Он вытащил шпагу, только что упомянутую его врагом, и, разрезая ею воздух, прорычал:
– Жалкий фанфарон!
Глаза его, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Пардальян пожал плечами с величайшим презрением и продолжал:
– Вы меня, кажется, спросили, куда это я бегу?.. Клянусь честью, Жан Леклерк, помнится мне, если бы я пожелал вас поймать, когда вы убегали от моей шпаги, мне понадобилось бы не бежать, а лететь, лететь быстрее вихря. Когда вы убегаете, то у вас, клянусь Пилатом, как у древнего Меркурия, вырастают крылья на пятках, дражайший мой мастер фехтования. Кстати, вот о чем я сейчас думаю: вы считаете себя мастером, и вы и вправду им являетесь, мастер улепетывать. Да-да, вы – мастер улепетывать, Жан Леклерк, вы – мастер трусить!
Эта речь не мешала Пардальяну наблюдать краешком глаза за происходившими вокруг него передвижениями войск.
В самом деле, пока Бюсси-Леклерк пытался сохранить самообладание, невзирая на острейшие уколы, которыми его щедро одаривал Пардальян, – казалось, бретер вообще пришел сюда лишь для того, чтобы отвлечь внимание шевалье, побуждая его к красноречию, – солдаты делали свое дело: они занимали позиции.
Солдаты появлялись отовсюду, вырастали как из-под земли. Невольно хотелось спросить у них – где же они скрывались до сих пор?
И вот, чтобы дать ответ на этот вопрос, мы вынуждены опять кратко описать место действия.
Пардальян находился в круговом коридоре шириной более туаза. Налево от него располагалась частично сломанная ограда, а за оградой – арена. Прямо перед ним был коридор, огибавший арену.
Пойдя вперед, он мог бы достичь места, отведенного для простонародья. Позади него был все тот же коридор и скамьи, где сидела знать. Справа виднелся широкий проход, в конце которого стояли шатры участников корриды.
Пока шевалье осыпал Бюсси-Леклерка своими саркастическими шуточками, на арену, по левую руку от него, вышла вторая, а потом и третья рота солдат, и они присоединились к первой, выстроившись длинными колоннами.
Итак, на арене находилось около четырехсот человек. Четыреста человек, которые невозмутимо ждали, зажав в руке шпагу или аркебузу и не обращая ни малейшего внимания на то, что происходит вокруг них; четыреста человек, которые, казалось, были поставлены здесь только ради шевалье и которые, казалось, говорили: «Нас тебе не миновать!»
И действительно, только ядро могло бы пробить это скопление человеческих тел, эти то ли десять, то ли двенадцать рядов воинов, задачей которых было пленение одного-единственного врага, вооруженного жалкой шпагой.
Со всех сторон Пардальяна окружали испанские солдаты – они были и в круговом коридоре, и на арене, и в том проходе, который вел к шатрам тореадоров.
Попытка проложить себе дорогу через двадцать или тридцать рядов воинов, расположившихся в глубине коридора, была заранее обречена на неудачу, и шевалье отлично понимал это.
Казалось бы, смелый француз мог отступить – не защищаясь и не дерясь, ибо это было бы бессмысленно! – направо, к палаткам участников корриды, но и там в мгновение ока возникли десятки вооруженных до зубов солдат.
Этот захват территории произошел с молниеносной быстротой. Войска, так долго и тщательно скрывавшиеся, подчиняясь ясным, заранее данным инструкциям, произвели свой маневр с безукоризненным порядком и точностью.
Пардальян оказался в центре железного кольца, состоявшего приблизительно из тысячи солдат, причем для полного окружения француза им понадобилось меньше времени, чем нам – для написания этих строк.
Шевалье отлично видел все передвижения войск, и можно предположить, что он не позволил бы загнать себя в западню, откуда нет выхода, если бы Бюсси-Леклерк с вызывающим видом не встал у него на пути. Он бы наверняка решился на какой-нибудь безумный шаг из числа тех, что уже не раз приносили ему успех на протяжении его насыщенной приключениями жизни, не дожидаясь, пока маневр войск будет закончен, а дорога к отступлению отрезана.
Это была затея Фаусты, которая понимала: лучший способ заставить Пардальяна не двигаться с места и вынудить его, так сказать, самому предать себя в руки врага, заключается в том, чтобы поставить его перед необходимостью выбора, когда он должен будет или позволить схватить себя, или иметь вид человека, спасающегося бегством.
