Это еще ничего – можно было бы угодить и в места похуже, например в северную часть этого же континента, где сейчас был самый разгар зимы. Эрвин достал из котомки новую куртку, еще не надеванную и служившую гнездом для Дики, натянул ее на себя и запахнулся поплотнее. Кикимора, почти не просыпаясь, перебралась на привычное место за его пазухой.
Он подумал о дороге, и чутье тут же подсказало ему, куда идти. Дорога оказалась недалеко. Широкая, наезженная, она явно вела к большому поселению, но в какую сторону? Получив ответ и на этот вопрос, Эрвин зашагал вдоль разбитой и раскатанной колеи – совсем недавно здесь была непролазная грязь.
Как странно, думал он. Судьба словно играет с ним, как ветер играет оторванным с дерева листком, оставляя беднягу в покое ровно настолько, чтобы тот успел подумать, будто невидимый шалун позабыл о нем. И новый порыв ветра, и снова он несется по миру…
Его деревом была академия. В изнурительных скитаниях по второму континенту Эрвин почти не вспоминал ее, но теперь его мысленному взору ясно представились ее строгие здания, огромные часы с фигурными стрелками на башне главного корпуса, тихая и чистая столовая, где стояли три длинных стола – для старших, помладше и самых маленьких – с широко поставленными стульями, куда они садились есть молча, с привычной уверенностью управляясь с набором всевозможных ложечек, вилок, ножей и щипчиков, полагающихся к столу на светских приемах.
Наверное, ему вспомнилась именно столовая, потому что он был голоден. Эрвин отвлекся от нее и стал вспоминать библиотеку, где даже в разгар летней жары стояла прохлада. И тишина. Неужели он больше никогда не войдет туда и не раскроет толстые тома древних книг? Но что ему были эти книги сейчас, когда насмешливая судьба упорно заставляла его читать другую книгу – книгу жизни.
Те четверо, вместе с которыми он должен был покинуть академию настоящим магом, выпускником с ее ручательством за свои знания и умения – они, наверное, уже ехали к местам своей работы, а кое-кто из них, возможно, уже приехал и начал работать. То же самое должно было случиться и с ним.
Но не случилось. Ему уже не быть настоящим магом, гордым своим призванием, уверенным и в себе, и в своем месте в этом мире. Ему уже не сесть на белую лару под восхищенные взгляды младших учеников и не унестись в небо. Его ноги обречены твердо ступать по земле.
Задумавшись, Эрвин вдруг споткнулся и чуть не упал – его нога зацепилась за торчащий из земли корень. Твердо ступать… Он хихикнул про себя, а затем засмеялся вслух, благо на дороге никого не было и некому было принять его за сумасшедшего.
А если бы и было кому – что ему, бродяге, их мнение? Какое ему дело до того, за кого его примут? Эрвин смеялся и смеялся, не в силах остановиться – это пусть дипломированные маги заботятся о том, за кого их примут! И не важно, на небе ты или на земле – твердо ступать невозможно, если ты забылся, утратил бдительность! В одно мгновение он словно освободился от невидимых пут, и ему вдруг стало легко и безразлично – он точно так же смеялся бы посреди базарной площади, размахивая котомкой и закинув лицо к небу.
Как все, оказывается, было просто! Он думал, что потерял, а он приобрел – то, чего никогда не получить дипломированному магу, связанному обязательствами перед академией, которая учила его, и перед нанимателями, которые платили ему жалованье. Свободу. Свободу голодать, бродить по миру, браться за любое подвернувшееся дело, свободу выбирать пути и позволять судьбе играть ими. Свободу быть самим собой.
Да и кто сказал, что ему не быть настоящим магом? Академия? Наставники, утверждавшие, что нельзя стать настоящим магом без напутственного слова ректора? Что ему этот ректор, когда он сам себе слово! Никто не мог запретить ему быть магом, потому что он родился магом, – точно так же, как никто не мог запретить ему быть человеком, потому что он родился человеком.
Эрвин смеялся и смеялся посреди разбитой, пустынной дороги – голодный, невыспавшийся, без гроша в кармане, без малейшего понятия, куда он придет, что с ним случится за следующим поворотом, он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым. Все его невзгоды, и прошлые и будущие, казались ему недорогой ценой за это знание.
* * *
Поздним вечером Эрвин увидел на горизонте городскую стену. Его усталые ноги сами собой зашевелились быстрее. Нужно было успеть в город до закрытия ворот, а там – таверна с горячей, сытной едой, теплая гостиница… У него еще оставались кое-какие медяки после покупки новой одежды и шаффы, и этого должно было хватить на несколько дней, если тратить разумно. А что дальше – там видно будет.
