Я совершенно твердо убежден: никакой я не сын короля и у меня нет никаких прав наследовать престол, меня попросту обманывают и вынуждают совершить бесчестный поступок. Но даже если я вдруг и являюсь сыном короля, даже если я и имею право на этот трон, мое решение бесповоротно: я – Тореро, Тореро я и останусь. Я уже сказал вам: для того чтобы я согласился, нужно было бы, чтобы король захотел добровольно признать меня. На сей счет я абсолютно спокоен.
Что же касается союза с госпожой Фаустой (заметьте, прошу вас, – я не произношу слова «любовь»; она и сама потрудилась предупредить меня о том, что между нами не может идти речь о любви), то у меня есть любовь моей Жиральды, и этого мне достаточно.
Глаза Пардальяна сверкали от радости. Он чувствовал, что его собеседник вполне искренен и настроен весьма решительно. Однако шевалье сделал еще одну, последнюю попытку испытать дона Сезара.
– Ба! – воскликнул он. – Подумайте хорошенько. Корона – это все-таки корона. Я еще не встречал смертного, у которого хватило бы благородства и твердости характера, дабы отказаться от нее.
– Отлично! – с улыбкой откликнулся Тореро. – Значит, я и стану этой редкой пташкой. Клянусь вам, шевалье, и прошу вас не оскорблять меня своим недоверием: все будет так, как я решил, – я останусь Тореро и буду счастливым мужем Жиральды. Не добавляйте ни слова, вам не удастся переубедить меня. Лучше позвольте мне попросить вас об услуге.
– Хоть о десяти, хоть о ста, – ответил шевалье; он был очень взволнован. – Вы прекрасно знаете, черт возьми, что я всецело предан вам.
– Благодарю, – просто сказал Тореро. – Признаюсь, я рассчитывал на такой ответ. Вот в чем дело: у меня есть причины полагать, что воздух моей страны вреден и мне, и моей возлюбленной.
– Я придерживаюсь точно такого же мнения, – озабоченно кивнул Пардальян.
– Поэтому я хотел бы вас попросить, если это не слишком обременит вас, взять нас с собой в вашу прекрасную страну, во Францию.
– Черт возьми! И это вы называете – попросить об услуге? Да клянусь рогами сатаны, это вы оказываете мне услугу, соглашаясь составить компанию такому одинокому бродяге, как я!
– Значит, договорились? Когда с делами, которые вы должны здесь уладить, будет покончено, e3v с вами. Мне кажется, что в вашей стране я смогу добиться себе места под солнцем, не изменяя своей чести.
– Будьте спокойны, я буду не я, если вам не удастся сделаться счастливым жителем моей прекрасной Франции!
– И еще одно, – продолжал Тореро со сдерживаемым волнением. – Если со мной случится несчастье…
– А! – протянул Пардальян, весь напрягшись.
– Надо предвидеть все… Я поручаю вам Жиральду. Любите ее, берегите и не оставляйте здесь… ибо ее убьют. Пожалуйста, обещайте мне это.
– Обещаю, – сказал кратко Пардальян. – Ваша невеста станет моей сестрой, и горе тому, кто посмеет задеть ее.
– Теперь я совершенно спокоен, шевалье. Я знаю, сколь священно ваше слово.
– Ну так вот! – Пардальяна внезапно словно прорвало. – Хотите, я скажу вам, что я думаю? Вы правильно поступили, отклонив предложения Фаусты. Если даже вы и страдали, отказываясь от предложенной вам короны (о, не отрицайте, это, в сущности, естественно), если вы испытали сожаление, то утешьтесь: вы такой же сын короля Филиппа, как и я.
– А, так я и думал! – торжествующе воскликнул дон Сезар. – Но вы-то откуда это знаете? Как вы можете говорить с такой убежденностью?
– Мне известно многое, что я объясню вам позже, даю вам слово. А пока довольствуйтесь следующим: вы не являетесь сыном короля и вы не имели никаких прав на предложенную вам корону.
И продолжал торжественно, что произвело огромное впечатление на Тореро:
– Но точно так же вы не имеете права ненавидеть короля Филиппа. Вам следует отказаться от некоторых своих планов мести – помнится, вы мне говорили о них. Иначе вы совершите преступление, вы слышите – тяжкое преступление!
– Шевалье, – ответил Тореро, взволнованный не меньше Пардальяна, – если бы кто-либо другой сказал мне то, что сейчас сказали вы, я потребовал бы доказательств. Вам же я заявляю вот что: раз вы утверждаете, что мои планы мести преступны, я от них отказываюсь.
Это доверие, эти искренность и почтительность живо тронули Пардальяна.
