Теперь монастырь совсем затерялся среди них. Царившие в нем тишина и атмосфера отрешенности от мира исчезли, исчезло прежнее благодатное спокойствие, располагавшее к раздумьям и молитве. По каменным ступеням лестницы течет нефть, и золотые луковицы куполов окутаны густыми, пахнущими керосином испарениями. «Анатолийская нефть» предложила разобрать монастырь, камень за камнем, и восстановить его в каком-нибудь другом месте. Но духовные власти ужаснулись — это предложение совершенно неприемлемо: монастырь построен на скале, на которой остался отпечаток ноги архангела Гавриила. Без этого отпечатка монастырь уже не будет тем, чем был. Но «Анатолийская нефть» обещала взорвать скалу и перенести отпечаток ноги в другое место. В конце концов святые отцы поняли, что им всё равно долго не протянуть, и сдались.
То, что случилось с монастырем, постигло и Феликса. Он больше не выходит в свой сад; стоит высунуть голову в дверь, и перед тобой уже торчат эти ужасные буровые вышки, которые он ненавидит всеми силами своей души. Он сидит теперь за письменным столом, заткнув уши ватой. Его сад — это последний земельный участок на горе, оставшийся в частных руках. Но «Анатолийская нефть» не терпит никакой чужой собственности среди своих владений. И всё же Феликс не отступит перед нефтью, нет, никогда! Ему предлагали деньги, много денег. Нет, Феликса Грегора не возьмешь и деньгами. Мрачный, ходит он взад и вперед по библиотеке в своих лаптях. Чтобы заставить его сдаться, у самого забора его сада устроили склад труб, и с утра до позднего вечера над ухом Феликса лязгают тяжелые трубы и грохочут грузовики. Феликс хочет жаловаться на «Анатолийскую нефть», но Рауль только улыбается, а Жак поднимает Феликса на смех, когда тот просит брата заступиться за него перед компанией. Скоро и Феликсу придется капитулировать.
Вчера Жак во время прогулки по городу видел нефть на рельсах трамвайного пути. Она текла с какого-то двора. Буровые вышки уже проникли к самому сердцу города. Повсюду сносят старые дома, через год не останется больше ни одного старого здания. Прокладывают новые улицы; разбивают новые площади, парки. Город лихорадочно трудится; трамваи и автомобили несутся с шумом и звоном.
А этот несчастный запутавшийся Корошек! «Новый Траян» теперь переполнен, игорные залы битком набиты до самого утра. «Новый Траян» остался за земельным банком, и Марморош посмеивается себе в кулак. В «Рюсси» переменился владелец, и отель заново отделали, не жалея средств. Управляет отелем какой-то немец, элегантный молодой человек, и многие утверждают, что кухня там теперь еще лучше, чем в «Траяне». В отеле есть роскошный зал для танцев, с дамским оркестром. Но главная достопримечательность отеля — хорошенькие горничные, которые так и шныряют по всем этажам. По вечерам из всех номеров доносится смех. А днем в отеле царит молчаливая торжественность. Кому принадлежал теперь «Рюсси», этого никто толком не знал, будто бы какому-то консорциуму. Только Рауль был в курсе дела. Однажды в дверях его конторы появилась гора мяса, заполнившая всю дверь. Гора была ярко размалевана и сверкала драгоценными камнями. Это была Барбара из цыганского квартала. По ее поручению Рауль купил «Рюсси». У нее были при этом определенные намерения; она была не глупа, эта Барбара!
А в западной части города вырос новый квартал вилл, и появились прекрасные здания. Здесь великие державы учредили свои консульства.
XIV
Ярмарка, которая открывалась в Анатоле каждую осень, раньше бывала очень жалкой, но в этом году там было на что посмотреть, ничего не скажешь. Даже цирк приехал. Люди за сотни километров почуяли запах денег. В первый раз Анатоль увидел паровую карусель со специальным локомобилем, динамо-машиной и электрической шарманкой. Она визжала и хрипела без передышки. Между бешено мчавшимися лошадками от полудня до полуночи стоял коренастый человек и играл на трубе. Целыми часами в городе слышна была эта труба. Можно было с ума сойти! Трубач играл всё время одно и то же: «Пупсик, глаз моих отрада», и только иногда для разнообразия «Да сохранит тебя господь».
Но кто же этот приземистый, коренастый малый, играющий на трубе? В Анатоле должны знать его красные щеки и нафабренные черные усы. Гершун? Да, это Гершун. Эй, Стефан, Стефан! Но Стефан уже промчался мимо, он самоотверженно облетает вместе со своими лошадками круг за кругом.
