И ведь трудно поверить, какая неистовая страстность таилась в этой хрупкой девушке! Он знал немало женщин, но ничего подобного никогда не встречал.
Да, поистине кара господня! Роткель с мольбой протянул руки. Довольно, довольно! Он заговорил о чести своей семьи. Пусть господин Цукор женится на его дочери хотя бы для формы, а затем они могут сейчас же развестись. Но Цукор только смеялся. Жениться? Он и слышать не хочет ни о какой женитьбе, с какой стати! Он еще не кончил своего ученья. Жениться из-за того, что он согласился оказать услугу молодой даме? Ники весело рассмеялся. Он стоял перед Роткелем, расставив ноги, скрестив руки на груди и поигрывая бицепсом правой руки.
— Женитьба нисколько не помешает вам учиться, — сказал Роткель. Он даже готов оплатить из своих денег расходы на ученье.
Ники прислушался. Несколько секунд он не мог найти ответа. Деньги? Какую же примерно сумму имеет в виду господин Роткель? Ники вдруг сделался вежливым. Он сел против Роткеля. Пять тысяч? Ники опять рассмеялся. Он ценит честь семьи Роткель гораздо выше, значительно выше. Они начали торговаться. Роткель был доволен, что Цукор, в общем, принял его предложение, но яростно боролся за свои деньги. Его дочь хорошо воспитана, она говорит по-французски и по-английски, господин Цукор сам видел, как она катается с Франциской в ее ландо. Роткель разгорячился. У него брызгала слюна изо рта. Он клялся, что десять тысяч крон через час после венчания — это его последнее слово. Он вскочил и пригрозил, что уйдет. Завтра же он отошлет дочь за границу, это тоже выход. Тогда Ники сдался. Они составили договор, но, прежде чем подписаться, Ники вытянул у Роткеля еще аванс в пятьсот крон. Роткель взял с Ники слово, что тот никому не скажет об этом соглашении. Ники слово дал.
Он потирал руки, когда Роткель вышел.
— Вот как зарабатывают деньги! — воскликнул он и немедленно сел за стол писать Гизеле.
Он просил у нее прощения, у милой, дорогой Гизелы, просил последнего свидания. «Я люблю тебя как прежде. Это Франциска хотела разлучить тебя со мной. Послезавтра я уезжаю, а завтра буду ждать тебя в „Парадизе“.
Гизела пришла на свидание. Она не могла удержаться. И все было так же, как и раньше. Он как будто только теперь заметил, что она в положении, и предложил ей выйти за него замуж. Но Гизела подняла его на смех.
Роткель опять побежал к Франциске, ломал руки, и Франциска обещала свое посредничество. Вечером, сидя с Гизелой на большом диване, она заговорила об этом деле. Но Гизела вовсе не стремится к замужеству. Зачем? Она считает, что брак — совершенно устарелый и ненужный институт. Она находит, что брак в некотором смысле даже безнравствен. Женщины принуждены, в силу закона, отдаваться своим мужьям, хотят они того или нет. Гизела хочет быть свободной, особенно теперь, когда в Анатоле что ни день появляются новые мужчины.
— Ты видела этого интересного молодого немца?
Но Франциска была того мнения, что надо хоть немножко считаться со своими родителями.
— Твой отец сам хочет, чтобы ты потом развелась.
— А если этого не захочет Ники?
— Ну, тогда ты просто удерешь от него.
Гизела нашла этот план великолепным. Она засмеялась. Ну хорошо, она об этом подумает.
Пришли гости, Гаук и Мадсен из «Национальной нефти», которые последнее время часто навещали Франциску. Это были светские люди, они говорили на всех языках и побывали в дальних странах. Они умели рассказывать такие истории, что только рот откроешь от удивления. Мадсен и Франциска занялись приготовлением коктейля, как это делалось каждый вечер, и Франциска нисколько не скрывала, что ей нравится долговязый датчанин. У него была чудесная фигура! А Гизела и желтолицый мистер Гаук... Ну что ж, Франциска умеет молчать.
III
Жак не переставал удивляться. Ну уж этот Янко! Он, кажется, и впрямь стал совсем другим человеком. Неужели и правда можно так основательно измениться? Теперь он был воплощением активности и дисциплины. И так шло уже несколько месяцев.
Каждое утро, ровно в девять, он являлся в свою контору и несколько часов работал с доходившей до педантизма добросовестностью, пользуясь целой библиотекой специальной литературы. Затем шел осматривать буровые скважины и отдавался этому занятию со страстным усердием, словно опьяненный воздухом, в котором носились мелкие частицы нефти. Он все замечал, во все вникал и сам нередко энергично вмешивался в ход работы. Теперь ему уже нельзя было втереть очки. Жак иногда сопровождал его и каждый раз поражался теми знаниями, которые Янко сумел приобрести за несколько месяцев.
