Но разбираться со всем этим у него не было ни малейшего соблазна. Разве что когда-нибудь потом, когда он сможет вернуться сюда во главе хорошей опергруппы. Паша не исключал, что трупом он еще займется. Но понимал он и природу облегчения при мысли, что займется он когда-нибудь, а пока надо идти себе и выбросить труп из головы… Павел понимал, что это действует скелет. В смысле, действует непонятное силовое поле, окружающее этот странный труп.
Везде, где припекало солнце, торчали кустики травы. Маленькие, чахлые, но это была трава. Не мох, не ягель, а настоящая зеленая травка, пусть маленькая и убогая.
Снова везде была живность, и стало привычным видеть столбиками вставших сусликов, слышать шуршание леммингов в стороне от тропы.
Под вечер небо стало почти чистым, ярко-синим, с отдельными облачными разводами, и в этом небе над Павлом прошел с гомоном большой косяк гусей.
Потом был еще косяк, и еще. И хорошо знакомых Павлу гусей, уток, и каких-то неизвестных маленьких птиц.
Орлы чертили ставшее высоким, ясным небо. А когда Павел готовился спать, его несколько раз будил гомон пролетающих гусей и лебедей. Неразумно было устраиваться на ночь, не найдя какого-то убежища. Вчера, в снежной пустыне, судя по всему, оно было нужно куда меньше, а он все же забрался в расщелину. А здесь ведь и жизнь уже была, и если появилась всякая мелкая живность, значит, должны быть и те, кто их ест. Вот орлы же появились, чертят небо…
Но в этот день он прошел не меньше полусотни километров и невероятно устал, до черных кругов перед глазами и до тошноты.
Настолько, что опять лег без ужина, физически не было сил не то что готовить… Сил не было даже жевать.
На другое утро, удивительно ясное для этих широт, еще лежа в спальном мешке, Павел увидел здоровенного белого зайца. Заяц сидел метрах в пятнадцати, шевелил ушами и усами. Павел потянулся за карабином, боясь вспугнуть зайца резким движением, но зайцу было наплевать, он даже не смотрел туда, где передвигался зловещий металлический предмет. Лежа на боку, почти в позе спящего, Павел поднял к плечу карабин. Он решил стрелять только в голову, если промахнется, то не страшно, еда есть. А если попадет, у него будет тушка зайца, а не ее обрывки после пули из карабина.
Павел потянул спуск, и заяц мгновенно исчез. Раз мгновенно, значит, он попал. Проснувшись от этой охоты, Павел резко полез прочь из спальника… И ломота во всем теле жестоко схватила его. При каждом движении приходилось ее преодолевать – въедливую, злую боль в каждом сухожилии, в каждой мышце. Боль была даже не сильная, но резкая и постоянная. Невозможно было двигаться так, чтобы не было больно, и, даже стоя неподвижно, не получалось найти такой позы.
Вспыхнул испуг – неужто заболел?! Но не было озноба или кашля. И сам испуг был глупым. Просто реакция горожанина, тело которого вдруг взяло и разладилось далеко в безлюдье, где полагаться можно только на себя.
К счастью, Павел знал, что надо делать, и начал он с серии наклонов. После пятого или шестого поясницу вроде отпустило. Ага! Павел сделал несколько приседаний. Свело икры ног, Паша испугался судороги, но пронесло. Он честно сделал полный комплекс упражнений, и ломота исчезала во всякой мышце, которую ему удавалось напрячь несколько раз подряд. Павел знал, так будет несколько дней подряд, пока тело не привыкнет к перегрузкам. Так, пора делать отжимания… Это было самое трудное, но теперь ломота отступила.
Боль еще таилась в теле, но уже не мешала, не мучила, и можно было преспокойно искать зайца. Деятельная натура мента Бродова нуждалась в каком-то еще расходе энергии, тем паче, что небо было ясное, высокое, в сияющей дали проплывали какие-то точки, доносилось неясное бормотание, Павел не мог понять, лебеди это или журавли?
Сырая тяжесть сапога
Роса на карабине.
Кругом тайга, одна тайга,
А мы посередине!!!
Павел понятия не имел, кто сочинил эту песню. «Слова народные, автора скоро выпустят» – примерно так полагалось объяснять у экспедиционных костров, если кто-то интересовался.
Песня соответствовала духу приключения, месту действия и обстоятельствам. И позволяла двигаться в маршевом, бодром и в то же время элегическом ритме.
Вот и кровь на траве, по направлению мазка понятно, куда унесло зайца. Ага! Под кустиком ягеля торчал серый зад с характерным хвостишкой-помпончиком, выставленная нога, и оставалось ее только потянуть. Пришла идиотская, вполне мальчишеская гордость – вот, ухитрился выстрелом оторвать голову, как и задумывал!
Письма не жди, письма не жди…
Дороги отсырели.
Идут дожди, одни дожди
Четвертую неделю!
А вот это – враки! Снега, случается, идут, а дождей пока ни одного. Да и не будут они здесь сидеть четыре недели. И Павел тут не будет сидеть столько. Вот наберет только воды, сварит зайца и пойдет себе дальше!
И десять лет, и двадцать лет,
Нет ни конца, ни краю.
Олений след, медвежий след,
Вдоль берега петляют!
Смотри-ка!.. И правда петляет. На берегу Келамы явственно виднелся след. Зверь перешел реку и пошел по своим делам дальше, уже по этому берегу.
Прошел он метрах в ста от Павла всего лишь несколько часов назад. Наверное, он не смог его учуять, потому что с вечера парень не жег огня, не готовил пищу, не спускался к воде, вообще не оставлял следов и запахов, а сразу завалился спать в том месте, где остановился. Будь иначе, медведь непременно явился бы – уже для того, чтобы посмотреть. Павел не боялся зверя, тем более – вооруженный. Но любопытство могло до многого довести зверя. Он мог схватить спальный мешок, потащить его с собой куда-то. Мог просто потрогать спящего лапой. Беспомощный, в спальнике, Павел мог и запаниковать. А судорожные движения человека, который никак не может вылезти, его животный страх – это очень уж напоминает добычу. В общем, хорошо, что не пришел.
Страшнее Павлу Бродову не стало, но он еще раз мысленно погладил себя по головке, что с оружием не расстается.
Опять в небе проплывали огромные косяки разных птиц. Кто-то даже начал петь в кустах у реки. Павел в птицах плохо разбирался, не знал, как называется поющая птица – крупная, с розово-сизой грудкой. Других певуний он не видел, но с другой стороны раздавались совсем иные трели. И еще…
Паша поел зайца, когда пошел, начал петь песни, пел, покуда не осип. Здесь было много троп, вдоль Келамы, и он все не мог понять – звериные они или людские? Вдоль рек обычно ведут тропы людей, зверям такие тропы не нужны; они приходят к воде, пьют и уходят от реки подальше. Эта тропа вела вдоль, но была еле-еле намечена. То ли люди ее совсем забросили, то ли очень редко здесь бывали.
Странный звук в стороне от тропы привлек внимание, словно кто-то тоненько визжал. На поросенка было не похоже – звук куда более густой, мощный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110