– И вы увидите, что вам еще доведется поздравить себя с этим, – весело воскликнул он. – Я замечал, что наши поступки всегда выражаются через радостные или роковые события, в зависимости от того, были ли эти поступки хорошими или плохими. Добро порождает радость, а зло порождает горе. Вовсе не надо быть большим умником, чтобы заключить: люди были бы гораздо счастливее, если бы согласились всегда идти честным путем. Но, возвращаясь к вашему делу, скажу: уверяю вас, что все уладится как нельзя лучше. Вы уедете во Францию, страну, где все дышит радостью и благополучием; там вы женитесь на вашей обожаемой Жиральде, будете жить счастливо и… у вас будет много детей.
И он звонко, по-доброму, расхохотался. Смех его был настолько заразителен, что Тореро тоже рассмеялся и ответил:
– Я верю, во-первых, потому, что это говорите вы, а, во-вторых, еще по одной причине.
– И что же это за причина, позвольте узнать, если только я не покажусь вам слишком любопытным?
– Нет, клянусь честью! Я верю в то, что вы говорите, потому что я чувствую, я угадываю, что вы приносите счастье своим друзьям.
Пардальян задумчиво взглянул на него.
– Странное дело, – сказал он. – Года два тому назад, и это происшествие запечатлелось у меня вот здесь, – он прикоснулся пальцами к груди, – женщина, называвшая себя Саизума, а на самом деле носившая знатную фамилию, которую она сама забыла вследствие того, что целая цепь ужасных бедствий помутила ее рассудок, – итак, цыганка Саизума сказала мне то же самое, почти в тех же самых словах. Правда, она добавила, что себе я приношу одни только несчастья, что не очень-то меня порадовало.
И он, судя по выражению его лица, погрузился в мучительные раздумья. По-видимому, он вспоминал недавнее прошлое, прошлое, сотканное из сказочных битв, трагических потерь и несчастий.
Тореро, увидев, как шевалье внезапно помрачнел, ругал себя за то, что, сам того не желая, пробудил в нем тяжелые воспоминания, и, чтобы вывести его из задумчивости, обратился к нему:
– А знаете, что меня порядком развлекло в моем приключении с госпожой Фаустой?
Пардальян сильно вздрогнул и, вернувшись к действительности, спросил:
– Ну-ну, интересно!
– Представьте, шевалье, я столкнулся там с неким управителем принцессы, каковой при каждом удобном случае и даже без оного называл меня «ваше высочество». Этот малый произносил «ваше высочество» так напыщенно и угодливо, что можно было покатиться со смеху. Эти «высочества» просто не сходили у него с языка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Что же касается союза с госпожой Фаустой (заметьте, прошу вас, – я не произношу слова «любовь»; она и сама потрудилась предупредить меня о том, что между нами не может идти речь о любви), то у меня есть любовь моей Жиральды, и этого мне достаточно.
Глаза Пардальяна сверкали от радости. Он чувствовал, что его собеседник вполне искренен и настроен весьма решительно. Однако шевалье сделал еще одну, последнюю попытку испытать дона Сезара.
– Ба! – воскликнул он. – Подумайте хорошенько. Корона – это все-таки корона. Я еще не встречал смертного, у которого хватило бы благородства и твердости характера, дабы отказаться от нее.
– Отлично! – с улыбкой откликнулся Тореро. – Значит, я и стану этой редкой пташкой. Клянусь вам, шевалье, и прошу вас не оскорблять меня своим недоверием: все будет так, как я решил, – я останусь Тореро и буду счастливым мужем Жиральды. Не добавляйте ни слова, вам не удастся переубедить меня. Лучше позвольте мне попросить вас об услуге.
– Хоть о десяти, хоть о ста, – ответил шевалье; он был очень взволнован. – Вы прекрасно знаете, черт возьми, что я всецело предан вам.
– Благодарю, – просто сказал Тореро. – Признаюсь, я рассчитывал на такой ответ. Вот в чем дело: у меня есть причины полагать, что воздух моей страны вреден и мне, и моей возлюбленной.
– Я придерживаюсь точно такого же мнения, – озабоченно кивнул Пардальян.
– Поэтому я хотел бы вас попросить, если это не слишком обременит вас, взять нас с собой в вашу прекрасную страну, во Францию.
– Черт возьми! И это вы называете – попросить об услуге? Да клянусь рогами сатаны, это вы оказываете мне услугу, соглашаясь составить компанию такому одинокому бродяге, как я!
– Значит, договорились? Когда с делами, которые вы должны здесь уладить, будет покончено, e3v с вами. Мне кажется, что в вашей стране я смогу добиться себе места под солнцем, не изменяя своей чести.
