..
Шутка, ну, конечно же, это была шутка. Вот только я и предположить не могла, что пальцы Аглаи могут быть такими жесткими! А глаза — такими холодными. А улыбка — такой искренней.
— И в мыслях не было мечтать… — пискнула я, пытаясь освободиться из тисков. — Мне просто не нравится, что…
Аглая наконец-то разжала пальцы:
— Чем нести всякий вздор и мучить меня этой скверной историей, занялись бы лучше мюнхенским жеребчиком.
Это был сигнал: поболтали, девочка, пора и честь знать.
Я вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Подниматься наверх, к спеленатому одеялами Райнеру, мне не хотелось. Да и мало ли что я могу там увидеть, кроме одеял, водки и наглого сексуального tattoo! Мулатку, например. Или бюстгальтер Минны на спинке кровати. Или — что самое ужасное — Дарью, которая сменила гнев на милость только для того, чтобы мне досадить.
Но, в конце концов, можно ведь побродить по дому…
В коридоре, ведущем в зал с охотничьими трофеями Дымбрыла, я нос к носу столкнулась с Ботболтом. Бот-болт, этот бурятский шпион, пришедший с холода, был в расстегнутой дохе (но не в лисьей, как у хозяина, а в волчьей — поскромнее) и с маленькой сумкой в руках.
— Простите, — обратился он ко мне. — Вы не видели эту женщину с.., таким большим ртом?
— Софью?
— Да, — закивал он.
— А что случилось?
— Я ее потерял. А она оставила мне свою сумочку. Прежде чем я успела что-либо сообразить, моя загребущая рука потянулась к частной собственности Софьи Сафьяновой.
— Давайте ее сюда. Я передам…
Ботболт секунду подумал, затем вынул из кармана фланелевую салфетку, зачем-то протер сумку и только после этого протянул ее мне.
* * *
…Вечер удался — по крайней мере, его начало. Мы встретили наступление сумерек в том же количестве: шестеро женщин и трое мужчин плюс Ботболт. Плюс Ксоло. Правда, произошла одна существенная замена. Нас покинул душка Дымбрыл Цыренжапович, а его место занял оператор Фары по имени Чиж. Он так и представился, птичьей скороговоркой, — “ПетяНоМож-ноЧиж”, и я сразу же поняла, откуда ветер дует. Должно быть, Фара простить себе не мог профессионального краха за обедом. И именно поэтому вывел под уздцы Чижа, который весь день благополучно проспал в комнате режиссера.
А нерасторопность Фары не вызывала никаких сомнений.
Еще бы, расшалившиеся дамы публично обнажились до самых гланд, а это даже не было зафиксировано на пленку! Но Фара все еще надеялся исправить положение, иначе бы в обеденном зале не появилась видеокамера. И ее опекун Петя Чиж.
О том, что луна Дымбрыла не будет сиять на небосклоне дружеской вечеринки, нам сообщил верный Ботболт: срочные дела призвали хозяина в Питер, он настоятельно просит извинить его и так же настоятельно требует, чтобы гости чувствовали себя как дома. Верный же Ботболт (от кончиков белых перчаток до запасов шампанского “Veuve Cliquot Ponsardin”) поступает в их полное распоряжение.
Прежде чем упасть в объятья “Veuve Cliquot Ponsardin”, я успела сделать две вещи: распотрошить сумочку Софьи Сафьяновой (гореть мне в аду!) и послать к черту Райнера-Вернера (гнить мне в раю!).
Мучения начались сразу же, стоило только заполучить поганый сафьяновский ридикюль. Он жег руки так сильно, что к нашему закутку на третьем этаже я добралась едва ли не с ожогами второй степени. Дом все еще оставался для меня загадкой, из-за любого угла могла материализоваться большеротая Софья — так что более безопасного места, чем ванная без щеколды, и придумать было нельзя.
При условии, конечно, что немец спит после принятия “Абсолюта”. Спит в самом примитивном смысле этого слова. Без всяких парафраз на тему “заниматься любовью”.
Немец спал. Один как перст, слава богу! Но и во сне демонстрировал свое превосходство над женщиной: картинно разбросанные руки, картинно вздернутый подбородок, картинно разошедшиеся складки на лбу. Он даже не храпел, что совсем меня не удивило: не может же храпеть фото из рекламного журнала!
Я на цыпочках пробралась в ванную, плотно прикрыла за собой, дверь и уселась на унитаз.
Ничего особо выдающегося в ридикюле не было, кроме разве что нескольких пакетиков с каким-то порошком. Я развернула один из пакетиков и уткнулась глазами в мелкие белые кристаллы. Уж не героин ли?..
Но лизнуть порошок я побоялась.
Следующим номером программы шла записная книжка, испещренная фразами типа “…на ладонь ей выпало нечто, впоследствии оказавшееся самым настоящим человеческим глазом”. Из-за нескольких подобных фраз я сделала вывод, что это не просто записная книжка, а Записная Книжка Писателя.
