ребра, тем более, что на физиономиях спецназовцев расцветали откровенные улыбки. Но сдержался в пользу худшего. Склонясь над Ленькиным, Красножопов склонял голову к одному плечу… к другому… сопел и сверлил своим взглядом Витины глаза, пока не почувствовал: хватит! И тогда сказал с расстановкой, веско и определенно:
– И не будет. Ни первого, ни последнего. Рассказывай.
С четверть минуты стояла тишина, потом губы Ленькина дрогнули:
– Что рассказывать?!
– Все!
– Ну давайте, я с конца…
– Нет, с начала!
– Ну тогда так. – Ленькину неудобно было говорить, лежа на мокром чехле, продолжавшем впитывать влагу с ягеля. Он стал озираться, потом сел. – Прилетели мы сюда… сколько же дней назад? Мы сразу вышли на кочевье.
– Случайно?
– Нет, мы его с прошлого года знаем.
– Что здесь делали в прошлом году?
– Раскопки вели.
– Дальше!
– Ну что «дальше»? Стоял туман, в тумане подошли к их лагерю, залегли в распадке. А они из лагеря ушли.
– Все?
– Нет, оставили одного.
– Они – это люди Чижикова?
Ленькин страшно удивился.
– Нет, что вы… Это мы – люди Чижикова. Нас так и называют – «чижики»…
– А они – это кто? Чей лагерь вы брали, а?!
– Они… ну, Михалыч, его люди…
– Та-ак… А почему ты, как очнулся, сразу спрашивать: «где Михалыч, да где Михалыч»?! Приставал тут ко всем со своим Михалычем, сил нет!
– Я не приставал… Я думал…
– Что ты думал?!
– Что меня люди Михалыча украли…
– Что сделали?!
– Ну, это… Я стоял, меня раз! – Ленькин сделал выразительный сгребающий жест обеими руками.
– Думал, от Михалыча подошли?
– Ну да…
– А дальше что было?
– Что? Ну, очнулся…
– Что было, когда лагерь захватили! Вы почему на связь не вышли?!
– А потому, что у нас рацию украли. Тот парень, которого мы взяли, он рацию стащил.
И тут глаза у Ленькина расширились так, что в каждый могла въехать телега.
– Вот же он! Тот, кто сбежал, кто Юрку убил! – По апатичной физиономии Ленькина не без труда расползалось выражение ярости. – Отвечай, куда дел Вовку Акулова?!
Ленькин даже попытался кинуться на Мишу, но был удержан Фомой и Гариком. Красножопов откровенно ухмылялся. А что? Он классно прокачал языка, получил картину происшедшего. Кстати, подтвердился рассказ Миши, и это тоже хорошо. Получается, что он, Красножопов, правильно не велел резать парня. Он, Миша, и правда никакой не враг, а просто идеалист и болван. Ничего, обтешется, научится и людей резать, и идти с конторой до конца! Еще будет полезным, животное!
И Красножопов благосклонно покивал Мише.
– Куда Вовку дел?! – не успокаивался Ленькин. – Чего стоите?! Берите его, пусть расскажет!
– Тише, тише, – успокоил его Красножопов. – Он уже все рассказал. Имей в виду, это наш человек. И вот что, Витя… Ты бы лучше пошел сейчас к своим… У вас после Акулова кто главный?
– Саша Ермолов.
– Ну вот к нему и подойди. Вы, я вижу, эту хибару никак взять не можете. Давно штурмуете?
– Мы не штурмуем… А пули их там не берут, стены толстые.
– От неумения и не берут. От вашего неумения. Да ладно, значит, объясни своим, помощь идет.
Не прошло и получаса, как жизнь пошла совсем другая. Боевики старательно лежали, по уставу: раскинув ноги и положив карабин так, чтобы стрелять с положения «упор лежа». Боевики работали, как и положено, не задавая вопросов. Вместо непрофессиональной пальбы вразнобой по зимовью они стреляли точно и красиво, заставляя сотрясаться стены. Прошивать стены насквозь вроде не получалось, но и в бойницы все же залетало, и однажды кто-то зашелся криком внутри, а боевики захохотали. Шла налаженная, четкая стрельба, в которой все знали, что делать.
Красножопов проходил между лежащими и стреляющими, порой поднимался в полный рост. Он слишком презирал их всех – и этих смешных штафирок в зимовье, вообразивших про себя чего-то там, и таких же дураков Чижикова, до седых волос занимающихся раскопками и прочей бабской чепухой. «Чижики» они, придумать же!
Презирал, впрочем, и японцев, которые сидели себе дома, доллары только что не жевали, а понесло их, дураков, куда-то. Презирал своих боевиков, скотину, карабинное мясо, тоже дураки, дохнущие не за себя, а за тех, кто им приказывает.
Крагов, улыбаясь, рассказывал Мише, что он сделает с его друзьями, когда войдет в зимовье.
– Скажи лучше, сколько времени провозимся? Как думаешь? – Красножопов сам не выдержал, заулыбался в ответ, но Крагова от Миши отвлекал. Этих двух он не презирал – Крагова как человека своего круга, Мишу как сосунка, подлежащего перевоспитанию.
– Часа два, думаю, протянут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110