– Будьте спокойны, я буду не я, если вам не удастся сделаться счастливым жителем моей прекрасной Франции!
– И еще одно, – продолжал Тореро со сдерживаемым волнением. – Если со мной случится несчастье…
– А! – протянул Пардальян, весь напрягшись.
– Надо предвидеть все… Я поручаю вам Жиральду. Любите ее, берегите и не оставляйте здесь… ибо ее убьют. Пожалуйста, обещайте мне это.
– Обещаю, – сказал кратко Пардальян. – Ваша невеста станет моей сестрой, и горе тому, кто посмеет задеть ее.
– Теперь я совершенно спокоен, шевалье. Я знаю, сколь священно ваше слово.
– Ну так вот! – Пардальяна внезапно словно прорвало. – Хотите, я скажу вам, что я думаю? Вы правильно поступили, отклонив предложения Фаусты. Если даже вы и страдали, отказываясь от предложенной вам короны (о, не отрицайте, это, в сущности, естественно), если вы испытали сожаление, то утешьтесь: вы такой же сын короля Филиппа, как и я.
– А, так я и думал! – торжествующе воскликнул дон Сезар. – Но вы-то откуда это знаете? Как вы можете говорить с такой убежденностью?
– Мне известно многое, что я объясню вам позже, даю вам слово. А пока довольствуйтесь следующим: вы не являетесь сыном короля и вы не имели никаких прав на предложенную вам корону.
И продолжал торжественно, что произвело огромное впечатление на Тореро:
– Но точно так же вы не имеете права ненавидеть короля Филиппа. Вам следует отказаться от некоторых своих планов мести – помнится, вы мне говорили о них. Иначе вы совершите преступление, вы слышите – тяжкое преступление!
– Шевалье, – ответил Тореро, взволнованный не меньше Пардальяна, – если бы кто-либо другой сказал мне то, что сейчас сказали вы, я потребовал бы доказательств. Вам же я заявляю вот что: раз вы утверждаете, что мои планы мести преступны, я от них отказываюсь.
Это доверие, эти искренность и почтительность живо тронули Пардальяна.
– И вы увидите, что вам еще доведется поздравить себя с этим, – весело воскликнул он. – Я замечал, что наши поступки всегда выражаются через радостные или роковые события, в зависимости от того, были ли эти поступки хорошими или плохими. Добро порождает радость, а зло порождает горе. Вовсе не надо быть большим умником, чтобы заключить: люди были бы гораздо счастливее, если бы согласились всегда идти честным путем. Но, возвращаясь к вашему делу, скажу: уверяю вас, что все уладится как нельзя лучше. Вы уедете во Францию, страну, где все дышит радостью и благополучием; там вы женитесь на вашей обожаемой Жиральде, будете жить счастливо и… у вас будет много детей.
И он звонко, по-доброму, расхохотался. Смех его был настолько заразителен, что Тореро тоже рассмеялся и ответил:
– Я верю, во-первых, потому, что это говорите вы, а, во-вторых, еще по одной причине.
– И что же это за причина, позвольте узнать, если только я не покажусь вам слишком любопытным?
– Нет, клянусь честью! Я верю в то, что вы говорите, потому что я чувствую, я угадываю, что вы приносите счастье своим друзьям.
Пардальян задумчиво взглянул на него.
– Странное дело, – сказал он. – Года два тому назад, и это происшествие запечатлелось у меня вот здесь, – он прикоснулся пальцами к груди, – женщина, называвшая себя Саизума, а на самом деле носившая знатную фамилию, которую она сама забыла вследствие того, что целая цепь ужасных бедствий помутила ее рассудок, – итак, цыганка Саизума сказала мне то же самое, почти в тех же самых словах. Правда, она добавила, что себе я приношу одни только несчастья, что не очень-то меня порадовало.
И он, судя по выражению его лица, погрузился в мучительные раздумья. По-видимому, он вспоминал недавнее прошлое, прошлое, сотканное из сказочных битв, трагических потерь и несчастий.
Тореро, увидев, как шевалье внезапно помрачнел, ругал себя за то, что, сам того не желая, пробудил в нем тяжелые воспоминания, и, чтобы вывести его из задумчивости, обратился к нему:
– А знаете, что меня порядком развлекло в моем приключении с госпожой Фаустой?
Пардальян сильно вздрогнул и, вернувшись к действительности, спросил:
– Ну-ну, интересно!
– Представьте, шевалье, я столкнулся там с неким управителем принцессы, каковой при каждом удобном случае и даже без оного называл меня «ваше высочество». Этот малый произносил «ваше высочество» так напыщенно и угодливо, что можно было покатиться со смеху. Эти «высочества» просто не сходили у него с языка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111