Которая впоследствии может быть издана отдельным томом: “Из не вошедшего в собрание сочинений”. В плексигласовый карман записной книжки был воткнут календарик на текущий год с отмеченными кружочками датами. Сегодняшний день тоже был обведен — оптимистической зеленой пастой. Кроме календаря и пары визиток, в кармашке валялся чек “ИЧП “Крокус”.
Должно быть, это дорого, как память.
Оставив в покое чек, я перескочила на смятую двадцатидолларовую купюру и связку ключей. Ключей было пять — два от английского замка, один — совсем крошечный, — видимо, от почтового ящика; еще один — длинный, похожий на отвертку. Пятый предмет, который я поначалу приняла за ключ, сильно смахивал на отмычку…
— Вы здесь? — раздался за моей спиной голос Райнера. От неожиданности я ойкнула, и все барахло из сумочки вывалилось на пол. С громким возмущенным стуком я, как коршун сорвавшись с унитаза, накрыла рассыпанное собственным телом. Но было уже поздно: треклятый Райнер все-таки успел разглядеть пакетикит — Героин? — поинтересовался он и впервые посмотрел на меня с уважением.
— От кашля. Порошки…
— Понятно. А я думал…
Я все еще не могла подняться с пола. Скорее бы запихать все скромное Софьино имущество обратно в сумку. А тут еще раздражающий фактор в виде бесстыжих голых ног!.. Я как будто приклеилась к этим ногам: волосок к волоску, и ногти полирует, гадина!
— Стучаться надо, господин Рабенбауэр!.. Господин Рабенбауэр пропустил мое замечание мимо ушей.
— У меня к вам просьба, Алиса.
— Что еще за просьба?
— Вы не могли бы раздеться?
От такой наглости я снова выронила сумку, содержимое которой с трудом собрала.
— Что-о?!
— Раздеться.
— В каком смысле?
— Догола.
Уж не ослышалась ли я?! Или, может быть, немец не так хорошо владеет русским языком, как мне казалось? Или так принято в холодном, лишенном всяких сантиментов немецком обществе? Или это отношение к русским, перенесенное на меня как на яркую представительницу нации?! Спокойно, Алиса, держи себя в руках!
— Значит, догола. А зачем, позвольте узнать?
— Вы же сами сказали мне.., что после подобного купания могут возникнуть проблемы с… — Райнер понизил голос до шепота и, не договорив, красноречиво скосил глаза на собственный прикрытый одеялом пах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Шутка, ну, конечно же, это была шутка. Вот только я и предположить не могла, что пальцы Аглаи могут быть такими жесткими! А глаза — такими холодными. А улыбка — такой искренней.
— И в мыслях не было мечтать… — пискнула я, пытаясь освободиться из тисков. — Мне просто не нравится, что…
Аглая наконец-то разжала пальцы:
— Чем нести всякий вздор и мучить меня этой скверной историей, занялись бы лучше мюнхенским жеребчиком.
Это был сигнал: поболтали, девочка, пора и честь знать.
Я вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Подниматься наверх, к спеленатому одеялами Райнеру, мне не хотелось. Да и мало ли что я могу там увидеть, кроме одеял, водки и наглого сексуального tattoo! Мулатку, например. Или бюстгальтер Минны на спинке кровати. Или — что самое ужасное — Дарью, которая сменила гнев на милость только для того, чтобы мне досадить.
Но, в конце концов, можно ведь побродить по дому…
В коридоре, ведущем в зал с охотничьими трофеями Дымбрыла, я нос к носу столкнулась с Ботболтом. Бот-болт, этот бурятский шпион, пришедший с холода, был в расстегнутой дохе (но не в лисьей, как у хозяина, а в волчьей — поскромнее) и с маленькой сумкой в руках.
— Простите, — обратился он ко мне. — Вы не видели эту женщину с.., таким большим ртом?
— Софью?
— Да, — закивал он.
— А что случилось?
— Я ее потерял. А она оставила мне свою сумочку. Прежде чем я успела что-либо сообразить, моя загребущая рука потянулась к частной собственности Софьи Сафьяновой.
— Давайте ее сюда. Я передам…
Ботболт секунду подумал, затем вынул из кармана фланелевую салфетку, зачем-то протер сумку и только после этого протянул ее мне.
* * *
…Вечер удался — по крайней мере, его начало. Мы встретили наступление сумерек в том же количестве: шестеро женщин и трое мужчин плюс Ботболт. Плюс Ксоло. Правда, произошла одна существенная замена. Нас покинул душка Дымбрыл Цыренжапович, а его место занял оператор Фары по имени Чиж. Он так и представился, птичьей скороговоркой, — “ПетяНоМож-ноЧиж”, и я сразу же поняла, откуда ветер дует. Должно быть, Фара простить себе не мог профессионального краха за обедом. И именно поэтому вывел под уздцы Чижа, который весь день благополучно проспал в комнате режиссера.
