Да, сомнений быть не может: его снисходительность, та легкость, с какой он согласился на мои условия, – все это было западней и имело целью внушить мне доверие и заставить выдать себя. Почему я не привела с собой трех моих храбрых французов!.. По крайней мере, я бы не сдалась без боя!»
Эти размышления пронеслись в ее мозгу со стремительностью молнии, однако ее лицо по-прежнему оставалось спокойным и приветливым, на нем лишь возникло выражение некоторого удивления, которое она сочла необходимым проявить. Принцесса была не только грозным бойцом – она была также отличным игроком, умевшим сохранять хладнокровие и спокойствие как после выигранной, так и после проигранной схватки. Король же тем временем повернулся к ней и произнес подозрительно:
– Вы что-то слышали об этом, сударыня? Говорите! Заклинаю вас небом, говорите! Объяснитесь же!
Фауста горделиво подняла голову и посмотрела прямо в глаза Эспинозе:
– Все, что говорит его высокопреосвященство, есть сущая правда.
Король спросил ее суровым тоном:
– Как же могло статься, что, зная все это, сударыня, вы не сочли своим долгом предупредить нас?
Фауста решила зайти в своей отваге так далеко, что это могло стать для нее роковым. Несгибаемое мужество этой удивительной женщины не раз проявлялось во множестве критических ситуаций; сейчас она тоже уже нащупывала рукоятку небольшого кинжальчика, висевшего у нее на боку; ее орлиный взор уже измерял расстояние, отделявшее балкон от земли, и она прикидывала, как ловко выполненный прыжок смог бы избавить ее от опасности немедленного ареста; она уже открыла рот, чтобы произнести блестящую дерзость, и напрягла мускулы для задуманного прыжка, когда великий инквизитор заявил – на сей раз мягким голосом:
– Я обратился к свидетельству принцессы, будучи уверен, что она подтвердит мои слова. Но я не сказал, что подозреваю ее или что она хоть как-то замешана в безумной затее, заранее обреченной на неудачу (он особо выделил эти слова). И если принцесса молчала, то лишь потому, что она не могла заговорить, не преступив законов чести. Кроме того, она знала, что мне все известно, и, должно быть, полагала, причем совершенно справедливо, что я сумею выполнить свой долг.
Слово, которое должно было обречь Фаусту на верную гибель, так и не сорвалось с ее уст, ее напрягшиеся мускулы постепенно расслабились, ее рука больше не тянулась к рукоятке кинжала; одобрительно кивая словам великого инквизитора, она думала:
«Почему Эспиноза спас меня? Хотел ли он просто предостеречь меня? Возможно. Что это – чрезмерная вера в свои силы или же просто выражение презрения к моей особе? Это надо узнать, и я это узнаю».
Король, успокоенный заявлением великого инквизитора, которому всецело доверял, соблаговолил принести извинения:
– Простите мне мою поспешность, сударыня, но все сказанное господином великим инквизитором настолько необычно, настолько непостижимо, что, согласитесь, я имел право усомниться во всем и во всех.
Фауста милостиво приняла королевские извинения, одарив Филиппа любезной улыбкой.
Эспиноза делался все более угрюмым, ибо король еще ничего не ответил на его требования. И великий инквизитор, сняв с Фаусты обвинение как раз в тот момент, когда, казалось, он хотел уничтожить ее, продолжил голосом, в котором вновь слышались громовые раскаты:
– А теперь, сир, когда я открыл вам истину, когда я показал вам, что именно злоумышляют те самые добрые, на ваш взгляд, люди, чья судьба вызывает у вас такую жалость, я, следуя воле моего короля, пойду отменить данные мною приказания: пусть они получат простор для своих действий, пусть у них будет полная свобода для выполнения их черного замысла.
И, не дожидаясь ответа, он резкими, решительными шагами направился к выходу.
– Остановитесь, кардинал! – крикнул король.
Эспиноза ожидал этого приказа; он был уверен, что услышит его от своего хозяина. Не торопясь, не выказывая ни радости, ни торжества, с замечательным при данных обстоятельствах спокойствием он обернулся – без чрезмерной поспешности, но и без чрезмерной медлительности – и послушно, будто ничего не произошло, вернулся на свое место, встав позади королевского кресла.
– Господин кардинал, – обратился к нему Филипп достаточно громко, чтобы все, кто находился в ложе, слышали его, – вы отличный слуга, и мы не забудем того, что вы сделали для нас сегодня.
Эспиноза отвесил глубокий поклон. Как он и надеялся, ему удалось настоять на своем.
