Никогда прежде он не испытывал ничего подобного.
Шевалье пошел, вернее, поплелся к медному тазу для умывания и погрузил лицо в холодную воду. Затем он распахнул окно, и ему стало немного лучше. Вспомнив о своих вчерашних подозрениях, Пардальян, недовольно бурча, потянулся к одежде.
– Ого, – улыбнулся он, – они были столь любезны, что заменили мои лохмотья совершенно новым костюмом.
С видом знатока Пардальян рассматривал и щупал свою обнову.
– Тонкое сукно, отличный темный бархат, простой и солидный. Да, они хорошо изучили мои вкусы, – бормотал он.
Тут Пардальян вспомнил о сапогах, принялся искать их и нашел возле кровати.
Взяв их в руки, он внимательно оглядел голенища и каблуки.
– Ага! Вот и разгадка! – воскликнул он со смехом. – Так вот зачем мне подсунули сонный порошок!
Шевалье держал свои собственные сапоги. Их, как видно, нашли достаточно приличными и не заменили, однако же тщательно почистили… а также сняли шпоры. Шпоры эти были весьма острыми и длинными, да к тому же сделанными из стали, Пардальяну вспомнился один из самых страшных эпизодов его жизни. Однажды он вместе с отцом, господином Пардальяном-старшим, был заперт в железной давильне. На шевалье тогда были шпоры, подобные этим. Он отцепил их от сапог и дал одну отцу: оба решили заколоться, чтобы избежать ужасной муки. С тех пор он презирал иные шпоры. Вероятно, о том, что такие шпоры могут в крайнем случае превратиться в кинжал, подумали и те, кто снял их, пока шевалье спал.
Одеваясь, он продолжал размышлять вслух:
– Черт возьми! Кажется, я имею дело с чрезвычайно предусмотрительным противником! Кто же это? Эспиноза? Фауста? Или эти монахи? В конце концов, чего они от меня хотят? Может, они испугались, что я перебью своими шпорами этих тюремщиков в рясах? Хотя нет, скорее всего, они опасаются, что я покончу с собой и избегну наверняка приготовленных мне страшных пыток. Что же это будут за мучения? Какой адский план могли составить бывшая папесса и кардинал-инквизитор?
Пардальян мрачно улыбнулся: «О, Фауста! Я тебе жестоко отплачу… если выйду отсюда живым!»
Вдруг выражение его лица резко изменилось: «Постой-ка! А где же мой кошелек? Они что же, унесли его вместе с разорванным камзолом?.. Да, господин Эспиноза взял недурную плату за мой новый костюм!»
Но в тот же миг он увидел свой кошелек, лежавший на столе. Пардальян взял его и удовлетворенно засунул в карман.
– Гм, я поторопился с выводами, – пробормотал шевалье. – Дьявольщина! И все же я не осмелюсь ни пить, ни есть, а то, чего доброго, они опять подмешают мне сонного зелья.
Он постоял в нерешительности и вдруг улыбнулся: «Хотя нет! Они уже добились того, чего хотели. Зачем им снова меня усыплять? Ладно, поживем – увидим!»
(Впоследствии оказалось, что Пардальян не ошибся – еда и питье были вкусны и совершенно безвредны.)
Так шевалье прожил три дня, не видя никого, кроме вечно безмолвных монахов, которые прислуживали ему и в то же время его сторожили.
Как-то он попытался заговорить с ними, но иноки лишь низко поклонились и ушли, ничего не ответив.
Утром третьего дня Пардальян шагал взад-вперед по своей комнате, чтобы размяться. Он хотел составить план действий, но решительно отбрасывал одно намерение за другим. Вдруг до его слуха донесся странный звук. Шевалье быстро обернулся и увидел, что через распахнутое окно только что влетел какой-то сверток величиной с кулак. Узник бросился к окну и заметил человека, который бежал по саду.
«Чико! – мысленно воскликнул Пардальян. – Вот храбрый малыш! И как это он ухитрился пробраться сюда?»
Он проверил, не следят ли за ним через потайное окошечко в двери. По счастью, оно было закрыто… или, по крайней мере, казалось закрытым.
Тогда Пардальян вновь подошел к окну, повернулся спиной к двери и внимательно рассмотрел брошенный ему предмет. Это оказался камень, обернутый запиской. А для верности камень многократно обмотали шерстяной ниткой. Шевалье торопливо разорвал нитку, расправил листок и прочел:
«Не ешьте и не пейте ничего из того, что Вам подадут. Вас хотят отравить. Через три дня я попытаюсь помочь Вам бежать. Если у меня ничего не выйдет, Вы примете яд. Потерпите эти три дня. Не бойтесь. Надейтесь.»