Карусель буквально штурмовали. Гершун опять в городе, это ему принадлежит паровая карусель! Стефан! Посмотри-ка на него! Все помнят его жалкую коляску. Он даже навоз возил. Теперь Гершуну завидовали, дивились ему, когда он лихо мчался между вздыбленным вороным и серым в яблоках. А трубач он такой, что у него можно поучиться! Вот кто лопатой деньги загребает! Точно рой пчел, облепляли люди его карусель. А ведь весь его участок был не больше восьми моргенов!
Яскульский тоже пришел посмотреть на Гершуна. Он хохотал до колик. В конце концов у него начался приступ кашля. Он высунул язык, лицо его стало багровым; страшно смотреть: ведь этак человека и удар хватить может.
— Гершун вернулся! Твой Стефан в городе! — говорили матушке Гершун соседки. — Ты пойди посмотри на него. Ах, боже мой! Посмотри, какой на нем костюм, каждая клетка в ладонь! Карусель вся из серебра, электрическая шарманка заливается как сумасшедшая, и посредине стоит Стефан. А за кассой сидит какая-то черненькая вертлявая барышня, видно, Стефанова краля.
Но тетка Гершун сидела с бледным лицом и даже глаз не поднимала. Она всё еще злилась и упорствовала: не могла простить Гершуну, что он ушел только потому, что она единственный раз поколотила его кнутовищем, единственный раз за все пятнадцать лет, что они прожили вместе.
— Слышишь, как он играет? — говорили женщины. — Это он! Слышишь: «Пупсик, глаз моих отрада».
Три дня подряд слушала матушка Гершун «Пупсика», — дольше это никто не мог бы вынести. И она наконец отправилась к карусели в сопровождении обеих женщин. Это были те самые соседки (одна с зобом, другая седая и тощая, как кочерыжка), которые когда-то так разозлили матушку Гершун своим смехом. И в самом деле: это был он, ее Стефан!
— Стефан, Стефан! — крикнула она.
Еще немного, и она угодила бы под крутящуюся карусель.
Электрическая шарманка играла так быстро, что чуть не захлебывалась. Но Гершун не обращал на свою старуху никакого внимания. «Пупсик, глаз моих отрада!» — орала труба.
— Стефан, Стефан!
Но Стефан пролетел мимо, и труба хохочет уже на другой стороне: «Даром мне других не надо!»
— Стефан, Стефан! — и опять матушка Гершун ринулась к карусели.
— «Пупсик!..» — и Стефан уже промчался мимо. Матушка Гершун совсем пала духом, соседки отвели ее домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
То, что случилось с монастырем, постигло и Феликса. Он больше не выходит в свой сад; стоит высунуть голову в дверь, и перед тобой уже торчат эти ужасные буровые вышки, которые он ненавидит всеми силами своей души. Он сидит теперь за письменным столом, заткнув уши ватой. Его сад — это последний земельный участок на горе, оставшийся в частных руках. Но «Анатолийская нефть» не терпит никакой чужой собственности среди своих владений. И всё же Феликс не отступит перед нефтью, нет, никогда! Ему предлагали деньги, много денег. Нет, Феликса Грегора не возьмешь и деньгами. Мрачный, ходит он взад и вперед по библиотеке в своих лаптях. Чтобы заставить его сдаться, у самого забора его сада устроили склад труб, и с утра до позднего вечера над ухом Феликса лязгают тяжелые трубы и грохочут грузовики. Феликс хочет жаловаться на «Анатолийскую нефть», но Рауль только улыбается, а Жак поднимает Феликса на смех, когда тот просит брата заступиться за него перед компанией. Скоро и Феликсу придется капитулировать.
Вчера Жак во время прогулки по городу видел нефть на рельсах трамвайного пути. Она текла с какого-то двора. Буровые вышки уже проникли к самому сердцу города. Повсюду сносят старые дома, через год не останется больше ни одного старого здания. Прокладывают новые улицы; разбивают новые площади, парки. Город лихорадочно трудится; трамваи и автомобили несутся с шумом и звоном.