«Голиаф», значительно уже ослабевший, все-таки давал еще ежедневно железнодорожный поезд нефти. Буровые скважины номер два и номер три принесли разочарование: под кладбищем оказалось мало нефти. Зато скважина номер четыре, у самой дороги, была чрезвычайно доходна. Янко мог быть доволен. Его буровые вышки уже вторглись в цыганский квартал. Они стояли между глиняными мазанками и лачугами евреев и цыган, которые совершенно самовольно, без всякого права, поселились здесь. Весь этот участок принадлежал старому крестьянину, жившему в горах, в тридцати километрах от города. Это был наполовину выживший из ума старик. Он ничего не знал о том, что происходило в Анатоле, и был счастлив, когда Янко за участок ни на что не годной земли заплатил ему двадцать тысяч крон. Да, этот Янко оказался совсем неплохим дельцом. Жак радовался за него.
Янко обещал баронессе и Соне ежедневно навещать больного господина Ипсиланти. Он держал свое слово и хоть на минуту, но заходил каждый день. Больной безучастно лежал в постели. Он почти не узнавал Янко. Но эти посещения нисколько не были тягостны для Янко, как опасалась Соня. О нет! Он любил их; любил входить в этот сад и в этот дом. Иногда он подолгу расхаживал по комнатам. Он видел, как Соня спускалась по лестнице, как она стояла на коленях в цветнике, с пылающими щеками. В комнатах еще звучали ее слова. Он питал нежность к некоторым комнатам и даже к мебели. Но об этом он не говорил никому.
Часто он неожиданно приезжал на нефтепромыслы к Жаку, чтобы переговорить с ним по какому-нибудь техническому или коммерческому вопросу, — Янко срочно нужен его совет. Он был не прочь повыведать, кстати, что делается на скважинах «Анатолийской нефти». Жак смотрел на него, покачивая головой. Янко действительно был для него большой загадкой. Ведь Жак знал его как никто. «Может быть, — думал иногда Жак, — он просто старается одурманить себя этой непрерывной работой. Может быть, он день и ночь думает о своей Соне. От него всего можно ожидать».
— А что слышно о Соне? — спрашивал Жак.
Янко улыбался несколько смущенно, как всегда, когда ему задавали этот вопрос, и смотрел в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Да, поистине кара господня! Роткель с мольбой протянул руки. Довольно, довольно! Он заговорил о чести своей семьи. Пусть господин Цукор женится на его дочери хотя бы для формы, а затем они могут сейчас же развестись. Но Цукор только смеялся. Жениться? Он и слышать не хочет ни о какой женитьбе, с какой стати! Он еще не кончил своего ученья. Жениться из-за того, что он согласился оказать услугу молодой даме? Ники весело рассмеялся. Он стоял перед Роткелем, расставив ноги, скрестив руки на груди и поигрывая бицепсом правой руки.
— Женитьба нисколько не помешает вам учиться, — сказал Роткель. Он даже готов оплатить из своих денег расходы на ученье.
Ники прислушался. Несколько секунд он не мог найти ответа. Деньги? Какую же примерно сумму имеет в виду господин Роткель? Ники вдруг сделался вежливым. Он сел против Роткеля. Пять тысяч? Ники опять рассмеялся. Он ценит честь семьи Роткель гораздо выше, значительно выше. Они начали торговаться. Роткель был доволен, что Цукор, в общем, принял его предложение, но яростно боролся за свои деньги. Его дочь хорошо воспитана, она говорит по-французски и по-английски, господин Цукор сам видел, как она катается с Франциской в ее ландо. Роткель разгорячился. У него брызгала слюна изо рта. Он клялся, что десять тысяч крон через час после венчания — это его последнее слово. Он вскочил и пригрозил, что уйдет. Завтра же он отошлет дочь за границу, это тоже выход. Тогда Ники сдался. Они составили договор, но, прежде чем подписаться, Ники вытянул у Роткеля еще аванс в пятьсот крон. Роткель взял с Ники слово, что тот никому не скажет об этом соглашении. Ники слово дал.
Он потирал руки, когда Роткель вышел.
— Вот как зарабатывают деньги! — воскликнул он и немедленно сел за стол писать Гизеле.
Он просил у нее прощения, у милой, дорогой Гизелы, просил последнего свидания. «Я люблю тебя как прежде. Это Франциска хотела разлучить тебя со мной. Послезавтра я уезжаю, а завтра буду ждать тебя в „Парадизе“.
