О, он совсем не завидовал, и его нисколько не огорчало, что отец больше не хочет его видеть. Напротив! Долгие месяцы день за днем он принужден был входить в комнату больного с наигранной веселой и бодрой миной, в то время как его часто наполняли отвращение и ужас. Разве испытал все это Борис, который приехал только к самому концу?
Янко был наготове. Он не выходил из дому ни на один час и, разумеется, присутствовал при последнем богослужении. Эта церемония была для него пыткой. К чему все это?
Смерть отца на этот раз казалась неизбежной, но Янко, к своему удивлению, не испытывал ни малейшего горя, разве только легкую печаль. У него было одно желание — чтобы все это по возможности скорее кончилось. Он заранее боялся похорон. С горечью вспоминал он то равнодушие, с которым относился к нему отец в последние годы. Более того, как это ни странно, Янко начинал просто ненавидеть умирающего, и в то же время он стыдился этого чувства. Борис, как все заметили, был, напротив, не только потрясен, но почти окаменел от горя.
«Я дурной, испорченный человек, — думал Янко, потягивая коньяк в своей комнате. — Я лишен самых естественных чувств. Да, я поверхностный и эгоистичный человек, и поэтому Сопя никогда меня не полюбит. Она читает Гете и Гейне, я совершенно не достоин ее. Теперь, в эту минуту, я вдруг ясно понял все это. Но я не только легкомыслен и эгоистичен, — я просто черствый человек. Ведь, по правде говоря, я жду смерти этого беспомощного старика, что лежит там наверху, только для того, чтобы выбраться из этих несчастных финансовых затруднений, к которым привело меня мое же легкомыслие. Вот истинное положение вещей, вот подлинный облик Янко Стирбея!»
Ночью глухо выла собака, непрерывно, каким-то странным воем. Может быть, она чуяла начинающееся разложение? Янко с ужасом вздрагивал в полусне.
Под утро барон умер. «Каленое железо» остыло.
IV
Баронесса Ипсиланти легко и быстро поднималась по ступеням «Траяна».
— Можно видеть господина Грегора?
— Простите, господин Грегор уехал в Берлин.
Она посмотрела на Ксавера с упреком, точно он был виноват в отъезде Жака.
— Когда же он вернется?
— К сожалению, неизвестно.
Госпожа Ипсиланти поспешно ушла; она даже не попрощалась, в таком она была дурном настроении. Она быстро прошла через рыночную площадь и свернула в переулок Ратуши. Ее шляпка с розочками съехала совсем на затылок, в таком она была возбуждении. Она вошла в земельный банк и, недолго думая, проникла в святая святых, где восседал директор Марморош.
— Ну, что вы на это скажете, господин Марморош?
Марморош водрузил пенсне на своем плоском носу; его толстое лицо было похоже на блин, словно его укатали паровым катком: губы, нос — все было расплющено. Чудо, что пенсне вообще как-то держалось.
— Ну что тут скажешь? Он мог бы получить от меня какую угодно сумму. Национальный капитал!..
— Что ж теперь делать?
— Вот именно, что ж теперь делать?
Этот Марморош идиот, это ясно! Госпожа Ипсиланти довольно бесцеремонно распрощалась с ним и опять побежала по переулку Ратуши, но уже в другом направлении, она решила зайти к Раулю.
— Что вы скажете теперь, доктор Грегор? — взволнованно воскликнула она, но, прежде чем Рауль успел произнести хоть одно слово, она быстро продолжала: — А я? Мне остается только волосы на себе рвать. Он хотел вести дело со мной. Предлагал мне двадцать — тридцать процентов. Он даже советовал мне купить Дубовый лес. Клянусь вам, это правда. А я, что я сделала? Я его высмеяла! Как глупо, а? Ведь можно было миллион заработать, даже больше, подумайте только! Скажите мне, когда он вернется, когда он опять будет здесь?
Но Рауль ничего не знал. Баронесса в волнении вскочила и поспешила дальше. Ну, этот Рауль Грегор тоже пороха не выдумает!
Лесоторговец Яскульский, громко стуча сапогами, входит в вестибюль «Траяна»:
— Грегор здесь?
— Господин Грегор уехал в Берлин.
Затем является Марморош. Он слегка откашливается, прежде чем спросить о Грегоре. Он всегда откашливается перед тем как открыть рот. Является Роткель. Приходит фабрикант Савош. Приходит даже Феликс Грегор, которого почти никогда не видят в городе. Приходят многие другие.
Все немедленно хотят поговорить с Грегором. Корошек смеется за своей стеклянной дверью. Вот так нашествие! И каждый думает, что он единственный! Ну, теперь весь город будет знать, что Грегор уехал.
