Помимо тех земель, что вы получите в наследство, я отдам вам свои итальянские владения – таким образом вы получаете половину Италии. Остальное вы возьмете сами.
– О!
– Затем вы обращаете свои взоры к Франции. Ведь это мечта вашего отца. Вы захватываете ее, перейдя через Пиренеи и Альпы. Одновременно ваши армии выходят к Фландрии. Быстро проведенная кампания отдает в ваши руки Францию, которая никогда не примет короля-гугенота. Тогда вы двинетесь на север и на восток, захватите Германию, как до этого захватили Францию, и создадите империю более могущественную, нежели та, что была у Карла Великого. Вы – повелитель мира! Вот что вы сможете сделать, если примете мою руку, которую я протягиваю вам. Ну что, вы согласны?
Излагая свои грандиозные планы, Фауста мало-помалу воодушевилась. Ее горячая, страстная речь, ее пылающий взор заставили Тореро забыть обо всем и так увлечься, что он, не зная, происходит это во сне или наяву, воскликнул:
– Только человек, охваченный безумием, может отказаться от такого! Но вы, сударыня, вы?! Вы с такой поразительной небрежностью выбрасываете целые миллионы во имя осуществления этого замысла, вы намереваетесь отдать мне свои владения, вы, наконец, раскрываете передо мной блистательные картины чудесного могущества – чего же вы требуете от меня? Какая будет ваша цена?
Фауста помолчала. Затем, пристально глядя прямо в глаза дона Сезара, она произнесла – медленно, едва ли не по слогам:
– Я разделю вашу славу, ваше состояние, ваше могущество.
Без колебаний, без малейшего сожаления, он вскричал в порыве восторга:
– Да-да, конечно же!
Фауста отметила про себя, с какой готовностью он принял ее условия.
«Слишком уж бескорыстен, – подумала она. – Впрочем, если поразмыслить, я предпочитаю видеть его именно таким».
А вслух сказала, по-прежнему пронзительно глядя на дона Сезара:
– Остается решить, как именно все это будет поделено.
Тореро с изумительной беззаботностью махнул рукой, и Фауста легонько усмехнулась.
– Однако вам необходимо это знать, – мягко произнесла она.
Он ответил чрезвычайно любезно:
– Все, что бы вы ни сделали, будет одобрено мною.
И все же принцесса продолжала:
– Я предлагаю вам следующее…
На какой-то крохотный миг она умолкла, что заставило Тореро встрепенуться и с любопытством податься к ней, а затем холодно произнесла:
– Я стану вашей женой!
Тореро вскочил. Он ожидал чего угодно, но только не подобных притязаний, да еще выраженных в столь цинической форме; надо признать, он почувствовал себя оскорбленным.
Чудесный сон улетучился, и дон Сезар оказался лицом к лицу с грубой действительностью.
То неестественное воодушевление, которое овладело им в присутствии Фаусты, внезапно рассеялось. Ошеломленный, он смотрел на принцессу и не узнавал ее. Ему казалось, что перед ним стоит другая женщина. В какой-то момент в пылу восторга эта красавица вызвала в нем желание. Теперь же он смотрел на Фаусту совершенно иными глазами. Да, она была по-прежнему прекрасна, но ее красота не только не привлекала его, а напротив, отталкивала, ибо он внезапно увидел в ней что-то мрачное, роковое. Короче говоря, Фауста пугала его.
Потрясенный, он смог лишь пролепетать:
– Вы станете моей женой? Вы, сударыня?! Вы?!
Принцесса поняла, что настал решающий миг. Она выпрямилась во весь рост, приняла тот вид властительницы, который обычно делал ее неотразимой, и, смягчив блеск своих черных глаз, сказала:
– Посмотрите на меня. Разве я недостаточно молода и хороша собой? И разве не буду я правительницей, во всем достойной того всемогущественного монарха, каким вы совсем скоро станете?
– Я вижу, – отвечал дон Сезар, к которому вернулась вся трезвость мысли, – я вижу, что вы и вправду – олицетворение молодости, а что до вашей красоты, то – поверьте, я говорю искренне! И никогда ни одна красавица не сравнится с вами. Вы, сударыня, уже являетесь совершенным образцом монаршего величия, и самые великие королевы покажутся рядом с вами простыми камеристками. Но…
– Но?.. Выскажитесь до конца, – холодно предложила принцесса.
– Да, я выскажусь до конца. Вы не обычная женщина, и только полная откровенность может быть достойна такой благородной и гордой натуры, как ваша. И потому я скажу совершенно откровенно, не изображая ложного смирения: я вовсе не считаю себя достойным величайшей чести, которую вы хотите мне оказать. Вы слишком властительница и недостаточно… женщина.