– Прикажите начать бой этого пресловутого Тореро, – добавил король. – Будет любопытно посмотреть, заслуживает ли этот негодяй той славы, которая гремит о нем по всей Андалузии.
Глава 10
ТРИУМФ ЧИКО
Тореро стоял на арене. В левой руке он держал красный атласный плащ, в правой – свою парадную шпагу. Плащ этот был особый, очень и очень небольшой. Кажется, мы уже говорили, что он являлся предшественником того, что сегодня на языке тореадоров называется мулетта.
Что касается шпаги (до сего дня дон Сезар еще ни разу не воспользовался ею по прямому назначению), то, несмотря на ее обманчиво парадный вид, это было замечательное оружие, прочное и гибкое, изготовленное в мастерской одного из лучших оружейников Толедо (в этом городе, как известно, насчитывалось немало оружейников, и притом очень прославленных).
Рядом с Тореро находились два его помощника и карлик Чико. Все четверо стояли у входа на арену; сам Тореро беседовал с Пардальяном – тот объявил о своем намерении наблюдать за боем именно с этого места: по его мнению, оно было весьма удобным на тот случай, если ему вдруг понадобится вмешаться.
Коридор рядом со входом был до отказа заполнен людьми – судя по всему, это были многочисленные слуги, нанятые для такого торжественного случая.
Ни Пардальян, ни Тореро не обратили ни малейшего внимания на тех, кто здесь толпился, ибо полагали, что все они находились тут по праву.
Наступил момент, когда пора было начинать схватку.
Тореро пожал руку Пардальяну и пошел на середину арены, направляясь к тем воротцам, откуда вот-вот должен был появиться бык, с которым ему предстояло сразиться. Двое его помощников и его паж Чико, которые, начиная с этой минуты, обязаны были неотлучно находится при хозяине, держались чуть позади.
Как только дон Сезар занял свое место, все зеваки, до сих пор заполнявшие арену, поспешили очистить поле боя, так как быка могли выпустить неожиданно; они побежали со всех ног к ограждению и принялись торопливо перебираться через него под шуточки развеселившейся толпы. Это поспешное бегство повторялось в начале каждого боя, и каждый раз оно неизменно вызывало все то же веселье и все те же грубые шутки.
Придворные, с давних пор привыкшие читать по лицу Филиппа II его настроение и в соответствии с этим изображавшие то или иное чувство и на своих лицах, не ощущали нынче в присутствии короля ни малейшего смущения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Эти размышления пронеслись в ее мозгу со стремительностью молнии, однако ее лицо по-прежнему оставалось спокойным и приветливым, на нем лишь возникло выражение некоторого удивления, которое она сочла необходимым проявить. Принцесса была не только грозным бойцом – она была также отличным игроком, умевшим сохранять хладнокровие и спокойствие как после выигранной, так и после проигранной схватки. Король же тем временем повернулся к ней и произнес подозрительно:
– Вы что-то слышали об этом, сударыня? Говорите! Заклинаю вас небом, говорите! Объяснитесь же!
Фауста горделиво подняла голову и посмотрела прямо в глаза Эспинозе:
– Все, что говорит его высокопреосвященство, есть сущая правда.
Король спросил ее суровым тоном:
– Как же могло статься, что, зная все это, сударыня, вы не сочли своим долгом предупредить нас?
Фауста решила зайти в своей отваге так далеко, что это могло стать для нее роковым. Несгибаемое мужество этой удивительной женщины не раз проявлялось во множестве критических ситуаций; сейчас она тоже уже нащупывала рукоятку небольшого кинжальчика, висевшего у нее на боку; ее орлиный взор уже измерял расстояние, отделявшее балкон от земли, и она прикидывала, как ловко выполненный прыжок смог бы избавить ее от опасности немедленного ареста; она уже открыла рот, чтобы произнести блестящую дерзость, и напрягла мускулы для задуманного прыжка, когда великий инквизитор заявил – на сей раз мягким голосом:
– Я обратился к свидетельству принцессы, будучи уверен, что она подтвердит мои слова. Но я не сказал, что подозреваю ее или что она хоть как-то замешана в безумной затее, заранее обреченной на неудачу (он особо выделил эти слова). И если принцесса молчала, то лишь потому, что она не могла заговорить, не преступив законов чести. Кроме того, она знала, что мне все известно, и, должно быть, полагала, причем совершенно справедливо, что я сумею выполнить свой долг.