О, как прекрасно она его знала! Как замечательно предвидела, что его выбор будет сделан мгновенно! Впрочем, это понадобилось растолковывать Бюсси-Леклерку; но теперь, когда расчеты Фаусты оправдались, он уже больше не жалел, что дал себя уговорить и что ему пришлось ежиться под градом саркастических шуточек ненавистного Пардальяна.
Итак, с того самого момента, как Бюсси-Леклерк окликнул шевалье, тот решил принять вызов, к каким бы последствиям это ни привело. Мы уже говорили, что он не считал, будто ему угрожает непосредственная опасность. Впрочем, даже если бы он и считал, что она ему угрожает, его решение было бы точно таким же.
Он по-прежнему думал, что все эти солдаты приведены в боевую готовность из-за событий, которые должны будут разыграться в связи с арестом Тореро. Но поскольку, осыпая бранью Бюсси-Леклерка, шевалье в то же время внимательно следил за тем, что происходит вокруг, он довольно быстро понял, что против него затевается что-то недоброе.
Никогда еще он не оказывался в таком безнадежном положении; он выпрямился, весь напрягшись, и вид его был грозен и великолепен. С тем хладнокровием, что всегда было ему присуще, он трезво оценил ситуацию и почувствовал, что его сердце забилось быстрее. В голове у него пронеслось:
«Да, это конец! Значит, вот где суждено мне погибнуть… Ну что ж, поделом! Зачем мне вздумалось останавливаться и отвечать этому бретеру, ведь я мог бы найти его потом! Если бы я промолчал, я, может, и выбрался бы отсюда. Так нет, язык мне, видите ли, захотелось почесать. Хоть бы черт мне его вырвал! Право, я добился замечательного результата. Теперь мне остается только как можно дороже продать свою жизнь, потому что никому не удастся вытащить меня отсюда».
Тем временем оттуда, где находилось простонародье, послышался страшный шум. Солдаты выстрелили из аркебуз, и теперь народ перешел в наступление. На площади кишела толпа. Кровь текла рекой.
Битва была яростной с обеих сторон и сопровождалась воплями, ругательствами и страшными проклятиями. Именно в этот момент люди Фаусты и похитили Тореро, ставшего невольной причиной чудовищной бойни.
Странная особенность, говорившая об образцовой дисциплине, царящей в войсках Эспинозы: в то время как там, на площади, битва шла под аккомпанемент оглушительных криков, здесь, совсем рядом, властвовали идеальный порядок, спокойствие и тяжелая, удушающая тишина, как то бывает перед бурей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
– Жалкий фанфарон!
Глаза его, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Пардальян пожал плечами с величайшим презрением и продолжал:
– Вы меня, кажется, спросили, куда это я бегу?.. Клянусь честью, Жан Леклерк, помнится мне, если бы я пожелал вас поймать, когда вы убегали от моей шпаги, мне понадобилось бы не бежать, а лететь, лететь быстрее вихря. Когда вы убегаете, то у вас, клянусь Пилатом, как у древнего Меркурия, вырастают крылья на пятках, дражайший мой мастер фехтования. Кстати, вот о чем я сейчас думаю: вы считаете себя мастером, и вы и вправду им являетесь, мастер улепетывать. Да-да, вы – мастер улепетывать, Жан Леклерк, вы – мастер трусить!
Эта речь не мешала Пардальяну наблюдать краешком глаза за происходившими вокруг него передвижениями войск.
В самом деле, пока Бюсси-Леклерк пытался сохранить самообладание, невзирая на острейшие уколы, которыми его щедро одаривал Пардальян, – казалось, бретер вообще пришел сюда лишь для того, чтобы отвлечь внимание шевалье, побуждая его к красноречию, – солдаты делали свое дело: они занимали позиции.
Солдаты появлялись отовсюду, вырастали как из-под земли. Невольно хотелось спросить у них – где же они скрывались до сих пор?
И вот, чтобы дать ответ на этот вопрос, мы вынуждены опять кратко описать место действия.
Пардальян находился в круговом коридоре шириной более туаза. Налево от него располагалась частично сломанная ограда, а за оградой – арена. Прямо перед ним был коридор, огибавший арену.
Пойдя вперед, он мог бы достичь места, отведенного для простонародья. Позади него был все тот же коридор и скамьи, где сидела знать. Справа виднелся широкий проход, в конце которого стояли шатры участников корриды.
Пока шевалье осыпал Бюсси-Леклерка своими саркастическими шуточками, на арену, по левую руку от него, вышла вторая, а потом и третья рота солдат, и они присоединились к первой, выстроившись длинными колоннами.
Итак, на арене находилось около четырехсот человек. Четыреста человек, которые невозмутимо ждали, зажав в руке шпагу или аркебузу и не обращая ни малейшего внимания на то, что происходит вокруг них; четыреста человек, которые, казалось, были поставлены здесь только ради шевалье и которые, казалось, говорили: «Нас тебе не миновать!»