Гизела пришла на свидание. Она не могла удержаться. И все было так же, как и раньше. Он как будто только теперь заметил, что она в положении, и предложил ей выйти за него замуж. Но Гизела подняла его на смех.
Роткель опять побежал к Франциске, ломал руки, и Франциска обещала свое посредничество. Вечером, сидя с Гизелой на большом диване, она заговорила об этом деле. Но Гизела вовсе не стремится к замужеству. Зачем? Она считает, что брак — совершенно устарелый и ненужный институт. Она находит, что брак в некотором смысле даже безнравствен. Женщины принуждены, в силу закона, отдаваться своим мужьям, хотят они того или нет. Гизела хочет быть свободной, особенно теперь, когда в Анатоле что ни день появляются новые мужчины.
— Ты видела этого интересного молодого немца?
Но Франциска была того мнения, что надо хоть немножко считаться со своими родителями.
— Твой отец сам хочет, чтобы ты потом развелась.
— А если этого не захочет Ники?
— Ну, тогда ты просто удерешь от него.
Гизела нашла этот план великолепным. Она засмеялась. Ну хорошо, она об этом подумает.
Пришли гости, Гаук и Мадсен из «Национальной нефти», которые последнее время часто навещали Франциску. Это были светские люди, они говорили на всех языках и побывали в дальних странах. Они умели рассказывать такие истории, что только рот откроешь от удивления. Мадсен и Франциска занялись приготовлением коктейля, как это делалось каждый вечер, и Франциска нисколько не скрывала, что ей нравится долговязый датчанин. У него была чудесная фигура! А Гизела и желтолицый мистер Гаук... Ну что ж, Франциска умеет молчать.
III
Жак не переставал удивляться. Ну уж этот Янко! Он, кажется, и впрямь стал совсем другим человеком. Неужели и правда можно так основательно измениться? Теперь он был воплощением активности и дисциплины. И так шло уже несколько месяцев.
Каждое утро, ровно в девять, он являлся в свою контору и несколько часов работал с доходившей до педантизма добросовестностью, пользуясь целой библиотекой специальной литературы. Затем шел осматривать буровые скважины и отдавался этому занятию со страстным усердием, словно опьяненный воздухом, в котором носились мелкие частицы нефти. Он все замечал, во все вникал и сам нередко энергично вмешивался в ход работы. Теперь ему уже нельзя было втереть очки. Жак иногда сопровождал его и каждый раз поражался теми знаниями, которые Янко сумел приобрести за несколько месяцев.
«Голиаф», значительно уже ослабевший, все-таки давал еще ежедневно железнодорожный поезд нефти. Буровые скважины номер два и номер три принесли разочарование: под кладбищем оказалось мало нефти. Зато скважина номер четыре, у самой дороги, была чрезвычайно доходна. Янко мог быть доволен. Его буровые вышки уже вторглись в цыганский квартал. Они стояли между глиняными мазанками и лачугами евреев и цыган, которые совершенно самовольно, без всякого права, поселились здесь. Весь этот участок принадлежал старому крестьянину, жившему в горах, в тридцати километрах от города. Это был наполовину выживший из ума старик. Он ничего не знал о том, что происходило в Анатоле, и был счастлив, когда Янко за участок ни на что не годной земли заплатил ему двадцать тысяч крон. Да, этот Янко оказался совсем неплохим дельцом. Жак радовался за него.
Янко обещал баронессе и Соне ежедневно навещать больного господина Ипсиланти. Он держал свое слово и хоть на минуту, но заходил каждый день. Больной безучастно лежал в постели. Он почти не узнавал Янко. Но эти посещения нисколько не были тягостны для Янко, как опасалась Соня. О нет! Он любил их; любил входить в этот сад и в этот дом. Иногда он подолгу расхаживал по комнатам. Он видел, как Соня спускалась по лестнице, как она стояла на коленях в цветнике, с пылающими щеками. В комнатах еще звучали ее слова. Он питал нежность к некоторым комнатам и даже к мебели. Но об этом он не говорил никому.
Часто он неожиданно приезжал на нефтепромыслы к Жаку, чтобы переговорить с ним по какому-нибудь техническому или коммерческому вопросу, — Янко срочно нужен его совет. Он был не прочь повыведать, кстати, что делается на скважинах «Анатолийской нефти». Жак смотрел на него, покачивая головой. Янко действительно был для него большой загадкой. Ведь Жак знал его как никто. «Может быть, — думал иногда Жак, — он просто старается одурманить себя этой непрерывной работой. Может быть, он день и ночь думает о своей Соне. От него всего можно ожидать».
— А что слышно о Соне? — спрашивал Жак.
Янко улыбался несколько смущенно, как всегда, когда ему задавали этот вопрос, и смотрел в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119