Фауста чуть презрительно улыбнулась.
– Если я, как вы говорите, слишком властительница, то вы как раз совсем не властитель. Пришла пора отрешиться от того, чем вы были раньше, и проникнуться мыслью о том, что отныне вы – первое лицо в королевстве после короля. А завтра, быть может, вы и сами станете королем. Вы будете играть важную роль на мировых подмостках. Вы более не принадлежите себе. Мысли, чувства, могущие показаться вам естественными в ту пору, когда вы были простым дворянином, теперь, в вашем новом положении, совершенно неуместны. Отныне вы не просто мужчина – вы король. Вам должно привыкнуть видеть и мыслить по-королевски. Неужто вам пришла в голову сумасбродная мысль, будто между нами может идти речь о любви? Я не хочу этому верить. Я – монархиня и должна оставаться ею, прежде чем быть женщиной, и точно так же мужчина в вас должен уступить место монарху.
Ее слова не очень убедили Тореро; он покачал головой:
– Эти чувства естественны для вас – вы родились и жили властительницей. Но я, сударыня, всего лишь простой смертный, и, если мое сердце говорит, я прислушиваюсь к нему.
Фауста отважно добавила:
– И ваше сердце занято.
Тореро, глядя ей прямо в лицо, без вызова, но твердо ответил:
– Да, сударыня.
– Я это знала, милостивый государь, но сие обстоятельство меня ни на миг не остановило. Сделанное мною предложение вам моей руки остается в силе.
– Вы не знаете меня, сударыня. Однажды отдав мое сердце, я отдал его навсегда и обратно не заберу.
Фауста презрительно пожала плечами.
– Король позабудет о своих увлечениях той поры, когда он был простым тореадором. Иначе и быть не может.
И так как Тореро собирался возразить, она поторопилась воскликнуть:
– Не говорите ничего! Не совершайте непоправимого. Хорошенько поразмыслите – и вы все поймете. Вы дадите мне ответ… ну, скажем, послезавтра. События, которые произойдут завтра, лучше всяких речей заставят вас понять, каким опасностям вы подвергнетесь, если у вас недостанет благоразумия принять мое предложение. Вы сможете убедиться своими собственными глазами – опасности эти таковы, что вы неизбежно погибнете, если я уберу свою руку, простертую над вашей головой.
И, не давая ему времени вставить хотя бы слово, принцесса сказала уже гораздо мягче:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
– О!
– Затем вы обращаете свои взоры к Франции. Ведь это мечта вашего отца. Вы захватываете ее, перейдя через Пиренеи и Альпы. Одновременно ваши армии выходят к Фландрии. Быстро проведенная кампания отдает в ваши руки Францию, которая никогда не примет короля-гугенота. Тогда вы двинетесь на север и на восток, захватите Германию, как до этого захватили Францию, и создадите империю более могущественную, нежели та, что была у Карла Великого. Вы – повелитель мира! Вот что вы сможете сделать, если примете мою руку, которую я протягиваю вам. Ну что, вы согласны?
Излагая свои грандиозные планы, Фауста мало-помалу воодушевилась. Ее горячая, страстная речь, ее пылающий взор заставили Тореро забыть обо всем и так увлечься, что он, не зная, происходит это во сне или наяву, воскликнул:
– Только человек, охваченный безумием, может отказаться от такого! Но вы, сударыня, вы?! Вы с такой поразительной небрежностью выбрасываете целые миллионы во имя осуществления этого замысла, вы намереваетесь отдать мне свои владения, вы, наконец, раскрываете передо мной блистательные картины чудесного могущества – чего же вы требуете от меня? Какая будет ваша цена?
Фауста помолчала. Затем, пристально глядя прямо в глаза дона Сезара, она произнесла – медленно, едва ли не по слогам:
– Я разделю вашу славу, ваше состояние, ваше могущество.
Без колебаний, без малейшего сожаления, он вскричал в порыве восторга:
– Да-да, конечно же!
Фауста отметила про себя, с какой готовностью он принял ее условия.
«Слишком уж бескорыстен, – подумала она. – Впрочем, если поразмыслить, я предпочитаю видеть его именно таким».
А вслух сказала, по-прежнему пронзительно глядя на дона Сезара:
– Остается решить, как именно все это будет поделено.
Тореро с изумительной беззаботностью махнул рукой, и Фауста легонько усмехнулась.
– Однако вам необходимо это знать, – мягко произнесла она.
Он ответил чрезвычайно любезно:
– Все, что бы вы ни сделали, будет одобрено мною.
И все же принцесса продолжала:
– Я предлагаю вам следующее…
На какой-то крохотный миг она умолкла, что заставило Тореро встрепенуться и с любопытством податься к ней, а затем холодно произнесла:
– Я стану вашей женой!