И действительно, только ядро могло бы пробить это скопление человеческих тел, эти то ли десять, то ли двенадцать рядов воинов, задачей которых было пленение одного-единственного врага, вооруженного жалкой шпагой.
Со всех сторон Пардальяна окружали испанские солдаты – они были и в круговом коридоре, и на арене, и в том проходе, который вел к шатрам тореадоров.
Попытка проложить себе дорогу через двадцать или тридцать рядов воинов, расположившихся в глубине коридора, была заранее обречена на неудачу, и шевалье отлично понимал это.
Казалось бы, смелый француз мог отступить – не защищаясь и не дерясь, ибо это было бы бессмысленно! – направо, к палаткам участников корриды, но и там в мгновение ока возникли десятки вооруженных до зубов солдат.
Этот захват территории произошел с молниеносной быстротой. Войска, так долго и тщательно скрывавшиеся, подчиняясь ясным, заранее данным инструкциям, произвели свой маневр с безукоризненным порядком и точностью.
Пардальян оказался в центре железного кольца, состоявшего приблизительно из тысячи солдат, причем для полного окружения француза им понадобилось меньше времени, чем нам – для написания этих строк.
Шевалье отлично видел все передвижения войск, и можно предположить, что он не позволил бы загнать себя в западню, откуда нет выхода, если бы Бюсси-Леклерк с вызывающим видом не встал у него на пути. Он бы наверняка решился на какой-нибудь безумный шаг из числа тех, что уже не раз приносили ему успех на протяжении его насыщенной приключениями жизни, не дожидаясь, пока маневр войск будет закончен, а дорога к отступлению отрезана.
Это была затея Фаусты, которая понимала: лучший способ заставить Пардальяна не двигаться с места и вынудить его, так сказать, самому предать себя в руки врага, заключается в том, чтобы поставить его перед необходимостью выбора, когда он должен будет или позволить схватить себя, или иметь вид человека, спасающегося бегством.
О, как прекрасно она его знала! Как замечательно предвидела, что его выбор будет сделан мгновенно! Впрочем, это понадобилось растолковывать Бюсси-Леклерку; но теперь, когда расчеты Фаусты оправдались, он уже больше не жалел, что дал себя уговорить и что ему пришлось ежиться под градом саркастических шуточек ненавистного Пардальяна.
Итак, с того самого момента, как Бюсси-Леклерк окликнул шевалье, тот решил принять вызов, к каким бы последствиям это ни привело. Мы уже говорили, что он не считал, будто ему угрожает непосредственная опасность. Впрочем, даже если бы он и считал, что она ему угрожает, его решение было бы точно таким же.
Он по-прежнему думал, что все эти солдаты приведены в боевую готовность из-за событий, которые должны будут разыграться в связи с арестом Тореро. Но поскольку, осыпая бранью Бюсси-Леклерка, шевалье в то же время внимательно следил за тем, что происходит вокруг, он довольно быстро понял, что против него затевается что-то недоброе.
Никогда еще он не оказывался в таком безнадежном положении; он выпрямился, весь напрягшись, и вид его был грозен и великолепен. С тем хладнокровием, что всегда было ему присуще, он трезво оценил ситуацию и почувствовал, что его сердце забилось быстрее. В голове у него пронеслось:
«Да, это конец! Значит, вот где суждено мне погибнуть… Ну что ж, поделом! Зачем мне вздумалось останавливаться и отвечать этому бретеру, ведь я мог бы найти его потом! Если бы я промолчал, я, может, и выбрался бы отсюда. Так нет, язык мне, видите ли, захотелось почесать. Хоть бы черт мне его вырвал! Право, я добился замечательного результата. Теперь мне остается только как можно дороже продать свою жизнь, потому что никому не удастся вытащить меня отсюда».
Тем временем оттуда, где находилось простонародье, послышался страшный шум. Солдаты выстрелили из аркебуз, и теперь народ перешел в наступление. На площади кишела толпа. Кровь текла рекой.
Битва была яростной с обеих сторон и сопровождалась воплями, ругательствами и страшными проклятиями. Именно в этот момент люди Фаусты и похитили Тореро, ставшего невольной причиной чудовищной бойни.
Странная особенность, говорившая об образцовой дисциплине, царящей в войсках Эспинозы: в то время как там, на площади, битва шла под аккомпанемент оглушительных криков, здесь, совсем рядом, властвовали идеальный порядок, спокойствие и тяжелая, удушающая тишина, как то бывает перед бурей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111