– Три дня не есть и не пить, – поморщился Пардальян. – Черт! Может, лучше сразу проглотить яд? Да, но вдруг все-таки Чико улыбнется удача? Гм… Что же делать? Ладно! В конце концов, три дня поста меня не убьют, чего не скажешь о яде, который наверняка подействует мгновенно. Тем более что на самом деле поститься придется не три дня, а только два, потому как я не доел вчерашний ужин. Раз я ел его вчера и все еще не умер, значит, у меня есть все основания считать его неотравленным.
Придя к такому выводу, Пардальян разделил на две части остаток прошлой трапезы и немедленно приступил к первой из них. Доев все до крошки, он с сожалением посмотрел на вторую – очень, надо признать, небольшую порцию – и запер ее в сундуке для одежды. Затем шевалье принялся терпеливо ждать.
Он казался совершенно спокойным, однако на лбу его выступили бисеринки пота. А вдруг, пока он спал, в остатки ужина подмешали яд? Пардальян, разумеется, был храбрец и отменно умел владеть собой, но все же целых два часа он провел в смертельной тревоге.
Между тем ему принесли завтрак. Молчаливые монахи были явно удивлены бесследным исчезновением остатков вчерашнего ужина. Впрочем, поскольку заключенный отказался завтракать, они решили, что он сильно проголодался и только что поел. Тюремщики в рясах оставили стол накрытым и удалились, как всегда, не сказав ни слова. Уверившись в том, что его не отравили, – во всяком случае, пока, – Пардальян стал размышлять. Он подумал о Чико: глубокая привязанность человечка очень тронула его. Шевалье, конечно, не особенно надеялся на карлика, ведь он привык всегда и во всем полагаться только на самого себя. Однако при этом он старался обращать себе на пользу любой удобный случай, а, как знать, не вызовет ли один из таких случаев неожиданное вмешательство Чико?.. Как бы то ни было, решил он, следует принять во внимание совет Чико и не лезть на рожон.
По правде говоря, его немного удивляло, что Фауста и Эспиноза не придумали какой-нибудь более мучительной и изощренной пытки, но, с другой стороны, он ведь не знает, что за яд ему приготовили. Может, эта отрава заставит его страдать в течение нескольких минут сильнее, чем жесточайшая из пыток…
Тут его размышления прервал приход великого инквизитора.
«Наконец-то! – подумал Пардальян. – Сейчас все обязательно прояснится».
И он собрался с силами и приготовился к борьбе, потому что знал: свидание с таким противником – это настоящий поединок. Эспиноза вошел с каменно-неподвижным бесстрастным лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Шевалье пошел, вернее, поплелся к медному тазу для умывания и погрузил лицо в холодную воду. Затем он распахнул окно, и ему стало немного лучше. Вспомнив о своих вчерашних подозрениях, Пардальян, недовольно бурча, потянулся к одежде.
– Ого, – улыбнулся он, – они были столь любезны, что заменили мои лохмотья совершенно новым костюмом.
С видом знатока Пардальян рассматривал и щупал свою обнову.
– Тонкое сукно, отличный темный бархат, простой и солидный. Да, они хорошо изучили мои вкусы, – бормотал он.
Тут Пардальян вспомнил о сапогах, принялся искать их и нашел возле кровати.
Взяв их в руки, он внимательно оглядел голенища и каблуки.
– Ага! Вот и разгадка! – воскликнул он со смехом. – Так вот зачем мне подсунули сонный порошок!
Шевалье держал свои собственные сапоги. Их, как видно, нашли достаточно приличными и не заменили, однако же тщательно почистили… а также сняли шпоры. Шпоры эти были весьма острыми и длинными, да к тому же сделанными из стали, Пардальяну вспомнился один из самых страшных эпизодов его жизни. Однажды он вместе с отцом, господином Пардальяном-старшим, был заперт в железной давильне. На шевалье тогда были шпоры, подобные этим. Он отцепил их от сапог и дал одну отцу: оба решили заколоться, чтобы избежать ужасной муки. С тех пор он презирал иные шпоры. Вероятно, о том, что такие шпоры могут в крайнем случае превратиться в кинжал, подумали и те, кто снял их, пока шевалье спал.
Одеваясь, он продолжал размышлять вслух:
– Черт возьми! Кажется, я имею дело с чрезвычайно предусмотрительным противником! Кто же это? Эспиноза? Фауста? Или эти монахи? В конце концов, чего они от меня хотят? Может, они испугались, что я перебью своими шпорами этих тюремщиков в рясах? Хотя нет, скорее всего, они опасаются, что я покончу с собой и избегну наверняка приготовленных мне страшных пыток. Что же это будут за мучения? Какой адский план могли составить бывшая папесса и кардинал-инквизитор?
Пардальян мрачно улыбнулся: «О, Фауста! Я тебе жестоко отплачу… если выйду отсюда живым!»
