Майор почтенной конторы Кудимов расстрелял все враждебное советской власти население в тридцати городах поголовно. Полковника Фридыщенко настигла вражеская подлая пуля в момент, когда он улучшал расу на тридцатой монахине из католического монастыря под Львовом, – явного рассадника клерикализма и контрреволюции.
Кто из ныне живущих, тем более кто из молодых мог сравниться с ними – строителями великой сталинской Империи?! Разве что Крагов из всех…
Утром выяснилось плохое – двое совсем разболелись. Воздух с трудом, через стоны, шел в болящие, сожженные бронхи. Температура, кашель, слезящиеся глаза. Ясное дело, с маршрута их надо было снимать.
– Маменькины сынки! – буркнул Крагов. – Щенки хилые!
По одному из заболевших Красножопов с ним бы согласился. Какой-то он был не такой, этот Василий Дряхин, вот и не подвела интуиция, заболел Василий Дряхин, ненадежным человеком оказался.
Вот Антон Козлов был как будто понадежнее – опытный, матерый боевик, и жаль, что он тоже выбыл.
Время не военное, и пристрелить этих двоих было необязательно. Больных оставили в снегу, прямо в спальниках, оставили пайки на три дня, медикаменты, оружие. Если смогут, пусть выходят сами. Если нет, пусть ожидают помощи (которая, конечно, не придет).
Оставляемые восприняли все это спокойно, уходящие прощались с ними, как будто уходили из казармы. Происходящее не было для боевиков ни преступлением, ни предательством. Спецназ не предназначен для возвращения. Идущие на задание могут и вернуться, но это вовсе и необязательно.
– Ну чего, от балласта избавились? – скалил зубы Крагов на маршруте, радовался, что вроде идут быстрее вчерашнего.
Мрачно смотрели на него прочие, наверное, учились, как надо жить.
Озеро открылось часа через три хода.
– Шли бы нормально, без квелых, ночевали бы на берегу! – резонно заметил Андрей Крагов, и был, как почти всегда, прав. Он же первым заприметил дым.
– Здорово, дед! – кричал спустя еще три часа Крагов, белозубо сияя Лелеко.
Были здесь люди? Были, ушли. Куда ушли? Кто его знает… А где жили, пока не ушли? Во-он там, три часа ходу. А почему ушли? Нам не докладывают… А как звали тех, кто тут жил? Ну как… Разные жили… Чижик жил, его люди жили, Михалыч жил, и тоже его люди жили… В одном лагере жили? Вроде в одном.
Видно было, что старик недоговаривает, а возиться с ним времени не было.
– Развязать им языки? Позволите, товарищ полковник, развязать?
– Нет, много времени уйдет. Ну их к черту.
– Так и хочется гранату кинуть. Нелояльны они нам, вот увидите…
– А пусть они нас в лагерь проведут – где раньше люди жили. Так и проверим, врут нам или нет.
На место лагеря Михалыча группу привели без разговоров. И не было там ничего. Все ценное унесли «чижики», остались брошенные палатки, обрывки брезента, рваная бумага, старая подошва сапога. И никаких зацепок, кто ушел отсюда и когда. Вроде бы совсем недавно ушли, да вот подижь ты…
Но куда надо идти – известно! Можно – вдоль озера, до устья Исвиркета. А можно – через горы, без тропы. Красножопов всмотрелся в отряд… Вроде бы все втянулись в поход, обветренные лица стали суше, другое выражение глаз, устают меньше, новых заболевших не должно быть. И снег стаивает на глазах.
– Значит, так… Слушай приказ. Пойдем по азимуту через горы.
В четыре часа утра вышли по азимуту. В десять часов утра нашли остатки свежего костра, и среди пепла – остатки прогоревшей консервной банки. Красножопов кивнул в ответ на вопросительные взгляды. И Крагов первым выстрелил в воздух, оповещая, что в горах есть люди. Впрочем, нашлась и тропинка, вернее – слабый след тех, кто шел от утреннего костра.
– Оружие к бою! Если это люди Чижикова – их надо найти, чтобы помочь. Если Михалыча – уничтожить. Вперед!
Фотографии тех и других лежали у Красножопова в нагрудном кармане.
Все было понятно, односмысленно, решено однажды и на века.
Глава 15
О пользе благ цивилизации
29 мая–1 июня 1998 года
Сгущались серые, какие-то неопределенные сумерки, когда Паша Бродов вышел из зимовья и зашагал на лыжах вверх по долине Исвиркета. Первый раз он обернулся через несколько минут. В огромном белом мире, под грязно-белым, сплошным пологом туч, торчало зимовье. Еле поднимались от снежной белизны бурые бревенчатые стены, тянулся серо-желтый шлейф дыма. И еще восемь вертикальных фигурок насчитал Павел возле зимовья и остро осознал, что от них-то как раз и уходит.
Второй раз Павел оглянулся через двадцать минут. Зимовье давно скрылось за лиственницами, за переломами местности. Было так же пустынно, холодно и одиноко. Мир был прост, покрытый снегом мир, в котором не двигалось ничего.
Возможно, Павлу стало бы легче, узнай он, что примерно вот в это самое время Миша Будкин окончательно выбился из сил и начал готовиться к ночи, там, по ту сторону хребта. Но, конечно же, Павел этого никак не мог узнать.
Примерно в двадцать часов вечера, когда вроде стало чуть сумрачнее, Павел перешел Исвиркет. Николай описал очень точно – в этом месте река уходила под завал из глыб, разбивалась на множество ручейков. Павел без труда шагал с глыбы на глыбу. Наверное, здесь когда-то в реку обрушился склон и вода пробила себе путь, обтекая эти камни. Плохо было только одно – шум от воды стоял такой, что к переходящему реку можно было подойти чуть не вплотную. Павел перебросил карабин на грудь и снял его с предохранителя. Что-то у него разгулялись нервы, и скоро он убедился, что дело действительно в нервах. Потому что стоило уйти подальше от шума, как исчезло напряжение, не стало больше ощущения взгляда в затылок, чувства, что за тобой наблюдает кто-то, притаившийся за выворотнем, камнем…
Николай объяснял, что пока снег – неопасны ни медведи, ни волки. Почему, он объяснить уже не мог. Сам он это знал совершенно точно, но объяснить, откуда это знание, было выше его скромных сил. А Павел верил в опыт Николая.
Примерно в одиннадцать часов вечера (стало еще сумрачнее, но очень, очень ненамного) Павел увидел сопку с двойной вершиной. Часа три Павел добирался до сопки, все время поднимаясь вверх и вверх, и невыносимо устал. Можно было бы пойти и дальше, но тут было очень удобное место… Узкий, очень узкий лаз, расщелина в скале с удобным, плотным снежным дном. В этой узости было место для спального мешка и рюкзака, но залезть туда никто более крупный, больше Павла, не смог бы.
Утром Павел потратил часа полтора на то, чтобы сварить чай и приготовить завтрак – пресловутые рожки с тушенкой. Есть хотелось безумно, он даже немного недоспал, потому что не ужинал и рано проснулся от голода. И еще три часа Павел бежал на лыжах, все дальше от зимовья. За эти три часа он до конца перевалил через сопку с двумя вершинами и шел уже в долине Кемалы, спускаясь все ниже и ниже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110