Да, Жак уже не в «Траяне». Он покачивается на стальных рессорах курьерского поезда Вена — Берлин. Он лежит на полке спального вагона, в роскошном купе, торжественном, как часовня. Стук железных колес восхищает Жака. Быстрый ритм этих колес уносит его вперед, раскачивание поезда на поворотах доставляет ему наслаждение. Какими невероятными количествами энергии жонглируют люди в наше время, и он — один из них! Он теперь доказал свою принадлежность к современности. Колыбель из стали. Она позвякивает и летит вперед. Как чудесно лежать в этой колыбели молодому человеку, на долю которого выпал успех.
Ему еще чудится запах нефти, ее следы еще остались у него под ногтями и в волосах. Он до сих пор ощущает, как она течет по его рукам. Как забила эта струя! Точно вскрылась артерия земли. По колена в нефти ходили они все, когда отводили фонтан. Как-то они управляются там? Впрочем, там Майер, Майер, работавший на нефтяных источниках в Мексике и Калифорнии. Жак не спал уже две ночи. Он не может спать. Ему нужно бодрствовать, чтобы насладиться своим триумфом. Последние недели расшатали его нервы. Восемьдесят метров, девяносто… На сто десятом метре появились ясные следы нефти. Победа!? Нет! Пока еще нет. Наткнулись на слой гранита. Десять метров, двадцать метров, тридцать метров… Этот гранитный слой лежал у него на груди, давил его несколько недель. Нервы не выдержали, и тогда — этот «Парадиз», Барбара и ее девчонки. Он шутит, и никто не догадывается, что гранитный слой в тридцать метров толщины лежит на его груди! А из Берлина Альвенслебен ежедневно шлет телеграммы. Он не желает больше рисковать ни одним пфеннигом. И вот три дня назад они пробились через гранит и дошли до слоя глины. Там была нефть! Это произошло как раз тогда, когда Жак потерял уже всякую надежду.
Призрачные скопления огней пролетают мимо: вокзалы. Десятки тысяч человек стоят там снаружи и кричат: «Ура, ура, Грегор!» У каждого человека хоть раз в жизни бывает свой шанс. Нужно только не упустить его. Про Жака можно сказать все что угодно, но свой шанс он сумел ухватить. Кометы — красные, зеленые — летят мимо его окна. Да, это тот мир, к которому он принадлежит.
Вечером он будет в Берлине. Будет ужинать с Альвенслебенами — старшим и младшим. Потом, сославшись на усталость, уйдет и купит себе красивую женщину, с гладкой кожей, наманикюренную, завитую, выхоленную, с золотисто-рыжими крашеными волосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Янко был наготове. Он не выходил из дому ни на один час и, разумеется, присутствовал при последнем богослужении. Эта церемония была для него пыткой. К чему все это?
Смерть отца на этот раз казалась неизбежной, но Янко, к своему удивлению, не испытывал ни малейшего горя, разве только легкую печаль. У него было одно желание — чтобы все это по возможности скорее кончилось. Он заранее боялся похорон. С горечью вспоминал он то равнодушие, с которым относился к нему отец в последние годы. Более того, как это ни странно, Янко начинал просто ненавидеть умирающего, и в то же время он стыдился этого чувства. Борис, как все заметили, был, напротив, не только потрясен, но почти окаменел от горя.
«Я дурной, испорченный человек, — думал Янко, потягивая коньяк в своей комнате. — Я лишен самых естественных чувств. Да, я поверхностный и эгоистичный человек, и поэтому Сопя никогда меня не полюбит. Она читает Гете и Гейне, я совершенно не достоин ее. Теперь, в эту минуту, я вдруг ясно понял все это. Но я не только легкомыслен и эгоистичен, — я просто черствый человек. Ведь, по правде говоря, я жду смерти этого беспомощного старика, что лежит там наверху, только для того, чтобы выбраться из этих несчастных финансовых затруднений, к которым привело меня мое же легкомыслие. Вот истинное положение вещей, вот подлинный облик Янко Стирбея!»
Ночью глухо выла собака, непрерывно, каким-то странным воем. Может быть, она чуяла начинающееся разложение? Янко с ужасом вздрагивал в полусне.
Под утро барон умер. «Каленое железо» остыло.
IV
Баронесса Ипсиланти легко и быстро поднималась по ступеням «Траяна».
— Можно видеть господина Грегора?
— Простите, господин Грегор уехал в Берлин.
Она посмотрела на Ксавера с упреком, точно он был виноват в отъезде Жака.
— Когда же он вернется?
— К сожалению, неизвестно.
Госпожа Ипсиланти поспешно ушла; она даже не попрощалась, в таком она была дурном настроении. Она быстро прошла через рыночную площадь и свернула в переулок Ратуши. Ее шляпка с розочками съехала совсем на затылок, в таком она была возбуждении. Она вошла в земельный банк и, недолго думая, проникла в святая святых, где восседал директор Марморош.