Слово, которое должно было обречь Фаусту на верную гибель, так и не сорвалось с ее уст, ее напрягшиеся мускулы постепенно расслабились, ее рука больше не тянулась к рукоятке кинжала; одобрительно кивая словам великого инквизитора, она думала:
«Почему Эспиноза спас меня? Хотел ли он просто предостеречь меня? Возможно. Что это – чрезмерная вера в свои силы или же просто выражение презрения к моей особе? Это надо узнать, и я это узнаю».
Король, успокоенный заявлением великого инквизитора, которому всецело доверял, соблаговолил принести извинения:
– Простите мне мою поспешность, сударыня, но все сказанное господином великим инквизитором настолько необычно, настолько непостижимо, что, согласитесь, я имел право усомниться во всем и во всех.
Фауста милостиво приняла королевские извинения, одарив Филиппа любезной улыбкой.
Эспиноза делался все более угрюмым, ибо король еще ничего не ответил на его требования. И великий инквизитор, сняв с Фаусты обвинение как раз в тот момент, когда, казалось, он хотел уничтожить ее, продолжил голосом, в котором вновь слышались громовые раскаты:
– А теперь, сир, когда я открыл вам истину, когда я показал вам, что именно злоумышляют те самые добрые, на ваш взгляд, люди, чья судьба вызывает у вас такую жалость, я, следуя воле моего короля, пойду отменить данные мною приказания: пусть они получат простор для своих действий, пусть у них будет полная свобода для выполнения их черного замысла.
И, не дожидаясь ответа, он резкими, решительными шагами направился к выходу.
– Остановитесь, кардинал! – крикнул король.
Эспиноза ожидал этого приказа; он был уверен, что услышит его от своего хозяина. Не торопясь, не выказывая ни радости, ни торжества, с замечательным при данных обстоятельствах спокойствием он обернулся – без чрезмерной поспешности, но и без чрезмерной медлительности – и послушно, будто ничего не произошло, вернулся на свое место, встав позади королевского кресла.
– Господин кардинал, – обратился к нему Филипп достаточно громко, чтобы все, кто находился в ложе, слышали его, – вы отличный слуга, и мы не забудем того, что вы сделали для нас сегодня.
Эспиноза отвесил глубокий поклон. Как он и надеялся, ему удалось настоять на своем.
– Прикажите начать бой этого пресловутого Тореро, – добавил король. – Будет любопытно посмотреть, заслуживает ли этот негодяй той славы, которая гремит о нем по всей Андалузии.
Глава 10
ТРИУМФ ЧИКО
Тореро стоял на арене. В левой руке он держал красный атласный плащ, в правой – свою парадную шпагу. Плащ этот был особый, очень и очень небольшой. Кажется, мы уже говорили, что он являлся предшественником того, что сегодня на языке тореадоров называется мулетта.
Что касается шпаги (до сего дня дон Сезар еще ни разу не воспользовался ею по прямому назначению), то, несмотря на ее обманчиво парадный вид, это было замечательное оружие, прочное и гибкое, изготовленное в мастерской одного из лучших оружейников Толедо (в этом городе, как известно, насчитывалось немало оружейников, и притом очень прославленных).
Рядом с Тореро находились два его помощника и карлик Чико. Все четверо стояли у входа на арену; сам Тореро беседовал с Пардальяном – тот объявил о своем намерении наблюдать за боем именно с этого места: по его мнению, оно было весьма удобным на тот случай, если ему вдруг понадобится вмешаться.
Коридор рядом со входом был до отказа заполнен людьми – судя по всему, это были многочисленные слуги, нанятые для такого торжественного случая.
Ни Пардальян, ни Тореро не обратили ни малейшего внимания на тех, кто здесь толпился, ибо полагали, что все они находились тут по праву.
Наступил момент, когда пора было начинать схватку.
Тореро пожал руку Пардальяну и пошел на середину арены, направляясь к тем воротцам, откуда вот-вот должен был появиться бык, с которым ему предстояло сразиться. Двое его помощников и его паж Чико, которые, начиная с этой минуты, обязаны были неотлучно находится при хозяине, держались чуть позади.
Как только дон Сезар занял свое место, все зеваки, до сих пор заполнявшие арену, поспешили очистить поле боя, так как быка могли выпустить неожиданно; они побежали со всех ног к ограждению и принялись торопливо перебираться через него под шуточки развеселившейся толпы. Это поспешное бегство повторялось в начале каждого боя, и каждый раз оно неизменно вызывало все то же веселье и все те же грубые шутки.
Придворные, с давних пор привыкшие читать по лицу Филиппа II его настроение и в соответствии с этим изображавшие то или иное чувство и на своих лицах, не ощущали нынче в присутствии короля ни малейшего смущения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111