Стражники уже возились со спусковой лебедкой, когда он вошел под каменную арку ворот. Может, они и не заметили бы невзрачного бродягу с тощей дорожной сумкой через плечо, но Эрвина вдруг дернуло обратиться к ним.
– Какой это город? – спросил он у ближайшего стражника.
– Зулран, – машинально ответил тот и вдруг, насторожившись, уставился на него. – А ты кто такой?
– Да никто, – пожал плечами Эрвин. – Просто иду, и все.
– А что тебе здесь нужно?
– Да ничего, – снова пожал плечами Эрвин. – Поесть, переночевать…
– А ну-ка, поди сюда, – скомандовал ему стражник.
– Это еще зачем?
– А затем, что мы должны осматривать каждого, кто приходит к нам в город. Чтобы не пронес чего недозволенного – оружия там или чего еще.
Эрвин впервые слышал, что путников обыскивают на входе в город. Однако порядки везде были разными, и он подчинился. Что здесь могут найти у него – разве что кинжальчик мага, который никак не мог считаться оружием. Он равнодушно смотрел, как стражник полез к нему в котомку, как откинул верхний клапан…
– А это что?! – раздался торжествующий возглас. Стражник вытащил из котомки Эрвина руку с зажатым в ней пучком сушеной травки. – Клянусь зеленой рожей Гбызга, это же шаффа!
Гбызг, насколько помнилось Эрвину, был каким-то свиррским воякой, чьи выдающиеся заслуги в деле уничтожения себе подобных вот уже несколько веков помнили не только сами свирры, но и все, кто считал наилучшим доказательством своей правоты какую-нибудь штуковину потяжелее, лучше всего железную.
– Ну и что, что шаффа? – недоуменно спросил он, только сейчас вспомнив, что у него после ночной вылазки осталась целая охапка этой травки, взятой с запасом.
– А то, что к нам запрещено ввозить шаффу. Здешние свирры с ума сходят – сначала по ней, а после от нее – и устраивают беспорядки в городе. Градоначальник запретил ввозить ее, но всегда находятся ловкие парни вроде тебя, потому что она здесь ценится на вес золота. Нам велено ловить таких и доставлять в городскую тюрьму для суда.
– Для суда? – переспросил Эрвин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Он подумал о дороге, и чутье тут же подсказало ему, куда идти. Дорога оказалась недалеко. Широкая, наезженная, она явно вела к большому поселению, но в какую сторону? Получив ответ и на этот вопрос, Эрвин зашагал вдоль разбитой и раскатанной колеи – совсем недавно здесь была непролазная грязь.
Как странно, думал он. Судьба словно играет с ним, как ветер играет оторванным с дерева листком, оставляя беднягу в покое ровно настолько, чтобы тот успел подумать, будто невидимый шалун позабыл о нем. И новый порыв ветра, и снова он несется по миру…
Его деревом была академия. В изнурительных скитаниях по второму континенту Эрвин почти не вспоминал ее, но теперь его мысленному взору ясно представились ее строгие здания, огромные часы с фигурными стрелками на башне главного корпуса, тихая и чистая столовая, где стояли три длинных стола – для старших, помладше и самых маленьких – с широко поставленными стульями, куда они садились есть молча, с привычной уверенностью управляясь с набором всевозможных ложечек, вилок, ножей и щипчиков, полагающихся к столу на светских приемах.
Наверное, ему вспомнилась именно столовая, потому что он был голоден. Эрвин отвлекся от нее и стал вспоминать библиотеку, где даже в разгар летней жары стояла прохлада. И тишина. Неужели он больше никогда не войдет туда и не раскроет толстые тома древних книг? Но что ему были эти книги сейчас, когда насмешливая судьба упорно заставляла его читать другую книгу – книгу жизни.
Те четверо, вместе с которыми он должен был покинуть академию настоящим магом, выпускником с ее ручательством за свои знания и умения – они, наверное, уже ехали к местам своей работы, а кое-кто из них, возможно, уже приехал и начал работать. То же самое должно было случиться и с ним.
Но не случилось. Ему уже не быть настоящим магом, гордым своим призванием, уверенным и в себе, и в своем месте в этом мире. Ему уже не сесть на белую лару под восхищенные взгляды младших учеников и не унестись в небо. Его ноги обречены твердо ступать по земле.