— Ну, что вы на это скажете, господин Марморош?
Марморош водрузил пенсне на своем плоском носу; его толстое лицо было похоже на блин, словно его укатали паровым катком: губы, нос — все было расплющено. Чудо, что пенсне вообще как-то держалось.
— Ну что тут скажешь? Он мог бы получить от меня какую угодно сумму. Национальный капитал!..
— Что ж теперь делать?
— Вот именно, что ж теперь делать?
Этот Марморош идиот, это ясно! Госпожа Ипсиланти довольно бесцеремонно распрощалась с ним и опять побежала по переулку Ратуши, но уже в другом направлении, она решила зайти к Раулю.
— Что вы скажете теперь, доктор Грегор? — взволнованно воскликнула она, но, прежде чем Рауль успел произнести хоть одно слово, она быстро продолжала: — А я? Мне остается только волосы на себе рвать. Он хотел вести дело со мной. Предлагал мне двадцать — тридцать процентов. Он даже советовал мне купить Дубовый лес. Клянусь вам, это правда. А я, что я сделала? Я его высмеяла! Как глупо, а? Ведь можно было миллион заработать, даже больше, подумайте только! Скажите мне, когда он вернется, когда он опять будет здесь?
Но Рауль ничего не знал. Баронесса в волнении вскочила и поспешила дальше. Ну, этот Рауль Грегор тоже пороха не выдумает!
Лесоторговец Яскульский, громко стуча сапогами, входит в вестибюль «Траяна»:
— Грегор здесь?
— Господин Грегор уехал в Берлин.
Затем является Марморош. Он слегка откашливается, прежде чем спросить о Грегоре. Он всегда откашливается перед тем как открыть рот. Является Роткель. Приходит фабрикант Савош. Приходит даже Феликс Грегор, которого почти никогда не видят в городе. Приходят многие другие.
Все немедленно хотят поговорить с Грегором. Корошек смеется за своей стеклянной дверью. Вот так нашествие! И каждый думает, что он единственный! Ну, теперь весь город будет знать, что Грегор уехал.
Да, Жак уже не в «Траяне». Он покачивается на стальных рессорах курьерского поезда Вена — Берлин. Он лежит на полке спального вагона, в роскошном купе, торжественном, как часовня. Стук железных колес восхищает Жака. Быстрый ритм этих колес уносит его вперед, раскачивание поезда на поворотах доставляет ему наслаждение. Какими невероятными количествами энергии жонглируют люди в наше время, и он — один из них! Он теперь доказал свою принадлежность к современности. Колыбель из стали. Она позвякивает и летит вперед. Как чудесно лежать в этой колыбели молодому человеку, на долю которого выпал успех.
Ему еще чудится запах нефти, ее следы еще остались у него под ногтями и в волосах. Он до сих пор ощущает, как она течет по его рукам. Как забила эта струя! Точно вскрылась артерия земли. По колена в нефти ходили они все, когда отводили фонтан. Как-то они управляются там? Впрочем, там Майер, Майер, работавший на нефтяных источниках в Мексике и Калифорнии. Жак не спал уже две ночи. Он не может спать. Ему нужно бодрствовать, чтобы насладиться своим триумфом. Последние недели расшатали его нервы. Восемьдесят метров, девяносто… На сто десятом метре появились ясные следы нефти. Победа!? Нет! Пока еще нет. Наткнулись на слой гранита. Десять метров, двадцать метров, тридцать метров… Этот гранитный слой лежал у него на груди, давил его несколько недель. Нервы не выдержали, и тогда — этот «Парадиз», Барбара и ее девчонки. Он шутит, и никто не догадывается, что гранитный слой в тридцать метров толщины лежит на его груди! А из Берлина Альвенслебен ежедневно шлет телеграммы. Он не желает больше рисковать ни одним пфеннигом. И вот три дня назад они пробились через гранит и дошли до слоя глины. Там была нефть! Это произошло как раз тогда, когда Жак потерял уже всякую надежду.
Призрачные скопления огней пролетают мимо: вокзалы. Десятки тысяч человек стоят там снаружи и кричат: «Ура, ура, Грегор!» У каждого человека хоть раз в жизни бывает свой шанс. Нужно только не упустить его. Про Жака можно сказать все что угодно, но свой шанс он сумел ухватить. Кометы — красные, зеленые — летят мимо его окна. Да, это тот мир, к которому он принадлежит.
Вечером он будет в Берлине. Будет ужинать с Альвенслебенами — старшим и младшим. Потом, сославшись на усталость, уйдет и купит себе красивую женщину, с гладкой кожей, наманикюренную, завитую, выхоленную, с золотисто-рыжими крашеными волосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119