А этот несчастный запутавшийся Корошек! «Новый Траян» теперь переполнен, игорные залы битком набиты до самого утра. «Новый Траян» остался за земельным банком, и Марморош посмеивается себе в кулак. В «Рюсси» переменился владелец, и отель заново отделали, не жалея средств. Управляет отелем какой-то немец, элегантный молодой человек, и многие утверждают, что кухня там теперь еще лучше, чем в «Траяне». В отеле есть роскошный зал для танцев, с дамским оркестром. Но главная достопримечательность отеля — хорошенькие горничные, которые так и шныряют по всем этажам. По вечерам из всех номеров доносится смех. А днем в отеле царит молчаливая торжественность. Кому принадлежал теперь «Рюсси», этого никто толком не знал, будто бы какому-то консорциуму. Только Рауль был в курсе дела. Однажды в дверях его конторы появилась гора мяса, заполнившая всю дверь. Гора была ярко размалевана и сверкала драгоценными камнями. Это была Барбара из цыганского квартала. По ее поручению Рауль купил «Рюсси». У нее были при этом определенные намерения; она была не глупа, эта Барбара!
А в западной части города вырос новый квартал вилл, и появились прекрасные здания. Здесь великие державы учредили свои консульства.
XIV
Ярмарка, которая открывалась в Анатоле каждую осень, раньше бывала очень жалкой, но в этом году там было на что посмотреть, ничего не скажешь. Даже цирк приехал. Люди за сотни километров почуяли запах денег. В первый раз Анатоль увидел паровую карусель со специальным локомобилем, динамо-машиной и электрической шарманкой. Она визжала и хрипела без передышки. Между бешено мчавшимися лошадками от полудня до полуночи стоял коренастый человек и играл на трубе. Целыми часами в городе слышна была эта труба. Можно было с ума сойти! Трубач играл всё время одно и то же: «Пупсик, глаз моих отрада», и только иногда для разнообразия «Да сохранит тебя господь».
Но кто же этот приземистый, коренастый малый, играющий на трубе? В Анатоле должны знать его красные щеки и нафабренные черные усы. Гершун? Да, это Гершун. Эй, Стефан, Стефан! Но Стефан уже промчался мимо, он самоотверженно облетает вместе со своими лошадками круг за кругом.
Карусель буквально штурмовали. Гершун опять в городе, это ему принадлежит паровая карусель! Стефан! Посмотри-ка на него! Все помнят его жалкую коляску. Он даже навоз возил. Теперь Гершуну завидовали, дивились ему, когда он лихо мчался между вздыбленным вороным и серым в яблоках. А трубач он такой, что у него можно поучиться! Вот кто лопатой деньги загребает! Точно рой пчел, облепляли люди его карусель. А ведь весь его участок был не больше восьми моргенов!
Яскульский тоже пришел посмотреть на Гершуна. Он хохотал до колик. В конце концов у него начался приступ кашля. Он высунул язык, лицо его стало багровым; страшно смотреть: ведь этак человека и удар хватить может.
— Гершун вернулся! Твой Стефан в городе! — говорили матушке Гершун соседки. — Ты пойди посмотри на него. Ах, боже мой! Посмотри, какой на нем костюм, каждая клетка в ладонь! Карусель вся из серебра, электрическая шарманка заливается как сумасшедшая, и посредине стоит Стефан. А за кассой сидит какая-то черненькая вертлявая барышня, видно, Стефанова краля.
Но тетка Гершун сидела с бледным лицом и даже глаз не поднимала. Она всё еще злилась и упорствовала: не могла простить Гершуну, что он ушел только потому, что она единственный раз поколотила его кнутовищем, единственный раз за все пятнадцать лет, что они прожили вместе.
— Слышишь, как он играет? — говорили женщины. — Это он! Слышишь: «Пупсик, глаз моих отрада».
Три дня подряд слушала матушка Гершун «Пупсика», — дольше это никто не мог бы вынести. И она наконец отправилась к карусели в сопровождении обеих женщин. Это были те самые соседки (одна с зобом, другая седая и тощая, как кочерыжка), которые когда-то так разозлили матушку Гершун своим смехом. И в самом деле: это был он, ее Стефан!
— Стефан, Стефан! — крикнула она.
Еще немного, и она угодила бы под крутящуюся карусель.
Электрическая шарманка играла так быстро, что чуть не захлебывалась. Но Гершун не обращал на свою старуху никакого внимания. «Пупсик, глаз моих отрада!» — орала труба.
— Стефан, Стефан!
Но Стефан пролетел мимо, и труба хохочет уже на другой стороне: «Даром мне других не надо!»
— Стефан, Стефан! — и опять матушка Гершун ринулась к карусели.
— «Пупсик!..» — и Стефан уже промчался мимо. Матушка Гершун совсем пала духом, соседки отвели ее домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119