А нерасторопность Фары не вызывала никаких сомнений.
Еще бы, расшалившиеся дамы публично обнажились до самых гланд, а это даже не было зафиксировано на пленку! Но Фара все еще надеялся исправить положение, иначе бы в обеденном зале не появилась видеокамера. И ее опекун Петя Чиж.
О том, что луна Дымбрыла не будет сиять на небосклоне дружеской вечеринки, нам сообщил верный Ботболт: срочные дела призвали хозяина в Питер, он настоятельно просит извинить его и так же настоятельно требует, чтобы гости чувствовали себя как дома. Верный же Ботболт (от кончиков белых перчаток до запасов шампанского “Veuve Cliquot Ponsardin”) поступает в их полное распоряжение.
Прежде чем упасть в объятья “Veuve Cliquot Ponsardin”, я успела сделать две вещи: распотрошить сумочку Софьи Сафьяновой (гореть мне в аду!) и послать к черту Райнера-Вернера (гнить мне в раю!).
Мучения начались сразу же, стоило только заполучить поганый сафьяновский ридикюль. Он жег руки так сильно, что к нашему закутку на третьем этаже я добралась едва ли не с ожогами второй степени. Дом все еще оставался для меня загадкой, из-за любого угла могла материализоваться большеротая Софья — так что более безопасного места, чем ванная без щеколды, и придумать было нельзя.
При условии, конечно, что немец спит после принятия “Абсолюта”. Спит в самом примитивном смысле этого слова. Без всяких парафраз на тему “заниматься любовью”.
Немец спал. Один как перст, слава богу! Но и во сне демонстрировал свое превосходство над женщиной: картинно разбросанные руки, картинно вздернутый подбородок, картинно разошедшиеся складки на лбу. Он даже не храпел, что совсем меня не удивило: не может же храпеть фото из рекламного журнала!
Я на цыпочках пробралась в ванную, плотно прикрыла за собой, дверь и уселась на унитаз.
Ничего особо выдающегося в ридикюле не было, кроме разве что нескольких пакетиков с каким-то порошком. Я развернула один из пакетиков и уткнулась глазами в мелкие белые кристаллы. Уж не героин ли?..
Но лизнуть порошок я побоялась.
Следующим номером программы шла записная книжка, испещренная фразами типа “…на ладонь ей выпало нечто, впоследствии оказавшееся самым настоящим человеческим глазом”. Из-за нескольких подобных фраз я сделала вывод, что это не просто записная книжка, а Записная Книжка Писателя.
Которая впоследствии может быть издана отдельным томом: “Из не вошедшего в собрание сочинений”. В плексигласовый карман записной книжки был воткнут календарик на текущий год с отмеченными кружочками датами. Сегодняшний день тоже был обведен — оптимистической зеленой пастой. Кроме календаря и пары визиток, в кармашке валялся чек “ИЧП “Крокус”.
Должно быть, это дорого, как память.
Оставив в покое чек, я перескочила на смятую двадцатидолларовую купюру и связку ключей. Ключей было пять — два от английского замка, один — совсем крошечный, — видимо, от почтового ящика; еще один — длинный, похожий на отвертку. Пятый предмет, который я поначалу приняла за ключ, сильно смахивал на отмычку…
— Вы здесь? — раздался за моей спиной голос Райнера. От неожиданности я ойкнула, и все барахло из сумочки вывалилось на пол. С громким возмущенным стуком я, как коршун сорвавшись с унитаза, накрыла рассыпанное собственным телом. Но было уже поздно: треклятый Райнер все-таки успел разглядеть пакетикит — Героин? — поинтересовался он и впервые посмотрел на меня с уважением.
— От кашля. Порошки…
— Понятно. А я думал…
Я все еще не могла подняться с пола. Скорее бы запихать все скромное Софьино имущество обратно в сумку. А тут еще раздражающий фактор в виде бесстыжих голых ног!.. Я как будто приклеилась к этим ногам: волосок к волоску, и ногти полирует, гадина!
— Стучаться надо, господин Рабенбауэр!.. Господин Рабенбауэр пропустил мое замечание мимо ушей.
— У меня к вам просьба, Алиса.
— Что еще за просьба?
— Вы не могли бы раздеться?
От такой наглости я снова выронила сумку, содержимое которой с трудом собрала.
— Что-о?!
— Раздеться.
— В каком смысле?
— Догола.
Уж не ослышалась ли я?! Или, может быть, немец не так хорошо владеет русским языком, как мне казалось? Или так принято в холодном, лишенном всяких сантиментов немецком обществе? Или это отношение к русским, перенесенное на меня как на яркую представительницу нации?! Спокойно, Алиса, держи себя в руках!
— Значит, догола. А зачем, позвольте узнать?
— Вы же сами сказали мне.., что после подобного купания могут возникнуть проблемы с… — Райнер понизил голос до шепота и, не договорив, красноречиво скосил глаза на собственный прикрытый одеялом пах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95