Задумавшись, Эрвин вдруг споткнулся и чуть не упал – его нога зацепилась за торчащий из земли корень. Твердо ступать… Он хихикнул про себя, а затем засмеялся вслух, благо на дороге никого не было и некому было принять его за сумасшедшего.
А если бы и было кому – что ему, бродяге, их мнение? Какое ему дело до того, за кого его примут? Эрвин смеялся и смеялся, не в силах остановиться – это пусть дипломированные маги заботятся о том, за кого их примут! И не важно, на небе ты или на земле – твердо ступать невозможно, если ты забылся, утратил бдительность! В одно мгновение он словно освободился от невидимых пут, и ему вдруг стало легко и безразлично – он точно так же смеялся бы посреди базарной площади, размахивая котомкой и закинув лицо к небу.
Как все, оказывается, было просто! Он думал, что потерял, а он приобрел – то, чего никогда не получить дипломированному магу, связанному обязательствами перед академией, которая учила его, и перед нанимателями, которые платили ему жалованье. Свободу. Свободу голодать, бродить по миру, браться за любое подвернувшееся дело, свободу выбирать пути и позволять судьбе играть ими. Свободу быть самим собой.
Да и кто сказал, что ему не быть настоящим магом? Академия? Наставники, утверждавшие, что нельзя стать настоящим магом без напутственного слова ректора? Что ему этот ректор, когда он сам себе слово! Никто не мог запретить ему быть магом, потому что он родился магом, – точно так же, как никто не мог запретить ему быть человеком, потому что он родился человеком.
Эрвин смеялся и смеялся посреди разбитой, пустынной дороги – голодный, невыспавшийся, без гроша в кармане, без малейшего понятия, куда он придет, что с ним случится за следующим поворотом, он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым. Все его невзгоды, и прошлые и будущие, казались ему недорогой ценой за это знание.
* * *
Поздним вечером Эрвин увидел на горизонте городскую стену. Его усталые ноги сами собой зашевелились быстрее. Нужно было успеть в город до закрытия ворот, а там – таверна с горячей, сытной едой, теплая гостиница… У него еще оставались кое-какие медяки после покупки новой одежды и шаффы, и этого должно было хватить на несколько дней, если тратить разумно. А что дальше – там видно будет.
Стражники уже возились со спусковой лебедкой, когда он вошел под каменную арку ворот. Может, они и не заметили бы невзрачного бродягу с тощей дорожной сумкой через плечо, но Эрвина вдруг дернуло обратиться к ним.
– Какой это город? – спросил он у ближайшего стражника.
– Зулран, – машинально ответил тот и вдруг, насторожившись, уставился на него. – А ты кто такой?
– Да никто, – пожал плечами Эрвин. – Просто иду, и все.
– А что тебе здесь нужно?
– Да ничего, – снова пожал плечами Эрвин. – Поесть, переночевать…
– А ну-ка, поди сюда, – скомандовал ему стражник.
– Это еще зачем?
– А затем, что мы должны осматривать каждого, кто приходит к нам в город. Чтобы не пронес чего недозволенного – оружия там или чего еще.
Эрвин впервые слышал, что путников обыскивают на входе в город. Однако порядки везде были разными, и он подчинился. Что здесь могут найти у него – разве что кинжальчик мага, который никак не мог считаться оружием. Он равнодушно смотрел, как стражник полез к нему в котомку, как откинул верхний клапан…
– А это что?! – раздался торжествующий возглас. Стражник вытащил из котомки Эрвина руку с зажатым в ней пучком сушеной травки. – Клянусь зеленой рожей Гбызга, это же шаффа!
Гбызг, насколько помнилось Эрвину, был каким-то свиррским воякой, чьи выдающиеся заслуги в деле уничтожения себе подобных вот уже несколько веков помнили не только сами свирры, но и все, кто считал наилучшим доказательством своей правоты какую-нибудь штуковину потяжелее, лучше всего железную.
– Ну и что, что шаффа? – недоуменно спросил он, только сейчас вспомнив, что у него после ночной вылазки осталась целая охапка этой травки, взятой с запасом.
– А то, что к нам запрещено ввозить шаффу. Здешние свирры с ума сходят – сначала по ней, а после от нее – и устраивают беспорядки в городе. Градоначальник запретил ввозить ее, но всегда находятся ловкие парни вроде тебя, потому что она здесь ценится на вес золота. Нам велено ловить таких и доставлять в городскую тюрьму для суда.
– Для суда? – переспросил Эрвин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102