Вдруг выражение его лица резко изменилось: «Постой-ка! А где же мой кошелек? Они что же, унесли его вместе с разорванным камзолом?.. Да, господин Эспиноза взял недурную плату за мой новый костюм!»
Но в тот же миг он увидел свой кошелек, лежавший на столе. Пардальян взял его и удовлетворенно засунул в карман.
– Гм, я поторопился с выводами, – пробормотал шевалье. – Дьявольщина! И все же я не осмелюсь ни пить, ни есть, а то, чего доброго, они опять подмешают мне сонного зелья.
Он постоял в нерешительности и вдруг улыбнулся: «Хотя нет! Они уже добились того, чего хотели. Зачем им снова меня усыплять? Ладно, поживем – увидим!»
(Впоследствии оказалось, что Пардальян не ошибся – еда и питье были вкусны и совершенно безвредны.)
Так шевалье прожил три дня, не видя никого, кроме вечно безмолвных монахов, которые прислуживали ему и в то же время его сторожили.
Как-то он попытался заговорить с ними, но иноки лишь низко поклонились и ушли, ничего не ответив.
Утром третьего дня Пардальян шагал взад-вперед по своей комнате, чтобы размяться. Он хотел составить план действий, но решительно отбрасывал одно намерение за другим. Вдруг до его слуха донесся странный звук. Шевалье быстро обернулся и увидел, что через распахнутое окно только что влетел какой-то сверток величиной с кулак. Узник бросился к окну и заметил человека, который бежал по саду.
«Чико! – мысленно воскликнул Пардальян. – Вот храбрый малыш! И как это он ухитрился пробраться сюда?»
Он проверил, не следят ли за ним через потайное окошечко в двери. По счастью, оно было закрыто… или, по крайней мере, казалось закрытым.
Тогда Пардальян вновь подошел к окну, повернулся спиной к двери и внимательно рассмотрел брошенный ему предмет. Это оказался камень, обернутый запиской. А для верности камень многократно обмотали шерстяной ниткой. Шевалье торопливо разорвал нитку, расправил листок и прочел:
«Не ешьте и не пейте ничего из того, что Вам подадут. Вас хотят отравить. Через три дня я попытаюсь помочь Вам бежать. Если у меня ничего не выйдет, Вы примете яд. Потерпите эти три дня. Не бойтесь. Надейтесь.»
– Три дня не есть и не пить, – поморщился Пардальян. – Черт! Может, лучше сразу проглотить яд? Да, но вдруг все-таки Чико улыбнется удача? Гм… Что же делать? Ладно! В конце концов, три дня поста меня не убьют, чего не скажешь о яде, который наверняка подействует мгновенно. Тем более что на самом деле поститься придется не три дня, а только два, потому как я не доел вчерашний ужин. Раз я ел его вчера и все еще не умер, значит, у меня есть все основания считать его неотравленным.
Придя к такому выводу, Пардальян разделил на две части остаток прошлой трапезы и немедленно приступил к первой из них. Доев все до крошки, он с сожалением посмотрел на вторую – очень, надо признать, небольшую порцию – и запер ее в сундуке для одежды. Затем шевалье принялся терпеливо ждать.
Он казался совершенно спокойным, однако на лбу его выступили бисеринки пота. А вдруг, пока он спал, в остатки ужина подмешали яд? Пардальян, разумеется, был храбрец и отменно умел владеть собой, но все же целых два часа он провел в смертельной тревоге.
Между тем ему принесли завтрак. Молчаливые монахи были явно удивлены бесследным исчезновением остатков вчерашнего ужина. Впрочем, поскольку заключенный отказался завтракать, они решили, что он сильно проголодался и только что поел. Тюремщики в рясах оставили стол накрытым и удалились, как всегда, не сказав ни слова. Уверившись в том, что его не отравили, – во всяком случае, пока, – Пардальян стал размышлять. Он подумал о Чико: глубокая привязанность человечка очень тронула его. Шевалье, конечно, не особенно надеялся на карлика, ведь он привык всегда и во всем полагаться только на самого себя. Однако при этом он старался обращать себе на пользу любой удобный случай, а, как знать, не вызовет ли один из таких случаев неожиданное вмешательство Чико?.. Как бы то ни было, решил он, следует принять во внимание совет Чико и не лезть на рожон.
По правде говоря, его немного удивляло, что Фауста и Эспиноза не придумали какой-нибудь более мучительной и изощренной пытки, но, с другой стороны, он ведь не знает, что за яд ему приготовили. Может, эта отрава заставит его страдать в течение нескольких минут сильнее, чем жесточайшая из пыток…
Тут его размышления прервал приход великого инквизитора.
«Наконец-то! – подумал Пардальян. – Сейчас все обязательно прояснится».
И он собрался с силами и приготовился к борьбе, потому что знал: свидание с таким противником – это настоящий поединок. Эспиноза вошел с каменно-неподвижным бесстрастным лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111