Тореро вскочил. Он ожидал чего угодно, но только не подобных притязаний, да еще выраженных в столь цинической форме; надо признать, он почувствовал себя оскорбленным.
Чудесный сон улетучился, и дон Сезар оказался лицом к лицу с грубой действительностью.
То неестественное воодушевление, которое овладело им в присутствии Фаусты, внезапно рассеялось. Ошеломленный, он смотрел на принцессу и не узнавал ее. Ему казалось, что перед ним стоит другая женщина. В какой-то момент в пылу восторга эта красавица вызвала в нем желание. Теперь же он смотрел на Фаусту совершенно иными глазами. Да, она была по-прежнему прекрасна, но ее красота не только не привлекала его, а напротив, отталкивала, ибо он внезапно увидел в ней что-то мрачное, роковое. Короче говоря, Фауста пугала его.
Потрясенный, он смог лишь пролепетать:
– Вы станете моей женой? Вы, сударыня?! Вы?!
Принцесса поняла, что настал решающий миг. Она выпрямилась во весь рост, приняла тот вид властительницы, который обычно делал ее неотразимой, и, смягчив блеск своих черных глаз, сказала:
– Посмотрите на меня. Разве я недостаточно молода и хороша собой? И разве не буду я правительницей, во всем достойной того всемогущественного монарха, каким вы совсем скоро станете?
– Я вижу, – отвечал дон Сезар, к которому вернулась вся трезвость мысли, – я вижу, что вы и вправду – олицетворение молодости, а что до вашей красоты, то – поверьте, я говорю искренне! И никогда ни одна красавица не сравнится с вами. Вы, сударыня, уже являетесь совершенным образцом монаршего величия, и самые великие королевы покажутся рядом с вами простыми камеристками. Но…
– Но?.. Выскажитесь до конца, – холодно предложила принцесса.
– Да, я выскажусь до конца. Вы не обычная женщина, и только полная откровенность может быть достойна такой благородной и гордой натуры, как ваша. И потому я скажу совершенно откровенно, не изображая ложного смирения: я вовсе не считаю себя достойным величайшей чести, которую вы хотите мне оказать. Вы слишком властительница и недостаточно… женщина.
Фауста чуть презрительно улыбнулась.
– Если я, как вы говорите, слишком властительница, то вы как раз совсем не властитель. Пришла пора отрешиться от того, чем вы были раньше, и проникнуться мыслью о том, что отныне вы – первое лицо в королевстве после короля. А завтра, быть может, вы и сами станете королем. Вы будете играть важную роль на мировых подмостках. Вы более не принадлежите себе. Мысли, чувства, могущие показаться вам естественными в ту пору, когда вы были простым дворянином, теперь, в вашем новом положении, совершенно неуместны. Отныне вы не просто мужчина – вы король. Вам должно привыкнуть видеть и мыслить по-королевски. Неужто вам пришла в голову сумасбродная мысль, будто между нами может идти речь о любви? Я не хочу этому верить. Я – монархиня и должна оставаться ею, прежде чем быть женщиной, и точно так же мужчина в вас должен уступить место монарху.
Ее слова не очень убедили Тореро; он покачал головой:
– Эти чувства естественны для вас – вы родились и жили властительницей. Но я, сударыня, всего лишь простой смертный, и, если мое сердце говорит, я прислушиваюсь к нему.
Фауста отважно добавила:
– И ваше сердце занято.
Тореро, глядя ей прямо в лицо, без вызова, но твердо ответил:
– Да, сударыня.
– Я это знала, милостивый государь, но сие обстоятельство меня ни на миг не остановило. Сделанное мною предложение вам моей руки остается в силе.
– Вы не знаете меня, сударыня. Однажды отдав мое сердце, я отдал его навсегда и обратно не заберу.
Фауста презрительно пожала плечами.
– Король позабудет о своих увлечениях той поры, когда он был простым тореадором. Иначе и быть не может.
И так как Тореро собирался возразить, она поторопилась воскликнуть:
– Не говорите ничего! Не совершайте непоправимого. Хорошенько поразмыслите – и вы все поймете. Вы дадите мне ответ… ну, скажем, послезавтра. События, которые произойдут завтра, лучше всяких речей заставят вас понять, каким опасностям вы подвергнетесь, если у вас недостанет благоразумия принять мое предложение. Вы сможете убедиться своими собственными глазами – опасности эти таковы, что вы неизбежно погибнете, если я уберу свою руку, простертую над вашей головой.
И, не давая ему времени вставить хотя бы слово, принцесса сказала уже гораздо мягче:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111